Потребность в свободе
№ 2013 / 30, 23.02.2015
Катрин Ле Ру – имя в зарубежном североведении для меня новое. Между тем она уже в солидном возрасте. Когда же я её проглядел, и почему мне раньше не попадались её работы?
Катрин Ле Ру – имя в зарубежном североведении для меня новое. Между тем она уже в солидном возрасте. Когда же я её проглядел, и почему мне раньше не попадались её работы? Но, как оказалось, я зря себя корил. Всё очень просто. Нашим Севером Катрин занялась совсем недавно, только с 2011 года.
По образованию Катрин – русист. Она рассказала:
– Я окончила факультет русского языка Сорбонны, французский Институт восточных языков и культур ИНАЛКО (отделение русского языка), а также Институт политических исследований Парижа (специализация – Советский Союз и восточноевропейские страны), но по специальности работала очень мало. Большую часть жизни я занималась социологией и экономикой, а позже – банками данных для предпринимателей.
Вид Стойбища с вертолёта. |
– А в какие годы вы учились в Сорбонне?
– В университет я поступила ещё в 64-м году.
– О, значит, революция 68-го года проходила на ваших глазах?
– Я была членом студенческого профсоюза ещё до мая 1968 года, но ничего в жизни не менялось. Майские события предоставили редкостную возможность перемен. Без малейших колебаний я приняла участие в этом движении, и должна сознаться, что, как и многие другие, я бросала булыжники. В обществе тогда была такая потребность в большей свободе! В последующие годы перемены были, особенно в том, что касается нравов (равенство женщин и мужчин, большая сексуальная свобода), но они были всё же далеки от того, чего мы ожидали!
– Чем лично для вас завершились майские протесты 68-го года?
Две подвижницы Катрин Ле Ру и Ева Тулуз |
– Трёхмесячным пребыванием в России. Во-первых, вместе с ещё тремя студентами мы поездили по России на машине (это был Ситроен 2 CV!) и доехали до Кавказа (это заняло у нас целый месяц), а затем мы с группой французских студентов прошли стажировку по русскому языку в Университете (месяц в Москве и месяц в Ленинграде). Для меня это было вторым пребыванием в Москве (до того я уже провела там месяц в 1965 году).
Я неплохо знала к тому времени русский литературный язык, очень любила Пушкина, Достоевского, Лермонтова, Толстого; но оказалось, что есть ещё и другой русский язык. Когда на Кавказе нас обокрали и мы обратились в милицию, я оказалась совершенно неспособна описать конкретно то, что у нас украли: штаны, брюки, купальный костюм, зубная щётка – все эти термины были мне незнакомы!
В августе, когда я была на стажировке в московском университете, произошло советское вторжение в Чехословакию. Уже в конце июля, когда мы ездили на машине недалеко от границы с Чехословакией, мы видели танки, но тогда мы не задавали себе вопросов. На следующий день после вторжения декан филфака МГУ пригласил к себе студентов, чтобы сообщить нам официальную трактовку чехословацких событий. После беседы у доцента мы вернулись в гостиницу «Ярославская», и увидели сотни москвичей, которые в ожидании приезда Дубчека стояли, держа флаги «Да здравствует советско-чехословацкая дружба». Только гораздо позже я поняла, что произошло в действительности – это при том, что после майских событий я считала себя опытным политиком!
– Вы кем тогда хотели стать?
– Вообще-то из нас готовили в основном специалистов по русскому языку. А я очень любила вашу литературу. Достоевский, Чехов, Лермонтов, Блок, Ахматова и Толстой – вот очень неполный список моих любимых писателей. Я подолгу пропадала в ваших букинистических магазинах, благодаря чему в моей библиотеке потом появился томик Пастернака с предисловием Синявского, сочинения Юрия Казакова, Владимира Солоухина, Юрия Домбровского. Я наизусть знала некоторые стихи Ахматовой, Цветаевой, Бродского, Блока, Есенина.
– И что помешало вам стать русистом?
– Найти работу в этой области было трудно, и я сначала устроилась на работу в «Комиссариате плана» (что-то вроде Министерства планирования), потом преподавала русский язык студентам Института статистики, и почти два десятилетия я посвятила работе в Торговой палате.
– После Сорбонны вы русской литературой уже не интересовались?
Доцент Ньиредъхазской Высшей школы Юлианна Кишнэ Рушваи(Венгрия) и два французских исследователя – Катрин Ле Ру и Доминик Самсон на стойбище у хантыйского писателя Еремея Айпина. |
– Почему же, я продолжала следить за литературным процессом в России. Помню, какое ошеломляющее впечатление произвёл во Франции «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
Позже меня познакомили с Андреем Синявским. Он производил впечатление очень мягкого негромкого человека, но только до той минуты, пока не начинал читать стихи. Когда Синявский читал «Левый марш» Маяковского, тряслись стены. Внутренней энергии было в нём очень много. Потом я услышала лекции другого вашего эмигранта – Ефима Эткинда. Он произвёл на меня впечатление западного интеллигента и учёного. При этом он был крайне энергичным, когда отстаивал свои точки зрения.
C дочферью Ильи Эренбурга – Ириной Ильиничной – мне довелось встретиться, к сожалению, только один раз; мы познакомились через общих друзей. Это была очень милая и внимательная пожилая женщина. Я побывала у неё дома. В квартире висело немало подлинников крупных французских художников, напоминавших о важной роли её отца. Она показала мне свои мемуары в надежде, что их можно будет опубликовать. Я пыталась помочь ей издать эти воспоминания, связалась с Жоржем Нивой в попытке издать их во Франции, потом с Людмилой Улицкой для издания в России, но в те годы русских мемуаров издавалось так много, что ни один издатель её воспоминаниями не заинтересовался.
– А когда и почему обратились к проблемам нашей Сибири?
– Вообще-то Сибирь мне была интересна со студенческих лет. Нам ещё на первом курсе много рассказывали о Ермаке. Но всё подавалось в чёрно-белом свете, без других оттенков. Сибирь оказалась для меня тайной, и я не знала, сумею ли я когда-нибудь прикоснуться к этой тайне. А несколько лет назад двое моих сыновей решили совершить на велосипедах путешествие от Ванкувера до полярного круга. Мы с мужем встретили их на Аляске, в Анкоридже. А там мне дали почитать роман «Скитания Анны Одинцовой» Юрия Рытхэу. И во мне всё как-то всколыхнулось, я захотела вернуться к студенческим мечтам.
– Как проходило ваше возвращение в юность?
– Когда я вернулась с Аляски в Париж, то случайно в гостях познакомилась с французской исследовательницей Севера Анн-Виктуар Шаррен и с сотрудниками издательства PAULSEN, которое специализируется на литературе о Севере. В тот вечер мне подарили, в переводе Доминика Самсона и c введением А.-В. Шаррен, повесть хантыйской писательницы Татьяны Молдановой «Касания цивилизации». Потом я прочитала на французском языке хантыйские сказки Романа Ругина. Дальше были романы Еремея Айпина. Анн-Виктуар Шаррен познакомила меня потом с другой французской исследовательницей – Евой Тулуз, которая посоветовала мне обратиться к фигуре православного священника Шемановского, работавшего в начале двадцатого века в Обдорске и оставившего очень интересные статьи об инорoдцах, живущих в этом краю – остяках, самоедах, зырянах.
Ева мне дала статьи Шемановского, напечатанные в журнале «Православный благовестник», и я взялась за их перевод.
– Что вы открыли для себя принципиально нового?
– Я открыла для себя Обдoрский край (сегодня Салехaрдский край), его природу, климат; я открыла для себя инородцев, живущих в этом краю – их нравы, их образ жизни; и я открыла для себя Шеманoвского, который произвёл на меня очень сильное впечатление. Он был миссионером и одновременно этнографом, глубоко убеждённым в том, что он должен знать и уважать тех, среди кого живёт. Он – Человек с большой буквы, Человек, который задаёт себе вопросы, выходящие за пределы его непосредственного опыта: положительны ли итоги колонизации? Можно ли сказать, что некоторые культуры – выше других? Обучение детей-инородцев – это в первую очередь отчуждение детей от родной семьи и предков или же это надежда на лучшее будущее? Как отстаивать свои личные убеждения, будучи открытым к убеждениям других?
– Продолжатся ли ваши исследования по Сибири?
– Я бы очень этого хотела. Июльская поездка к хантам и ночёвка на стойбище Еремея Айпина произвели на меня очень сильное впечатление. После поездки я собираюсь вернуться к прозе Еремея Айпина («Звезда Утренней Зари» и «Божья Матерь в кровавых снегах»), значение которой стало мне сейчас ещё яснее.
Беседу вёл Вячеслав ОГРЫЗКО
Фото Ференца Яшоша Керести (Венгрия)
Добавить комментарий