Собственное самолюбие пуще всего бережёт

№ 2013 / 18, 23.02.2015

Помните Булгакова, его роман «Мастер и Маргарита»? Там ещё мелькал очень любопытный персонаж по имени Берлиоз. Этот Берлиоз слыл ценителем икон и русской классики

Помните Булгакова, его роман «Мастер и Маргарита»? Там ещё мелькал очень любопытный персонаж по имени Берлиоз. Этот Берлиоз слыл ценителем икон и русской классики и одновременно был неистовым атеистом. В конце концов он превратился в законченного ортодокса. Знающие люди считали, что Булгаков списал Берлиоза с Михаила Лифшица, который во второй половине 1930-х годов каких только писателей со всей страстью правоверного марксиста не развенчал на страницах журнала «Литературный критик».

Михаил ЛИФШИЦ

Михаил Александрович Лифшиц родился 10 (по новому стилю 23) июля 1905 года в Таврической губернии в Мелитополе. Его отец до октябрьского переворота служил приказчиком, а потом стал заведующим складом. Впоследствии он писал: «Отец мой был мелкий служащий, человек добрый, но малообразованный. Мать в духовном отношении стояла выше его. Она была женщиной одарённой и несчастной, потому что не могла осуществить цель своей жизни – учиться. Мать много сделала для моего умственного и морального развития».

О себе Лифшиц уже в 1953 году писал в автобиографии: «Я получил среднее образование на средства родителей. Начал учиться в реальном училище, окончил среднюю школу второй ступени уже в годы Советской власти в 1922 г., в Мелитополе. В Москве живу с 1922 года».

Приехав в столицу, Лифшиц подал документы в один из художественных институтов. «Однако, – вспоминал он, – меня не приняли – я был провинциалом с привычками наивного реалиста. Пришлось ему пойти в разносчики газет. Потом Лифшицу предложили место художника в одном из рабочих клубов. Приобретя кое-какой опыт, он со второй попытки всё-таки поступил на графический факультет во Всесоюзный художественно-технический институт (ВХУТКИН). Но проучился в нём сын приказчика чуть больше года. Со второго курса он ушёл, по его словам, «из-за несогласия с учебной программой и общим направлением «левого» искусства». «Учиться, – рассказывал Лифшиц, – мне стало невозможно, система Гильденбрандта и Флоренского, державшая власть, требовала подчинения». При этом фортуна сложилась так, что уже в 1924 году бывший разносчик газет вернулся в альма матер в качестве преподавателя. Любопытно, что спустя три года он прочитал там доклад «Диалектика в истории искусства», наделавший много шума. Молодой учёный, проштудировав немецкие источники, пришёл к неожиданному для того времени выводу о том, что у Маркса существовала своя система эстетических взглядов.

В 1929 году Лифшица взял под свою опеку директор Института Маркса и Энгельса Д.Рязанов. И молодой учёный его не подвёл, он вскоре организовал в этом институте кабинет философии истории, предложив целую программу по изучению исторического материализма. Затем судьба свела его с венгерским исследователем Георгом Лукачем. Венгр во многом изменил взгляды молодого учёного на искусство. Уже в ноябре 1970 года Лифшиц в письме Лукачу признался: «Мне повезло – в течение почти десяти лет я имел такого собеседника, который был для меня лучшей книгой. Ваше громадное знание всей мировой жизни, особенно жизни духа, заменило мне до некоторой степени те источники развития, которых я был лишён. Надеюсь, что и соприкосновение с моим малым опытом не прошло для Вас бесследно».

В Институте Маркса и Энгельса Лифшиц не прижился. Очень скоро он из-за философии Абрама Деборина рассорился с Рязановым и по протекции Луначарского ушёл преподавать в Институт красной профессуры.

Тучи над смелым учёным сгустились после убийства Кирова. Безграмотные комиссары тогда обвинили соратника исследователя – Лукача в троцкизме. Лифшицу стал грозить арест. Но он все обвинения в адрес Лукача и его учеников постарался сразу же отвергнуть в памфлете «Безумный день, или Женитьба Фигаро».

Судя по всему, у Лифшица в верхах имелись покровители. Он очень скоро получил неплохую должность в издательстве «Советский писатель». После ареста Л.Каменева его назначили главным редактором издательства «Academia». Потом ему предложили заняться серией «Жизнь замечательных людей».

Когда началась очередная атака на формалистов, Лифшиц, чтобы не влипнуть в дурно пахнувшую историю, сосредоточился на другой, более для него важной дискуссии, взявшись за обличение в «Литгазете» вульгарной социологии. Одновременно он выдвинул идею «великих консерваторов человечества» и концепцию Restauratio Magna, выступив за «восстановление» высших образцов и традиций мировой культуры, при этом дав своим современникам ответ поучиться у Андрея Платонова.

Ещё в 1938 году Лифшиц, вступив в партию, возглавил также кафедру теории и истории искусств в Московском институте истории, философии и литературы.

Однако главной публичной площадкой этого критика во второй половине 30-х годов оставался журнал «Литературный критик». Он, венгр Лукач и дочь польского революционера Феликса Кона – Елена Усиевич, по сути, составили ядро новой литературной группы, которое дерзко бросило вызов недавно созданному писательскому «колхозу», выступавшему за пресловутое единство художников слова. Эта группа сделала ставку на Андрея Платонова и начала высмеивать сочинения партийных приспособленцев, ратуя прежде всего за художественность. Классовость была для них далеко не определяющей категорией. Не случайно оппоненты этой троицы, окопавшиеся в Агитпропе ЦК ВКП(б) и в руководстве Союза писателей, обвинили их главный рупор – журнал «Литературный критик» в игнорировании политических тенденций, а главное – в попытках истребить понятие «народ».

Более других линией Лифшица оказались недовольны Владимир Ермилов, Валерий Кирпотин и Александр Фадеев. Так, Кирпотин отнёс группу Лифшица к «вопрекистам», которая свою главную задачу увидела якобы в изничтожении «благодаристов», объединившихся, по его мнению, вокруг Исая Лежнева. Кирпотин считал, будто Лифшиц в своих работах «доказывал, что мировоззрение ослепляет или даже парализует искусство. Он настаивал на том, что искусство растёт из навоза истории. Ницше он выводил из Фейербаха, «летучие листки» фанатической черни ставил выше учёных исследований. По причудливой иронии покровителями его были Юдин и Розенталь, а через них и Поспелов, что заставило Фадеева в последний момент «вильнуть» (В.Кирпотин. Ровесник железного века. М., 2006).

Однако Агитпроп не устроили ни «вопрокисты», ни «благодаристы». Сначала партаппарат задвинул Лежнева, удалив его из редакции главной газеты страны «Правда». А потом предпочли закрыть и рупор «вопрокестов» – журнал «Литературный критик».

В июне 1941 года Лифшиц был призван в армию. Он стал инструктором политотдела Пинской флотилии. Дальше было окружение. За участие в боевых действиях его потом отметили первой наградой – орденом Красного Знамени.

Позже Лифшиц, вспоминая о пережитом в первый год войны, рассказал о том, как его фронтовая биография отразилась в творчестве близкого ему по духу Твардовского (перед этим замечу, что Лифшиц и Усиевич в своё время отстояли Твардовского и его поэму «Страна Муравия» от атак бездарных комсомольских рифмачей). Он писал: «Как-то поздней осенью 1941 года мы с А.Т. Твардовским тёрли друг другу спины в офицерской бане города Воронежа, где стоял штаб Юго-Западного фронта и находилась фронтовая газета, в которой поэт служил. Заметив у меня на левой лопатке свежий шрам от немецкой пули, он спросил: «А это что?» – и, услышав краткий рассказ, уважительно произнёс: «Как ты в короткий срок изукрасил свою биографию!» Я пошутил: «Солдат должен носить такие регалии спереди, а не сзади». Несколько лет спустя он ответит мне в той главе «Василия Тёркина», где описан отдых солдат в бане.

И хоть нет сейчас на нём Форменных регалий, Что знаком солдат с огнём, Сразу б угадали. Подивились бы спроста, Что остался целым. Припечатана звезда На живом, на белом. Неровна, зато красна, Впрямь под стать награде, Пусть не спереди она, – На лопатке сзади.

Я, конечно, горжусь тем, что незначительный штрих из моей слишком гражданской биографии пригодился поэту для создания собирательного образа воина, каким был Тёркин». (М.Лифшиц. Мифология древняя и современная. М., 1976).

Однако в 1943 году Лифшиц чуть не попал под статью. Кто-то обвинил его якобы в недобросовестном несении службы. Кончилось всё тем, что парткомиссия Главного политуправления ВМФ объявила ему выговор «за халатное отношение к хранению личного огнестрельного оружия».

В конце войны Лифшиц стал преподавателем Военно-морской академии им. К.Е. Ворошилова. Демобилизовался он уже в 1946 году. «По возвращении с военной службы, – вспоминал учёный, – я чувствовал себя вполне забытым, где-то на дне, а надо мной была океанская толща довольно мутной воды».

Сняв погоны, Лифшиц возглавил одну из кафедр в школе-студии МХАТа. Потом ему предложили должность доцента на кафедре философии в Московском институте международных отношений.

Когда началась кампания против космополитов, Лифшиц, понимая, что в Институте философии ему вряд ли дадут защититься, решил свою диссертацию о Карле Марксе и вопросах истории литературы представить в Ленинграде Институту русской литературы. Но ему не повезло и на берегах Невы. Его оппоненты были обвинены в низкопоклонстве перед Западом и оказались репрессированы.

Аукнулась Лифшицу эта история в марте 1953 года, когда в стенгазете Института философии «Советский философ» появилась анонимная заметка «Ещё раз о бдительности и ротозействе». Один из «доброжелателей» сигнализировал: «На кафедре философии АН СССР в течение пяти лет работает некто Лифшиц, выдававший себя за кандидата наук, не имея не только кандидатской степени, но даже и диплома о высшем образовании». Аноним сообщил, что Лифшиц якобы обманут Пушкинский Дом, а потом, «боясь разоблачения собственного космополитизма, после решения Учёного совета о присвоении ему степени, изъял свою диссертацию незаконным путём через сотрудницу Фридман, и диссертация в ВАК не попала». Аноним вопрошал: почему Лифшица не сняли с работы и куда смотрел его покровитель – завкафедрой философии Н.П. Васильев? От репрессии учёного спасла лишь смерть Сталина. Но место работы ему всё-таки пришлось поменять (его потом взяли в Институт истории).

После прихода к власти Маленкова и Хрущёва Лифшиц посчитал, что время авторитаризма и директивных суждений в литературе закончилось. В 1954 году он предложил Твардовскому для публикации в «Новом мире» весьма язвительную статью о дневниках Мариэтты Шагинян. Критик едко и остроумно высмеивал пустую риторику приближённой к власти писательницы. Но это понравилось далеко не всем. Литературные генералы потребовали сатисфакции. Критика обвинили в «нездоровом, мещанском нигилизме».

Лифшица помимо его воли включили в одну компанию с другими авторами «Нового мира» – В.Померанцевым, М.Щегловым и Ф.Абрамовым, которые тоже покусились на каноны соцреализма. Посмевшим напечатать острые статьи журналом занялся секретарь ЦК КПСС П.Поспелов. Тут же нашлись доброхоты, которые донесли Поспелову, что публикация четырёх крамольных материалов – дело рук нового завотделом критики «Нового мира» Игоря Саца, который перед войной вместе с Лифшицем определял линию вредного журнала «Литературный критик». Ещё чуть-чуть, и могло возникнуть новое дело. Но Поспелов, посоветовавшись с другими секретарями ЦК, ограничился полумерами. В частности, Твардовского вскоре отправили в отставку, а на место главреда «Нового мира» вернули Симонова. Ну а Лифшица всего лишь исключили из партии.

Официально опала Лифшица длилась до 1958 года. Потом ему разрешили вновь приступить к работе в Институте философии. Тогда же возвратился в «Новый мир» и Твардовский.

Осенью 1962 года Твардовский попросил своего старого наставника и товарища прочитать рукопись никому тогда ещё неизвестного Солженицына. Лифшиц был просто потрясён. Прочитав «Один день Ивана Денисовича», от отметил, что Солженицын «так же умён и глубок в своей психологичности, живописи и в своём выборе каждого с лова, как и в общем взгляде на жизнь». Но перерастание дуэта Лифшиц – Твардовский в трио (с добавлением Солженицына) вызвало раздражение в Институте философии. Учёный намёк понял и в 1963 году перешёл в Институт истории искусств, где, впрочем, он тоже через какое-то время оказался неугоден и из которого вынужден был уйти в Институт художественного воспитания.

До поры до времени публично Лифшица защищал в основном Твардовский. Так, в начале 1964 года поэт с удовольствием напечатал в «Новом мире» очень острую статью Лифшица «В мире эстетики», в которой высмеивалось невежество пропагандиста официальной эстетики В.Разумного. Академическое начальство потребовало крови критика. «Где-то незримо идёт обкладка (?) Лифшица, – заметил 1 марта 1964 года в своём дневнике Твардовский. – С такой фамилией он ещё хочет учить уму-разуму. Он пролез в «Новый мир», говорил в Академии художеств некий Кацман (!), и немудрено: редактор вечно пьяный. Правда, говорят, одёрнули, зашумели». Но другую, предложенную для «Нового мира» статью Лифшица – «На деревню дедушке» с анализом течений современного искусства – цензура, даже несмотря на обильную критику авангарда, уже не пропустила.

Потом Твардовскому очень понравилась статья Лифшица «Либерализм и демократия», которая была напечатана в журнале «Вопросы философии». В ней учёный в пух и прах разбил «марксизм» Александра Дымшица с его «сомнительной ортодоксией, воинственными общими местами». Прочитав материал, поэт отметил в своём дневнике: «Очень здорово и дивно, как ему позволили тон и всю его словесность. Только в таком захолустье, как «В<опросы> ф<илософии>», могло это случиться – у нас бы ни за что. Дымшица он не убил (да и не в этом там суть), но пришпилил его булавкой к картону – будет жужжать ещё долго, но не полетит. – Позвонил М.А. [Лифшицу], сказал об этом».

Далее Лифшиц напечатал в «Литгазете» шумную статью «Почему я не модернист?» Но тут уже на дыбы поднялись не столько ортодоксы, а либералы. Вот что отметил, к примеру, в своём дневнике Кирпотин: «Лифшиц сам заметил печатно, с кривой усмешкой, что эволюционирует, что стал совпадать с Астаховым, хотя сам Астахов был ему по-прежнему неприятен. На деле же он пошёл дальше Астахова. Абстракционизм он превратил в прямое последствие католической пропаганды. Это было настолько слишком, что показалось чудачеством. Но это не было чудачеством. И вот во вчерашней газете статья «Почему я не модернист?». Статья, которую мог бы написать образованный хунвейбин. Матисс и Пикассо названы предшественниками Гитлера. Остаётся только найти, что Мао Цзэдун где-нибудь в юности увлекался модернистами, – и всё будет в ажуре».

В том же 1968 году Лифшиц и его жена Лидия Рейнгардт выпустили книгу «Кризис безобразия», в которой было высказано крайнее неприятие модернизма. Либералы остолбенели. А охранители, наоборот, зааплодировали. Новая книга бывшего идеолога журнала «Литературный критик» была встречена консерваторами на ура. Давние противники Твардовского из журнала «Октябрь» пропели этому труду устами Ивана Шевцова целый гимн.

Чтобы утихомирить разгоревшиеся в либеральной среде страсти, давний соратник Лифшица Игорь Сац предложил Твардовскому заказать рецензию на книгу Лифшица Эвальду Ильенкову. Но Твардовский растерялся. 24 июня 1968 года он отметил в своём дневнике: «Один из муторных моментов журнальной жизни – рецензия на Лифшица, написанная одним из его апологетов Э.Ильенковым. Я не представлял себе, до какой степени недоброе эхо получили лифшицовские антимодернистские выступления (Верейский: «до какой подлости можно дойти»; Бакланов: «я ему позвонил сразу и сказал ему всё, и сказал, что здороваться с ним не буду» и др.). Перекручивается всё так, что, мол, Лиф<шиц> приравнивает модернизм к фашизму и уже получил кусок – членкорство и страницы «Коммуниста». Нащупывается возможность помочь Лифшицу рецензией Ильенкова, внеся в неё разъяснение, что Лиф<шиц> вовсе не гонитель всякого модернизма, что он антимодернист не такой, как Астахов, Сучков или Ив. Ив. Анисимов. Всё это подсказывает Демент по свойственной его природе изворотливости умягчительной. Впрочем, предисловие к «Кризису безобразия» как будто даёт такую возможность. Но, как я говорил уже в редакции, возражая нашим лифшицианцам (Сац, Виноградов), какая это всё муренция перед лицом нынешней картины нашего положения. До того ли!».

Несколько по-другому эту ситуацию описал в своём «новомирском» дневнике заместитель Твардовского – Алексей Кондратович. «А.Т., – отметил Кондратович, – прочитал рецензию Ильенкова на книгу М.Лифшица. Ильенков хвалит Лифшица и всячески поносит модернизм. Отношение А.Т. к рецензии отрицательное. Был долгий спор с Сацем и Виноградовым.

А.Т.: – Нельзя не считаться с тем, что Пикассо художник с мировым именем. А вы в плену схемы: если империализм загнивает и должен сойти со сцены, то искусство тоже загнивает. Это прямолинейная схема.

А.Т.: – Я встретил одного человека, реалиста, который рассказал мне, что по выходе книги Лифшица «Почему я не модернист?» он позвонил Лифшицу и сказал ему, что он очень любил и уважал его талант, но теперь руки ему не будет подавать, поскольку он совершил безнравственный поступок. Это Бакланов. И другой человек, Верейский, сплошной реалист, даже, по-моему, слишком реалист, и тот высказывал своё возмущение: не считаться с этим мы не можем.

Очень серьёзно выговорил Виноградову.

А.Т.: – Я с пеной у рта защищал Лифшица, когда говорили, что он сближает модернизм с фашизмом, говорил, что он так не думает. Но оказывается, в своей заметке о Лифшице вы, ученик его, сказали то же самое.

Тот стал спорить. А.Т. пошёл за томом и прочитал… «В последние годы М. А Лифшиц доказывает родство модернизма и интуитивизма в философии с реакционными режимами».

А.Т.: – С режимами! Вы же своего учителя с головой выдали!

Игорь пытался как-то выпутаться: мол, связи – это не родство.

А.Т.: – Ну зачем играть в слова, родство есть родство. Лифшиц промазал, ляпнул, а вы подтвердили этот ляп в энциклопедии. Но почему в таком случае реакционные режимы ополчаются на модернизм и держатся за классицизм? Это вы чем объясняете? А ведь это так.

– Подписала ли цензура Ильенкова? – спросил меня А.Т.

– Да,– сказал я.

– Вот видите. И это тоже подтверждение того, что мы станем на неверную позицию.

Спор был долгим. Мы пытались доказать Сацу и Виноградову, что в данных условиях публикация Ильенкова невыгодна со всех точек зрения. Она прежде всего будет воспринята как наша попытка «исправиться», «присоединиться». Это было слишком очевидно, хотя оба Игоря и пытались не соглашаться. А.Т. заметил:

– Нет, если я и уйду, то не так и не с этим извинительно-искательным жестом. Я не хочу ложным шагом скомпрометировать наше многолетнее дело или хотя бы бросить на него тень. Мы должны всё время иметь в виду чистоту и правоту нашего дела и исключить личные или групповые интересы. Ведь сам Лифшиц уже всячески оправдывается в «Вопросах философии» и в предисловии к книге. Но он горд и никогда не признается, что был неправ. Хотя неправота его уже официально и быстренько была подтверждена его членкорством. Ему уже заплатили за атаку на модернизм! Это была плата, и он, человек умный, не мог не понять этого. Но признаться в этом тоже не признается».

В общем, Твардовский рецензию Ильенкова из номера снял.

В отличие от «новомирцев» Лифшиц по поводу разразившегося скандала ничуть не переживал. Он в очередной раз вернулся в Институт философии и взялся за новые статьи. Алексей Кондратович 15 ноября 1968 года подчеркнул в своём дневнике: «Удивляет М.А. Лифшиц. Дал новую статью, в которой снова и Жиссельбрехт, и Гароди, и Фишер. Он живёт как бы уже в надзвёздном пространстве. Ему неважно, что Фишера у нас сейчас поносят, а Гароди получил порицание от Политбюро за тенденциозное освещение чешских событий. Удивительно, как эти марксисты, застывшие в своих догмах, теоретические Нарциссы, безразличны к злобе дня. Фактически – к жизни. Им всё равно, была бы соблюдена чистота их воззрений… И тут они смыкаются с бюрократической реакцией. Но попробуй на них наступи. Бедный Жиссельбрехт, который когда-то где-то обронил что-то против Лифшица, – он это запомнил навек. Он ещё и злопамятен, этот теоретический олимпиец. А.Т. как-то точно сказал: «Думаете, он с нами разговаривает, с дураками, – он только с Вольтером может говорить, не меньше». С Вольтером, но собственное самолюбие пуще всего бережёт. Это тоже точно. Разновидность нашей интеллигенции.

Лифшиц не исключал, что сможет выработать новый курс. Он писал: «Моя задача доказать, что не только вульгарный марксизм, но и похваляющая своим «метафизическим духом» философия и теологическое мышление современной буржуазной интеллигенции впадает в грех релятивизма и утилитаризма, что даже религиозное мышление неспособно открыть человеку его безусловный интерес, его идеальное содержание, его бескорыстный порыв к бесконечности».

Лев Копелев потом назвал Лифшица протопопом Аввакумом нового эстетического старообрядчества. Но Солженицын, успев разочароваться в учёном, считал его всего лишь ископаемым марксистом.

Умер Лифшиц 20 сентября 1983 года в Москве.

Вячеслав ОГРЫЗКО