Не морщите нос, снобы

№ 2012 / 24, 23.02.2015

При­зна­ки соб­ст­вен­но­го, мяг­ко ска­жем, взрос­ле­ния мно­жат­ся. Вот уже и од­но­курс­ни­ки ста­но­вят­ся ла­у­ре­а­та­ми Го­су­дар­ст­вен­ной пре­мии. Пер­вая ла­с­точ­ка – Свя­то­слав Иго­ре­вич Бэл­за.

Признаки собственного, мягко скажем, взросления множатся. Вот уже и однокурсники становятся лауреатами Государственной премии. Первая ласточка – Святослав Игоревич Бэлза.

Познакомились мы даже не первого сентября первого курса, а днём раньше. Заглянули на филфак МГУ узнать расписание занятий на завтра да присели (впервые!) на лавочку на «психодроме», во внутреннем дворике старинного здания на Моховой. Немедленно сгрудилась велеречиво-весёлая компания, из которой как-то выделился и запомнился он – Слава Бэлза. Пушкинской курчавостью, гренадерской статью, нестеснённостью обкатанного общения. И какой-то ненашенской, столичной штучки, эрудицией: так и сыпал именами поэтов Серебряного века, коих почитывал («под настроение»), как подчеркнул, в снимаемых с полки первых изданиях.

Эти самые полки мне вскоре довелось увидеть. Повёз он, только что избранный спорторг факультета (фехтовальщик!), меня на университетский стадион на Ленгоры отстаивать филфаковскую честь в футбольных баталиях. И завёл по дороге к себе – похвастать библиотекой отца, известного культуролога Игоря Бэлзы. Не помню, сколько было там комнат, но книжные осыпи начинались прямо с порога. В точности как у меня теперь: мы не знаем, что и когда впечатывается нам в подсознание, определяя судьбу и обстание.

Думаю, что людей, так или иначе приятно соприкоснувшихся с лучезарностью Бэлзы, легионы. За пять лет в университете и за почти сорок лет потом в ИМЛИ не припомнить, чтобы кто-нибудь умудрился испортить с ним отношения. Такова сила обаяния и таков всеохватный круг его общений. Всегда улыбчив, обходителен, вкрадчив, но и неуклончив в преследовании цели. Никто другой не сумел бы с такой лёгкостью собирать с нас, разгильдяев, комсомольские взносы (слава богу, до партийных у меня не дошло) да регулярно спроваживать на кунцевскую овощную базу. И дотошно регистрировать наши ежегодные отчёты и планы – он, конечно, кто же ещё, был и учёным секретарём отдела зарубежной литературы.

Особенность имлийского существования, однако, такова, что только не слишком даровитые люди целиком поглощены там заботами института. Другие прочие предельно востребованы «на стороне» – в кипучей газетно-журнальной или солидной издательской деятельности. Вот и я не припомню, чтобы вкусил хотя бы кусочек от векового имлийского эпоса Бэлзы под названием «Польский роман о второй мировой войне», но его изящные миниатюры на историко-литературные сюжеты в, увы, почившей «Неделе» или неувядаемой «Литературной газете» в обременённой столь многим памяти закрепились.

Хранятся у меня и его многочисленные эссе-предисловия в томах классиков мировой литературы. Причём не только поляков. Здесь немало и замечательных англичан излюбленного им рубежа веков – от Стивенсона до Оскара Уайльда. Полиглот и «человек мира», он прекрасно ориентируется в «белль леттр» планеты. Как и в музыке, опере, живописи, кино, архитектуре.

Не удивительно, что на такого всестороннего обаяшку вышло со временем телевидение. И пусть иные имлийские снобы морщат нос – мол, охота была окунаться в это море банальщины, однако у просветительства свои поклонники и свои задачи. Кому бы ещё удалось зазвать нам на забаву к себе за круглый стол такое количество мировых знаменитостей. Недаром многие давние друзья недавнего юбиляра (а ему только что стукнуло семьдесят!) ждут и требуют от него мемуаров. Только ему, его опыту общения и памяти был бы подвластен перебор такого количества знатных лиц, определивших лицо века. Так что ждём-с!

Юрий АРХИПОВ