Советские писатели: Вяземский котёл

№ 2012 / 52, 23.02.2015

20 октября 1994 года под Вязьмой, в километре от деревни Панфилова, братья-поисковики Акимовы отрыли на дне заросшей и заболоченной воронки железный ящик. Он содержал большую пачку слипшихся истлевших документов

Глава первая. Общий фон

Полковой сейф через 53 года

20 октября 1994 года под Вязьмой, в километре от деревни Панфилова, братья-поисковики Акимовы отрыли на дне заросшей и заболоченной воронки железный ящик. Он содержал большую пачку слипшихся истлевших документов политчасти 22-го стрелкового полка 8-й Краснопресненской дивизии Народного ополчения 32-й армии Резервного фронта под командованием маршала С.М. Будённого.

Владимир ХРИСТОФОРОВ

Эта поистине уникальная находка пролежала в земле 53 года. Сначала документы после просушки хранились в Вяземской средней школе № 5, пока их не передали мне в 1995 году – для предварительной расшифровки. Начальником штаба поискового объединения «Долг» была учительница Нина Куликовских. Она и сейчас здравствует, руководит этим объединением, ставшим областным, и продолжает со своими единомышленниками вести раскопки останков погибших солдат.

Расшифровка документов – кропотливая и подчас изнурительная работа – заняла почти целый год. Мой деревенский дом настолько пропитался запахом тлена, что временами начинала раскалываться голова, появлялась резь в глазах. Большинство листочков с донесениями ротных политруков были написаны простым карандашом, многие строчки выцвели и прочитывались лишь их вдавленные следы, да и то под боковым солнечным светом. Машинописные страницы сохранились значительно лучше.

Первые листки из сейфа датированы июлем сорок первого года, последние – концом сентября, а 7 октября 32-я армия (вместе с другими) была окружена, уничтожена или взята в плен. После расшифровки документов я сделал немало публикаций в центральной прессе, иногда с продолжением: «Медицинской газете», «Вечерней Москве», «Литературной России», «Российских вестях», «Ветеране», «Домашнем чтении», «Крестьянской России», «Подмосковье»… Пришло несколько откликов и одна жалоба. К слову сказать, в Вязьме эти публикации остались неизвестными, так как перечисленные газеты здесь практически не выписывают, хотя в местной прессе одной из самых популярных рубрик могла бы быть и такая: «Что о нас пишут в столице». Никто и сейчас не знает о многочисленных публикациях в центральных изданиях о Вяземском районе.

Драгоценные отклики

Итак, первой откликнулась бывшая медицинская сестра из Красногорского района Московской области Надежда Михайловна З. (фамилию просила не указывать, о ней чуть позже. – В.Х.). Затем вышли на связь близкие родственники пропавшего без вести под Вязьмой москвича-ополченца Семёна Лищинера. Они были просто счастливы, когда я своевольно (каюсь!) передал им на память одно из донесений политрука Лищинера. Племянник Лищинера москвич Владимир Григорьевич Нейман писал: «Уважаемый Владимир Георгиевич! Прочитал Вашу статью в «Вечерней Москве» – с опять проснувшейся грустью и трепетом, так как упоминание о 22-м полку рождает надежду: а вдруг будет какая-то весть о моём дяде Семёне Иосифовиче Лищинере? Он работал в тресте № 5 (нефтяная промышленность), ушёл добровольцем в ополчение… Его воинские должности: боец, политрук, батальонный инженер, полковой инженер».

Мы встретились с Владимиром Григорьевичем в редакции «Литературной России» на Цветном бульваре, где я тогда работал. Он передал мне кое-какие семейные документы, связанные с именем своего дяди. Завязалась переписка. «Будем очень признательны Вам, – пишет он, – если сможете нам что-то сообщить о Лищинере. Для нас это очень ценно и важно. Это та память, которую мы, племянники Лищинера, хотим передать своим детям. Вот уже более 50 лет три поколения нашей семьи пытаются найти последние следы нашего родственника, он мне был как старший брат. Он любил родину, ненавидел фашистов, верил в Победу. (…) Спасибо Вам за Ваш труд!»

В другом письме он пишет: «Если бы мы знали, что дядя служил с такими известными писателями, артистами, то намного бы раньше узнали о его судьбе».

Ещё отклик – от москвички Г.Мурановой. Вот что она написала по просьбе руководителя Совета ветеранов 8-й Краснопресненской дивизии 82-летней А.И. Рюминой (ей нездоровилось): «Состав дивизии был из студентов, аспирантов, преподавателей МГУ, консерватории, артистов театра (сейчас им. Маяковского), профессоров, известных писателей… Среди ополченцев в живых (1996 год) остались: Мария Васильевна Хохлова, Виктор Кузьмич Баранов, Барсуков и другие. В Смоленске живёт ополченец из 8-й дивизии, бывший командир пулемётной роты лейтенант Судовский Дмитрий Яковлевич. В районе г. Ельни есть памятник нашей дивизии – это пушка-мемориал у с. Уварово, памятник-стела недалеко от Коробца, братские могилы. Есть ещё памятник-стела на территории Московской школы № 83, где мы собираемся ежегодно 7 октября. Коротко о себе: мой брат, Муранов Владимир Петрович, воевал в этой дивизии и погиб в те грозные дни. А я помогаю работе Совета дивизии».

Жалоба пришла из Совета ветеранов ВОВ Москвы, в которой содержался серьёзный упрёк моим публикациям, а именно – показ негативных сторон жизни дивизии, конкретно – недобросовестного отношения к своим обязанностям некоторых санинструкторов.

Практически все донесения политруков напоминали доносы, и это входило в тогдашнюю жизнь и воинский устав. К примеру, тот же политрук 2-й роты Лищинер сообщал в политотдел: «Настроение бодрое… Кроме поведения т. Лаврова который нёс единственную сумку. При проверке в сумке найдена штатская одежда. Таким образом тов. Лавров хотел сохранить свой штатский костюм на всякий случай и даже пытался надеть гражданское пальто и кепку, запрятав пилотку в походную сумку».

Ясно, куда всё это шло – в особый отдел, смерш, военный трибунал… Из документов, которые мне удалось расшифровать, было видно, что полк вооружён отвратительно: из 100 мин 27 оказались непригодными, один из двух миномётов сломан, у 35 полуавтоматов магазинные коробки от других образцов, у 4 пулемётов станки не подходят и так далее. Бойцы были плохо одеты, разуты, скудно питались («Завтрака не было и только в 4 ч. был роздан хлеб и по 50 г. колбасы»), начались болезни, самострелы, суициды… Ко всему сказывалась недружелюбная встреча жителей некоторых деревень. Да ещё командованию приходили жалобы из тыла от членов семей того или иного бойца. Матери просили вернуть домой сынов, не успевших закончить среднюю школу; жёны писали о материальных затруднениях, произволе руководителей производств, где работали ушедшие на фронт мужчины. Были, конечно, и патриотические письма типа: бей, сынок, гадов! Победа будет за нами…

Среди фамилий ополченцев я увидел имя и подпись известного поэта Сергея Острового. Нашёл по справочнику его домашний телефон, позвонил… Ответил сам Сергей Григорьевич, в ту пору ему было уже глубоко за восемьдесят. Выслушав меня, он после долгой паузы хрипло произнёс: «Непостижимо! Не-пос-ти-жи-мо!» Потом сказал, что много лет назад опубликовал в «Литературной газете» воспоминания «Я – ополченец!». Обещал поискать в своём архиве, но что-то не получилось. В 2005 году Острового не стало, было ему 94 года.

«Записки случайно уцелевшего»

Я вряд ли бы взялся за это своё давнее журналистское расследование, если бы не узнал о писателе Борисе Рунине и его книге «Записки случайно уцелевшего».

Рунин (Рубинштейн) Борис Михайлович родился в 1912 году в д. Горожанка Орловской области. Литературный критик, начал печататься в 1938 году. Автор многих книг о поэзии и теории творчества, среди них – о М.Джалиле (1955), Л.Мартынове (1956), Е.Евтушенко (1963), А.Тарковском (1967). В августе 41-го вступил в Народное ополчение, был бойцом тех самых военных частей, документы которых я пытался расшифровать. Под Вязьмой попал в окружение, через месяц ему каким-то образом удалось вырваться к своим. Последнее переиздание книги «Записки случайно уцелевшего» осуществилось уже после смерти автора – в 2010 году.

Когда я принялся читать воспоминания Рунина и встречать имена тех писателей 22-го стрелкового полка 8-й Краснопресненской дивизии, которые мне попадались, моему волнению не было предела. Рунин знал о них то, чего не знал я, и – наоборот. Более того, я обнаружил среди бумаг полкового сейфа записку от группы писателей с подлинными подписями, передал её в Вяземский историко-краеведческий музей, где она одно время экспонировалась. При возвращении содержимого сейфа в школу я сказал, что кое-что оставил себе – с обязательным возвратом. Теперь трудами руководителя поискового объединения «Долг» Нины Куликовских в Вязьме вот-вот откроется музей «Вяземский котёл», куда и попадут оставшиеся у меня документы.

А с выходом в свет книги Бориса Рунина высветились многие стороны жизни ополченцев под Вязьмой. И ещё как! Мне показалось, что это будет интересно многим, к тому же Смоленск и Вязьма в октябре 2013 года отметят 70-ю годовщину освобождения этих городов от фашистской оккупации.

Стать лучше, чем есть

Пошло это с 20–30-х годов, когда власти молодого государства требовали от биографий советских людей политической чистоты и непорочности. Отсюда и родилось целое движение по исправлению своих родословных путём прилюдных покаяний, трудовых подвигов, предательств, отсидки в тюрьмах и лагерях.

Что касается Великой Отечественной, то мы сейчас слишком легко и пафосно употребляем расхожий по сей день термин: «добровольно, добровольцы». Безусловно, градус всеобщего патриотизма и любви к родине был высок. Но и нередко, как писали окруженцы, было и так: военком собирает школьников и задаёт вопрос: «Вы любите свою Отчизну? Готовы её защищать?» – «Да, готовы, любим!» – «Тогда становитесь в очередь и записывайтесь в добровольцы». Но были такие, кто шёл в «массовый героизм», исходя из желания тем самым (нередко ценой собственной гибели) подправить свою биографию и дать право потомкам на какие-то блага. Так, некая Ирина Глинка, мама которой была немкой и вела переписку с сестрой, проживающей в Германии, весьма рисковала своей свободой. Чтобы как-то её обелить, добровольцем пошёл в народное ополчение её супруг Глеб Глинка. Она писала: «Было ему 38 лет, и его не скоро бы «призвали», а ополчение записывали сразу».

Его дочь Ирина через много лет вспоминает: «В конце августа и начале сентября из Москвы стали выселять немцев. Выслали семью Мили Шульц, учившейся в соседнем классе – какой-то далёкий предок её отца был из немцев Поволжья; ни она, ни её родители даже не знали ни слова по-немецки». Другой исследователь Вяземского котла Борис Беленкин в интернетовской статье пишет: «Глинка попал в знаменитую (единственную в мировой истории войн) «писательскую роту» ополчения Краснопресненского района (8-я дивизия). Рота – практически целиком из одних писателей!»

А вот Борис Рунин: «Одно время командиром моего отделения был прозаик и поэт Глеб Глинка (…) Уже в первые дни я по-настоящему привязался к Глинке и очень сожалел, когда перевод в роту ПВО разлучил меня с ним».

О мотивации Глеба Глинки известно с его же слов: «Я иду не только Москву защищать, или Дон свой, но и ради Ирки – легче ей так будет жить. Мать в ссылке, так хоть отец будет – герой».

Очень любопытна мотивация самого Бориса Рунина, к запискам которого мы будем ещё не раз возвращаться. Оказывается, он – родной брат жены сына Льва Троцкого – Сергея Седова. К началу войны, как пишет Борис Беленкин, Седов уже несколько лет как был расстрелян, сестра на Колыме. Жизнь Рунина с момента рокового замужества сестры превратилась в сплошной кошмар… Запись в ополчение – для Рунина – очевидная и удачная возможность исправления собственной биографии. В подтверждение есть ещё одна запись Бориса Рунина: «Таких людей (…) «неблагополучных» в национальном и социальном плане лиц, с сомнительной (с точки зрения парткома) биографией или нехорошими родственными связями, после третьего июля вызывали в Союз (писателей) (…) либо повестками, либо по телефону с просьбой явиться, имея на руках членский билет (…) Они (руководители оборонной комиссии Союза писателей) предлагали явившемуся присесть, брали у него членский билет, после чего советовали уважаемому товарищу записаться по призыву Сталина в ополчение, недвусмысленно давая понять, что в противном случае данный билет останется у них в столе».

Теперь, когда кое-что прояснилось, сразу добавим статистики: к 7 октября 41-го года в окружение под Вязьмой попало 60 дивизий, среди них – одиннадцать дивизий народного ополчения. Это приблизительно 122 тысячи человек. Из окружения вышло несколько тысяч.

Ещё два моих свидетеля

В середине 90-х жил в Вязьме ветеран войны и труда Иван Филиппович Босалыга. Его многие упрекали в постоянных тяжбах с властями, судами, конфликтными комиссиями. На самом деле он всюду искал справедливости и правды, одерживая при этом немалые победы. Когда я расшифровывал документы из полкового сейфа, Иван Филиппович мне поведал:

«Я не достиг ещё восемнадцати. Оказавшись на оккупированной территории, не мог попасть в ряды Красной Армии – это случилось позже. Мы жили в деревне Новое Рожново, что в 18 километрах от того места, где лежал сейф. Мои старшие братья воевали и после каждого ближнего боя мать посылала меня посмотреть на убитых – а вдруг найдутся свои. Не один десяток тел перевернул я лицом к небу. Страшное оказалось и в другом: на виду у деревни Панфилово лежали раненые, но ещё живые бойцы, среди них были офицеры. Безоружные! Стояла тёплая солнечная погода, как могли, они перебивались своими силами. Я принёс воды, в вещмешках убитых нашёл пищевые концентраты, медикаменты, бинты. Чем я ещё мог помочь? Все соседние деревни опустели. И моя деревня ничего не могла сделать для раненых – был страх».

Борис Рунин вспоминает об одном из самых страшных, переворачивающих душу эпизодов за четыре года войны. На вторые сутки окружения он увидел поле, усеянное трупами и ранеными, в большинстве своём совершенно беспомощными, агонизирующими. Это было даже не поле боя, а поле истребления: отступающая часть наткнулась здесь на танковую засаду гитлеровцев, которые, дабы не обременять себя пленными, забавлялись, гоняясь за бросившимися врассыпную бойцами, расстреливая их из пулемётов и давя гусеницами.

А я располагаю ещё одним, крайне дорогим для меня свидетельством, которое я получил после моих публикаций в центральных газетах. Это от уже упоминавшейся выше Надежды Михайловны З. Родилась она в 1914 году, после войны работала медицинской сестрой в психоневрологическом диспансере Красногорского района Московской области. Вот что она писала мне:

«Я служила санинструктором 7-й роты 22-го полка. Командира полковника Васенина я очень хорошо помню, а полковой комиссар Катулин был просто красавец. В 3-м батальоне нас было 4 девушки: мне и Наде (фамилию не помню) исполнилось по семнадцать, Зине Чукиной и Тане Лариной по восемнадцать. Была ещё Евдокия 35-ти лет. Жива я одна, но очень болею…

Командиром 7 роты был лейтенант Зачика Селвестр, адъютантом батальона – Жачкин Иван, оба из Смоленской области. Иван был первой моей любовью, но без особой взаимности, неразделённой любовью.

От Москвы почти до самого Дорогобужа мы шли пешком, нашей последней стоянкой, где мы занимались стрельбой, была деревня Большие Перстянки, окружённая лесом. Оттуда нас всех посадили в машины, оружия не выдали, а сказали, что получите на месте. Куда нас привезли, я точно не помню, говорили – под Вязьму или под Спасск-Деменск. Где-то здесь мы без оружия приняли первое «боевое крещение». На нас пёрли немецкие танки, всех и всё давя. Все метались, не зная куда бежать, а стрелять было не из чего… Как сейчас помню: командир полка Васенин и комиссар Катулин начали собирать миномёт, а над нами вовсю гудели мины, шла немецкая пехота. Мы с Таней Лариной побежали вытаскивать раненых, а полковник нам кричит: «Назад! Убьют!»… Мы всё-таки притащили по одному бойцу. А потом все вдруг куда-то подевались, всё рассеялось. Я с группой солдат осталась одна, и мы пошли на прорыв. Многих ранило, и меня оставили с ними в блиндаже. Потом подошли немцы, меня забрали в плен, раненых пристрелили. Дальнейшую эпопею о себе не хочу писать, очень много пришлось пережить. Напишу только, что в 1945, уже в Польше, я попала в госпиталь (г. Кельц, так называемый «госпиталь Матросова»), где проработала до декабря сорок пятого. Из Германии мы перебрались в Прагу, оттуда послали на проверку в лагерь, и в январе 1946 года я приехала в свою родную Коломну.

Будучи в лагере военнопленных в г. Рославле я видела, что там творилось: все голодные, опухшие – тысячи! Умирали «пачками» на холоде и в сарае, наших же бойцов заставляли обмотками тащить за ноги или за шею умерших. Пишу и сердце сжимается от боли, наверное, не надо писать об этом. Может быть, кто-нибудь остался жив? Очень бы хотелось знать о своих однополчанах. То, что видела – это был настоящий ад, расстрел всей армии.

В Рославле я слышала, что на спине полкового комиссара Катулина немцы вырезали звезду… Где же вы теперь, наши мальчики и девочки? Все они были добровольцами. И писателя Юрия Либединского я видела, было много замечательных людей – патриотов своей Родины».

Я просил Надежду Михайловну прислать свою фотографию и ответить на вопросы, касающиеся судеб учащихся по Коломенскому медучилищу. Вот ответ:

«Таня Ларина моя землячка из Коломны. В ополчении она вышла замуж за солдата, тоже из Коломны, его фамилия была Евстегнеев. Он не погиб в войну, по «иронии судьбы» погиб в Коломне под машиной, которую ремонтировал. Таню он забыть не мог, хотя и ещё раз женился…

Так вот, о Тане Лариной. Она погибла, но где? Мне говорили, что её брат Ваня, тоже фронтовик, видел в каком-то лагере в Германии такую надпись на стене: «Таня Ларина, погибаю, но не сдаюсь». Сам Ваня погиб в конце войны, а о надписи в лагере он писал своей другой сестре Марии.

Таня училась в медучилище гор. Коломны и закончила его на год раньше меня, в 1940-м. Прекрасная была девушка, черноглазая, добрая, красивая.

Ещё я забыла Вам рассказать. Уже в Германии, на подступах к Одеру, когда я уже служила во фронтовом госпитале, неожиданно встретила нашего бывшего командира батальона (фамилию не помню), который сменил убитого командира Ал. Суворова. Он меня узнал, расцеловал и пошёл дальше на переправу».

Я отправил в коломенскую газету эти материалы, с надеждой получить какие-то сведения о довоенных учащихся тамошнего медучилища. Ни привета, ни ответа!

Но всё это пока фон, на котором разворачивались писательские судьбы. Я здесь его предельно сжал, так как тема этих публикаций на сей раз другая…

Глава вторая

Писательская рота

Перо приравняли к штыку

Из политдонесения полкового комиссара Катулина: «Начата работа среди населения… беседы поручено провести политруку т. Кряквину и писателю т. Либединскому… 30 бойцов из 7 роты оказывали колхозникам помощь в уборке урожая».

Замечательному советскому писателю Юрию Либединскому исполнилось сорок три, когда он добровольно вступил в ряды народного ополчения. Автор широко известного романа «Неделя», он ещё не написал своих главных книг: трилогии «Горы и люди», «Зарево», «Утро Советов» и, конечно же, знаменитых мемуаров.

Вот как о нём вспоминает Борис Рунин:

Московская интеллигенция идёт в ополчение

«Когда мы вышли из Москвы и остановились на два дня в Архангельском… я невольно обратил внимание на невысокого седеющего человека в полувоенном костюме и мягких сапогах, которому старший лейтенант сказал: «А вы, Либединский, могли бы остаться в своей одёже. (…) Просто это был тот самый Либединский, чью «Неделю» я когда-то проходил в школе. А не сразу я его узнал, наверное, потому, что, уходя в ополчение, Либединский сбрил свою широко известную по портретам и многочисленным шаржам мушкетёрскую бородку».

Мне, разбирая содержимое сейфа, открылся фрагмент протокола партийного собрания коммунистов 2-й роты 1-го стрелкового батальона с бесценными для меня, писателя, строками: «Отмечаю поведение писателей: Илеш (в другом документе – Белоилеш. – В.Х.), Либединский, Незнамов-Лежапкин (вторая часть фамилии неясна), которые будучи больными несмотря на приказ комбата отказались пересесть в машину и дошли с бойцами в полном боевом порядке…»

В другом политдонесении политрук 2-й роты сообщает о просьбе писателей, получающих зарплату, внести стоимость бесплатного питания и обмундирования в фонд постройки танков и самолётов. Как и в первом случае, подписи политруков под донесениями разобрать не удалось.

По этому поводу Борис Рунин как бы уточняет: «Да и глядя на Белу Иллеша, неразлучного даже в этих условиях со своим кофейником, я испытывал то же странное ощущение внезапной перетасованности всех человеческих сроков, всех призывов. Ведь роман участника венгерской революции 1919 года Белы Иллеша «Тисса горит» я тоже читал ещё школьником».

И вновь возвращаюсь к документам из сейфа… Да, роль бойцов-писателей в жизни полка, по-видимому, была довольно активной. Знакомый уже нам политрук Семён Лищинер сообщает в политчасть полка 16.7.41 г.: «Имеется жалоба бойца Гроссмана на грубое отношение санитарок к бойцам роты (к больным Злобину, Султанову)».

Конечно же, упомянутый боец Гроссман – это и есть уже знаменитый тогда Василий Гроссман, чьё творчество заметил в своё время Максим Горький. До войны Гроссман написал немало произведений, среди которых выделялся роман «Степан Кольчугин». Он чудом спасся, вышел из окружения и стал военным корреспондентом «Красной звезды».

И снова о Либединском. В одном из политдонесений от 22 июля 41 г. есть информация о проведении партийного собрания, на котором выступил Ю.Либединский. Зафиксированы его слова: «…со стороны некоторых… пренебрежительное отношение к интеллигенции и женщинам». Невольную улыбку вызвала строка из донесения от 6 сентября (за месяц до катастрофического окружения): «Тема беседы: о культурном поведении и товарищеской вежливости».

Ещё фамилия – «т. Слуцкий». Конечно же, это известный поэт Борис Слуцкий, много писавший о войне. Он выступил на собрании коммунистов, приведены его слова: «На нас вероломно напали фашисты. И в отпор им, для их разгрома мы с вами добровольно пошли в ряды… что наша дивизия… действительно… образцы преданности нашей родине, нашему вождю тов. Сталину».

Самое интересное ждало меня впереди. Вот фрагмент страницы, отпечатанный на машинке красным шрифтом: «…бойцов вверенного Вам полка организовалась инициативная группа… в составе: 1. (поэта Сергея Васильева), 2. (поэта Ивана Молча…), 3. (Сергея Острового), 4. (писателя-прозаика Ефима Зозули… Павла Железнова), 6. (художника Вадима Руднева) 7. (писателя… Леонида Иерихонова), возглавляющего бригаду».

Теперь короткая цитата из воспоминаний Бриса Рунина: «Мне двадцать восемь лет, и я здесь один из самых молодых. Моложе меня из литераторов, наверное, только Данин и Казакевич. Да и то ненамного».

И вдруг в начале 2012 года в «Литературной России», с которой я связан уже лет сорок, нахожу строки о Данииле Данине. Читаю: Тогда, 11 июля 1941 года Данин стал бойцом писательской роты в 22-м стрелковом полку 8-й дивизии народного ополчения. А потом было окружение.

Историю своего спасения Данин впоследствии подробно описал в книге «Бремя стыда». Он рассказывал: «Мне тогда неслыханно повезло на заснеженно-слякотной платформе Нарофоминска. В разбитых ботинках, рваной шинели, пробитой осколком пилотке, с разряженным на два патрона чужим наганом в матерчатой кобуре, без вещмешка, денег и хоть какой-нибудь военной справочки, словом – совершенно бездокументный, я ни к кому не рисковал обращаться ни за какими советами и разрешениями. Но зато и не был принят за дезертира носившимся вдоль пассажирского состава начальством. То был ночной поезд в Москву – последний дачный поезд по Брянской дороге. Он шёл без расписания и без огней. И счастливо доставил в Москву окруженца-ополченца на рассвете несчастливого в её истории дня, заслужившего горько-ироническое прозвище «Дня патриота». Именно в этот день – 16 октября 1941-го начался исход москвичей из столицы. Я ж – москвич – в неё вошёл!» (Д.Данин. «Бремя стыда». М., 1997).

И далее комментарий: «Потом, правда, Данина попытались обвинить во всех смертных грехах. Но его защитил своим авторитетом личный враг Гитлера – Илья Эренбург. Уже в январе 1961 года Данин в одном из писем Эренбургу напомнил: «Глубокой осенью сорок первого года вы великодушно избавили меня от чудовищных и нелепых обвинений – молодого литератора-ополченца, вернувшегося из окружения под Вязьмой».

Бравый солдат Бек

Александр БЕК

Не могу не включить в это повествование небольшую новеллу о писателе Александре Беке. Его имя упоминается в нескольких местах, я просто соединил крохотные сюжетики воедино.

На команду только что прибывшего командира роты лейтенанта выйти на три шага вперёд землекопам (затем – плотникам, поварам) никто не вышел, так как не владел этими профессиями. На что Александр Бек громко крикнул: тут больше имажинисты, товарищ лейтенант! Командир с досады махнул рукой: машинисты мне не нужны. Вся рота грохнула от хохота. Молоденький лейтенант вскоре уразумел, что если он не будет снисходителен к фокусам Бека, то лишь поставит себя в очередной раз в смешное положение. А в те дни Александр Бек стал методично внедрять в сознание ротного командира, что без автомобиля здесь не обойтись. И вот однажды прямо из строя Бек спросил лейтенанта, когда тот отправит его в Москву за полуторкой. Тот, предчувствуя очередной розыгрыш, неожиданно скомандовал: «Боец Бек! Шагом марш в Москву за полуторкой!» – «Есть в Москву за полуторкой!», – отчеканил тот и на глазах притихшей от такой дерзости роты быстро зашагал в сторону леса.

Бек исчез натуральным образом, и его не было несколько дней, что грозило трибуналом. Но вот в расположение роты въехал пикап с московскими номерами. В кабине рядом с водителем сидел Бек. Он доложил, что машина прикомандирована к их части.

Как непрезентабельного вида боец в очках, без всяких документов, сумел добраться до Москвы, ставшей к тому времени прифронтовой? Где достал пикап и как оформил документы? Этого никто так и не узнал. Молва о «бравом солдате Беке» (его ещё звали Швейком) распространилась по всей дивизии. Его популярность, утверждает Борис Рунин, приобрела неслыханные размеры: «На него приходили смотреть из других батальонов. На него показывали пальцем, говоря: «Это тот самый боец Бек…» Нет ничего удивительного, что он стал душой роты».

Боже мой! Ко всему, это ещё тот самый человек, который написал великую книгу «Волоколамское шоссе», и которую при свете семилинейной керосиновой лампы ежевечерне вслух читал мне и бабушке мой отец. Помню, в иные моменты мы все втроём не могли сдержать слёз…

Ещё и стенгазету выпускали

Работа походной типографии

Выше я перечислил состав так называемой инициативной группы, созданной при политчасти 22-го стрелкового полка народного ополчения. Удалось расшифровать далее:

«…июля в течение 19 часов непрерывного труда бригада выпус… номер полковой газеты «Друзья Сталина» в трёх экземплярах… и одновременно подготовила для 2-го номера газеты.

Бригада считает целесообразным использовать её в полном составе… организации выпуска газеты не только во вверенном Вам полку… других полках дивизии».

Неизвестно, успели ли бойцы-ополченцы прочитать этот самый первый номер «Друзей Сталина». Более полувека лежали листки в железном ящике на дне воронки, чтобы увидеть наконец свет.

Я расшифровал строки из политдонесения от 16 августа: «Совместно работали на ремонте моста музыканты Брук Гольдберг (без запятой. – В.Х.), Козловский…»

Политрук 3-й роты 1-го батальона Ф.Борщов писал в полковую политчасть: «Сегодня боец писатель Жадкин сказал мне, что нельзя посылать писателя Шторма «с золотыми руками чистить картошку». Я ему дал соответствующие разъяснения».

Известному советскому писателю Георгию Шторму в то время было уже за сорок, он являлся автором известного исторического произведения «Повесть о Болотникове». Ему, к счастью, удалось остаться в живых, он умер в 1978 году, написав ещё немало интересных книг.

Сохранился рапорт бойца Дзюбинского, историка, и.о. профессора, с предложением организовать цикл лекций о героическом прошлом страны. Из последующих документов видно, что эта идея реализовалась сполна.

От Московского комитета драматургов сохранился фрагмент поздравления:

«…далёкий друг, повсюду близкий …сердца шлёт горячий свой привет …в своей сердечной маленькой записке …московских драматургов комитет».

Военный комиссар полка Катулин оставил нам довольно подробный отчёт о концерте художественной самодеятельности полка. Невозможно без волнения читать его, зная, что менее чем через два месяца многие артисты лягут здесь же или попадут в плен.

«Образцом программы может служить программа концерта, проведённого во 2 СБ: 1. Поэт Миних читал свои новые стихи о флоте; 2. Соло на кларнете – мелодию Глюка исполнил боец Сидралёв; 3. Поэт Молчанов читал новые стихи «Песни нашего полка», «Конец хвастливого барона»; 4. Боец Новиков исполнил ряд музыкальных номеров на баяне; 5. Скетч бойца Квасницкого, в постановке режиссёра-бойца Айзенберга, играли Окульшин и Айзенберг; 6. Стихи Маяковского читал Пошеманский; 7. Боец (неразборчиво) исполнил под гармонь народные частушки; 8. Бойцы Бычи… (неразборчиво) исполнили русскую пляску под гармонь».

Кстати, в этом же донесении особым пунктом сообщается о расстреле перед строем бойца Я… (по понятным причинам опускаю фамилию. – В.Х.), умышленно прострелившем себе ногу.

Я полюбил Катулина…

Борис Рунин пишет в книге: «Незадолго до октябрьских боёв нашу роту всю перешерстили. Ещё раньше многих литераторов, главным образом пожилых, стали отзывать по требованию ГлавПУРККА во фронтовую печать. Помню короткие, но трогательные прощания. С Фраерманом, Чёрным и Лузгиным. С Бляхиным и Корабельниковым. С Зозулей, Жучковым и Петровым. С Юрием Либединским и Белой Иллешем. Потом со Степаном Злобиным и Иваном Жигой. Наконец, с Сергеем Кирьяновым, который переходил в газету нашей же 32-й армии. Расставание с ним особенно опечалило меня. (Что и спасло их от верной гибели или плена. – В.Х.) Как известно, война самым причудливым образом сводила и разводила людей. Через три года судьба снова свела нас самым неожиданным образом, но уже далеко на Севере. Кирьянов – бравый майор политуправления Карельского фронта… А потом война закинула нас на Дальний Восток, когда нам удалось побывать и в Харбине, и в Порт-Артуре, и в Пхеньяне. Наши послевоенные встречи носили не менее дружеский характер, но, кроме того, были связаны с литературной работой. Дело в том, что Кирьянов после войны на протяжении тридцати с лишним лет, почти до самой смерти, руководил редакцией литературы народов СССР издательства «Советский писатель».

Теперь о полковнике Катулине… Его имя настолько часто встречалось мне при расшифровке документов из сейфа, что я невольно проникся к нему какой-то особой нежностью. Большое внимание он уделял письмам-жалобам из тыла от членов семей бойцов полка. Добивался справедливости, грозил всеми карами «военного времени» тем руководителям, которые притесняли жён ополченцев. И он старался всеми силами вернуть домой юнцов, которые в июле сорок первого в пылу патриотизма поспешили записаться всеми правдами-неправдами в народное ополчение.

Но мне не удавалось натолкнуться даже на имя-отчество полкового комиссара. И вдруг удача! Из «Записок» Бориса Рунина я узнаю, что в январе 1942 года – примерно месяца через полтора после того, как он, выбравшись вместе с Фурманским и Сафразбекяном из глубокого окружения и пройдя через ряд проверок, был временно направлен в редакцию иллюстрированных изданий ГлавПУРККА литературным секретарём – ему как-то позвонили из оборонной комиссии Союза (писателей. – В.Х.).

И далее… Рунину сообщили, что пришёл отзыв от полкового комиссара Катулина. «Сообщение показалось мне более чем странным. Профессор Московского университета Н.З. Катулин был заместителем командира нашего 22-го полка по политчасти… и потому недоумевал. В самом деле, чем я, простой боец, каких в полку было не менее тысячи, не совершивший никаких подвигов, да к тому же ещё окруженец (что в те времена отнюдь не украшало мою военную биографию), – чем я мог привлечь внимание полкового комиссара? (…) При всех обстоятельствах было отрадно: значит, профессор Катулин остался жив, значит, ещё одному человеку из нашей многострадальной дивизии удалось перейти линию фронта». (А помните, дорогой читатель, письмо бывшей медсестры из Подмосковья Надежды Михайловы З., в котором она сообщала, что по слухам, немцы захватили в плен Катулина, и, издеваясь, вырезали на его спине звезду? Значит, он остался жив? А если это случилось позже, ведь санинструктор Надя провела в концлагере много лет? – В.Х.).

И снова Борис Рунин: «Вскоре я получил по почте копию написанного им отзыва. Наряду с лестной оценкой меня как солдата он свидетельствовал о том, что я участвовал в боевых действиях в составе роты ПВО и ходил в разведку. (…) счёл своим долгом прийти в Союз писателей и написать такой отзыв. (…) Люди, знавшие Катулина по университету, говорили мне потом, что рассказанная выше история вполне в его духе.. Судя по их воспоминаниям, это был человек святой порядочности и обострённого чувства нравственного долга».

Борис Рунин, спасибо ему, в своих воспоминаниях пытался проследить дальнейшую судьбу некоторых бойцов из «писательской» роты (на самом деле их было две. – В.Х.). Кое-что узнал и я.

Степан Злобин. Родился в 1903 году в Москве. В литературе дебютировал в 1924 году с детской сказкой в стихах. Первый же исторический роман «Салават Юлаев» (1929) принёс ему успех. Издан общим тиражом в полтора миллиона экземпляров. В окружении под Вязьмой контуженный, с ранением в ногу попал в плен. В концлагерях вплоть до освобождения в 1944 году возглавлял подполье. После войны вышли исторические романы «Остров Буян», «Степан Разин», «Пропавшие без вести». Умер в 1965 г.

Пётр Жаткин (1894–1968). Автор пьес «Сильнее смерти» (в соавт. с Г.Ю. Вечорой, 1938), «Белые ангелы» (1943), «Полночь» (в соавт. с Н.А. Венкстерн, 1957) и другие. Написал воспоминания о С.Есенине, В.Иванове, Б.Пильняке.

Иван Жига. Родился на Смоленщине в 1895 году. Настоящая фамилия – Смирнов. С 1914-го на Тульском патронном заводе сблизился с большевиками и выполнял их поручения. Затем в Петрограде и Москве работал в ЧК, был начальником следственной части. В 1924 году по его инициативе организуется журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент». В сорок первом добровольцем ушёл в ополчение. Был партизаном, участвовал в боях. Награждён орденом Красной Звезды. Умер в Москве в 1949 году.

Павел Железнов. Поэт, переводчик, бывший беспризорник. Родился в 1907 году. Печататься начал с 1928 года. Большую помощь ему оказали М.Горький и Э.Багрицкий. Автор многих стихотворных сборников, воспоминаний, писал оперные либретто. Умер в 1987 году в Москве.

Бела Иллеш. Венгерский и советский писатель. Родился в 1895 году. Автор известной книги «Тисса горит», вышедшей ещё до войны. Много писал об освобождении Венгрии. Умер в 1997 году.

Рувим Фраерман. Родился в Могилёве в 1891 году. Участвовал в Гражданской войне на Дальнем Востоке (в партизанском отряде). Редактор газеты «Ленинский путь» в Якутске, член СП с 1934 года. Во время Великой Отечественной войны служил бойцом-ополченцем под Вязьмой, далее военный корреспондент на Западном фронте. В январе 1942-го тяжело ранен в бою, в мае демобилизован. Автор многих повестей для детей, самая известная – «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» (1939). После войны издал немало книг. Умер в Москве в 1972 году.

Осип Чёрный. Родился в 1899 году в семье служащего. Окончил Московскую консерваторию. Работал дирижёром. Литературную работу начал в 1928 году. Большинство произведений посвящено творчеству музыкантов. Умер в 1981 году.

Натан Базилевский-Блюмкин. Драматург. Родился в 1897 году. По его произведениям поставлены спектакли в Саратове, Ленинграде, Москве. Известен как автор пьесы «Закон Ликурга» по мотивам романа Т.Драйзера «Американская трагедия». Умер в 1965 году.

Михаил Лузгин. Беллетрист и литературовед, родился в 1899 году в Витебске. Служил в Красной Армии. Первый рассказ напечатан в 1923 году в журнале «Прожектор». С 1931 года – ответственный секретарь Ленинградской ассоциации пролетарских писателей. Автор повестей «Хуторяне», «Граммофон» и других. Погиб под Вязьмой в 1941-м году чуть ли не на глазах бойца-ополченца Бориса Рунина.

Леонид Иерихонов. Родился в 1901 году в Николаевской губернии. Окончил литературное отделение ЛИФИ. Советский сценарист. Автор научно-популярных и игровых фильмов. Умер в 1980 году.

Сергей Васильев. Родился в 1911 году в Кургане. В начале 1930-го появились первые стихи в московских газетах. Автор поэмы «На Урале» (1943), сборников «Москва советская» (1947), «Подмосковный уголёк» (1948), поэтической трилогии «Портрет партизана» (1938–1943) и многих других. Немало сделал для реабилитации имени С.Есенина. После Вязьмы служил военным корреспондентом в Подмосковье, Украине, в Крыму, прошёл через Польшу и Германию. Умер в 1972 году в Москве.

Ефим Зозуля. Родился в 1891 году. Детство прошло в Лодзи и Одессе. В 1923 году вместе с М.Кольцовым основал журнал «Огонёк». В 1927–29 годах издано его собрание сочинений в трёх томах. Большой мастер психологического рассказа. С началом войны пошёл в ополчение рядовым, два месяца служил в артиллерии, затем получил назначение во фронтовую газету. Но тяжело заболел и умер в том же сорок первом в госпитале. Единственное посмертное издание его выходило лишь в 1962 году.

Самуил Росин. Родился в 1892 году в Могилёвской губернии. С 1921 года в Москве работал воспитателем в детском саду. Дебютировал стихами в Минске в 1917 году. Много переводил на идиш с армянского, русского и венгерского языков. В июле 1941 года вместе с женой ушёл добровольцем в писательскую роту, оба погибли осенью того же года в оборонительных боях под Вязьмой. Сборник «Избранное» был издан посмертно в 1958 году.

Евгений Сикар. Родился в 1912 году в Одессе. В Красной Армии с 1941-го. Где погиб или пропал без вести – точно не известно.

Василий Кудашев. Родился в 1902 году в крестьянской семье Рязанской губернии. Сблизился с Михаилом Шолохвым, тот некоторое время жил у него в Москве. Вышло две книги и два сборника рассказов. Член Союза Советских писателей. В октябре 1941-го после тяжёлого ранения под Ельней попал в окружение и пропал без вести.

Георгий Шторм. Родился в 1898 году (Ростов-на-Дону Области Войска Донского). Детство провёл в Петербурге. Учился на историко-филологическом факультете Донского университета. В 1921-м вышло его первое произведение – поэма «Карма йога». В Москве перевёл «Слово о полку Игореве». Писал исторические произведения. Во время войны был в народном ополчении, затем в эвакуации в Алма-Ате. Умер в 1978 году в Москве.

Павел Бляхин. Самый старый ополченец. Родился в 1886 году в селе Саратовской губернии. Политическая борьба началась с 1903 года, когда Павел Андреевич вступил в кружок РСДРП. Стал писать пьесы, опубликовал приключенческую повесть «Красные дьяволята». Это по мотивам повести был снят сначала кинофильм в 1923 году, и уже в наши дни – «Неуловимые мстители». В июле сорок первого года 54-летний Бляхин стал красноармейцем 8-й дивизии народного ополчения, в так называемой писательской роте. После окружения служил в разных фронтовых газетах. Умер на 75-м году жизни в Москве.

Глеб Глинка. Родился в 1903-м. Представитель одного из уничтоженных течений советской литературы, группы «Перевал», учитель поэта Николая Глазкова. Глинка жил в довоенном СССР в ожидании ареста, пока не разразилась война. Писатель ушёл в ополчение осенью сорок первого, попал в плен. Его все считали погибшим, но был освобождён союзниками, жил сперва в Бельгии, позже в США, где влился в поток эмигрантской литературы и писал до конца жизни в 1989 году.

Александр Роскин. Родился в 1898 году в Москве. Литературовед, театральный и литературный критик. Работу начал в редакции журнала «Беднота». Автор двух книг, много занимался Чеховым, популяризатор наук. Погиб в октябре 41-го под Вязьмой в составе полка народного ополчения.

Борис Вакс. Драматург, автор пьес о Парижской Коммуне. Погиб в октябре 41-го под Вязьмой.

Самуил Годинер. Родился в 1892 году. Прошёл тяжёлый жизненный путь, как сообщает к 120-летию писателя Биробиджанская областная библиотека им. Шолом-Алейхема, был солдатом царской армии, участником войны 1914–1917 годов, затем бойцом красногвардейских отрядов. Автор книг «Биробиджанцы», «На встречу дню», «Человек с ружьём». Погиб в 1941-м в бою под Вязьмой.

О других литераторах – Марке Волосове, Василии Дубровине, Павле Яльцеве, Незнамове-Лежапкине – выяснить ничего не удалось.

7 июля 1941 года на Красной Пресне было сформировано 12 дивизий народного ополчения. Вместе с рабочими «Трёхгорки», сахарного завода и вчерашними школьниками на войну ушла почти вся столичная интеллигенция. Кроме писательской роты существовала так называемая «научная», состоящая из профессорско-преподавательского состава и студентов МГУ. Чтобы не получить отказа, многие учёные скрывали свои высокие учёные степени. Две роты состояли из музыкантов. Многие надели шинели ополченцев из оркестра народных инструментов во главе с прославленным Дмитрием Осиповым. Ушёл весь квартет им. Бетховена. Пытались уйти на фронт Д.Ойстрах и Э.Гилельс, но им отказали – «Такие музыканты важнее пушечного мяса». Видимо, просто записывал в полк знающий человек. Другие делали это со злорадством.

В актёрской роте воевал будущий драматург Виктор Розов. Он был тяжело ранен и впечатляюще об этом написал в своей книге «Путешествие в разные стороны».

Отдельные роты сформировали студенты и преподаватели исторического и экономического факультетов МГУ.

Краснопресненская дивизия погибла за два дня. У бойцов не хватало винтовок. Не имелось ни флангов, ни тыла, ни подготовленных позиций. Но они встали на пути врага живым щитом. Это был их первый и последний бой. К 16 часам пятого октября (по моим данным – 7–8 октября. – В.Х.) от народного ополчения Красной Пресни почти никого не осталось.

В книге «Битва под Москвой» военные историки заключат: «Окружённые войска сковали западнее Вязьмы 28 вражеских дивизий. 14 из них не могли продолжать наступление до середины октября. Западногерманский историк К.Рейнгард по этому поводу замечает: «…русским всё же удалось сковать на длительное время немецкие танковые силы и тем самым исключить возможность их участия в немедленном преследовании и в направлении Москвы». Выиграв некоторое время, советское командование успело организовать оборону на Можайской линии».

По-хорошему, надо потратить ещё много времени, чтобы прочитать каждый листок из полкового сейфа, найти родственников погибших ополченцев. Я сделал то, что мог.

Владимир ХРИСТОФОРОВ,
МОСКВА – ВЯЗЬМА