Симфонический рыцарь

№ 2014 / 21, 23.02.2015

Алексей Хомяков ровно на десять лет младше своего условного антагониста Петра Чаадаева. Оба родились в Москве, один в мае, другой – в июне.

Алексей Хомяков ровно на десять лет младше своего условного антагониста Петра Чаадаева. Оба родились в Москве, один в мае, другой – в июне. Одному в этом году – 210, другому – 220 лет. Все круглые даты. Первого, как правило, воспринимают в качестве одного из отцов-основателей славянофильства, второго аттестуют основным идеологом отечественного западничества.

Пётр Чаадаев – человек глубоко религиозный, максималист. Он Чацкий лишь отчасти. Своими «Философическими письмами», особенно первым, устроил настоящую шоковую терапию высшему русскому обществу, обрушился на всё, что, на его взгляд, не сообразуется с волей Провидения. Как пишет Чаадаев в своём первом «Письме»: «В мире христианском всё должно непременно способствовать установлению совершенного строя на земле, да и ведёт к этому на самом деле». Он наш самый последовательный «розовый христианин», устроитель Царства Божьего на земле. Чаадаев будто электрошоком пытается запустить приостановившееся сердце нации, пробудить в ней самосознание. Он – подобие сверхчеловека, стремящегося к идеально-должному, но который серьёзно опечален тем, что мир во зле лежит, далёк от идеала и даже не стремится к нему.

Алексей Хомяков
Алексей Хомяков

Совершенно неправильно представлять Петра Яковлевича в качестве русофоба – это страстный максималист. У него нет ненависти, наоборот, всё идёт от любви. И в этой любви он безжалостен: «всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось», «история человеческого духа» на нас не оказала никакого воздействия. Чаадаев преодолевает предрассудки национального и пытается говорить о всеобщем, некой столбовой дороге цивилизации. Он говорит о том, что вместо того, чтобы подчиниться общей идеи, общему пути, Россия поддалась соблазну неучастия в совместной работе. Считает, что необходимо «связать порванную нить родства», «почувствовать собственное соотношение с целым человечеством». Ему важно показать, что без этой нити с человечеством страна обречена блуждать, завязнуть, остановиться в своём развитии, читай, общем достижении Божьего Царства.

Пётр Чаадаев восклицает: «Где наши мудрецы, где наши мыслители?». Алексей Хомяков в своей небольшой полемической заметке «Несколько слов о философическом письме» на этот счёт остроумно замечает, что этим вопрошанием сочинитель отрицает «собственную свою мыслительную деятельность». Но, с другой стороны, сам Хомяков, его жизнь – лучшая иллюстрация ответа на этот чаадаевский вопрос.

Где наши мыслители? Вот – Хомяков…

Алексей Степанович – один из ярчайших примеров «симфонической личности», которая характерна для отечественной культуры. В этом ряду можно вспомнить Ломоносова, Лермонтова, Пушкина. Русский гений проявляет себя, когда он становится наднациональным, полифоничным, когда преодолевает любую односторонность. К примеру, Ломоносов был воспитан на древнерусской, старообрядческой культуре, получил отличное образование в Германии и стал одним из зачинателей отечественной культуры Нового времени.

Полемизируя с тем же Чаадаевым, Хомяков пишет: «Смотрите только на Запад, вы ничего не увидите на Востоке, смотрите беспрестанно на небо, вы ничего не заметите на земле». Вот он и пытался смотреть в разных направлениях.

Конечно, Алексей Степанович не карикатурный русопят, у которого моментально начинает проявляться аллергическая чесотка как только речь идёт о Западе. Он отдаёт должное западной культуре, с особой любовью относится к Англии. В её устройстве Хомякова привлекало гармоничное равновесие либерализма и консерватизма, как соотношение индивидуального и национального, что на отечественной почве всегда превращалось в качание из одной стороны в другую. Запад у него – «страна святых чудес». Не совсем вяжется с образом тёмного «ватника» и фанатичного русофила лапотника…

С истовой страстью отличного полемиста защищает Православие в споре с Католицизмом и Протестантизмом. Не случайно Герцен высказывался о нём, как о «средневековом рыцаре». «Рыцарем веры» называл его Бердяев. Он писал: «Хомяков родился на свет Божий религиозно готовым, церковным, твёрдым… В нём не произошло никакого переворота, никакого изменения и никакой измены». При воспоминании о Хомякове сразу первым в сознании всплывает, будто мощная монолитная плита, его рыцарский возглас: «Церковь одна».

Если обратить внимание на жизненный путь, личность Хомякова, многоголосицу талантов, собранных и проявленных в ней, то сразу возникают ассоциации с человеком Ренессанса, с его титанами.

Все отмечали его огромную эрудицию, при том, что был по преимуществу автодидактом. Отлично знал Патристику и по памяти мог цитировать самые редкие тексты, прекрасно ориентировался в истории, философии, сельском хозяйстве. Был неплохим стихотворцем, художником, занимался врачеванием. Несмотря на то, что у него была чрезвычайно сильная и цельная характером мать, он не стал недорослем, а в 17-ть лет сбежал из дома, чтобы освобождать Грецию. Тогда Россия на самом деле себя мыслила оплотом православного и славянского мира. Этим ощущением многие были пропитаны с детства. Отсюда и хомяковское переживание России как центра.

Потом было физико-математическое отделение Московского университета. Военная служба в кавалерийском полку, где он также проявил себя с положительной стороны и выказал свои спартанские качества. Через несколько лет ходит в отставку, ездит по европейским странам. В 21 год пишет трагедию «Ермак».

Разбойник, покоривший для России Сибирь, словами «Теперь я русский снова!» преодолевает соблазн стать её царём. А ведь выбор не просто тщеславный искус, выбирать приходится между царским венцом Сибири и смертью. Как ни странно, Ермак Тимофеевич не выстраивает себе моральное алиби, рассуждая о том, что в Москве сидит царь Иоанн, который вполне может предать его лютой смерти, соответственно, ему всё дозволено. Ермак у Хомякова говорит: «И я за то России должен мстить, / Что небо ей послало Иоанна?» Этот вопрос и выбор хомяковского Ермака крайне актуален и сейчас. Так получилось, что многие хватаются за алиби: в Москве – неправедная власть. Это развязывает руки и даёт право мстить России, при том, что вопрос о выборе между жизнью и смертью не стоит, не то, что у Ермака. Эта тема для страны давняя.

Человек, написавший «Ермака», по логике вещей должен отправиться на войну. Хомяков идёт на русско-турецкую, где показывает свою удаль в гусарском полку. После войны ушёл в отставку. Посещал Чехию, Германию, где встречался с Шеллингом, но об этой встрече высказывался достаточно холодно. Она не воспламенила его. С энтузиазмом занимался сельским хозяйством.

Кстати, как и Чаадаев, крайне негативно относился к крепостному праву, то есть не практиковался лакировкой существующей российской действительности. Мало того, считал, что на страну «много грехов ужасных налегло».

Помимо сельского хозяйства, изобрёл паровой двигатель, который запатентовал в Лондоне, ружьё, стреляющее по дальним целям.

Михаил Погодин писал о том, что Хомяков со своими познаниями мог вести достойный разговор со специалистами во многих сферах: «писал он проекты об освобождении крестьян, распределял границы американских республик, указывал дорогу судам, искавшим Франклина, анализировал до мельчайших подробностей сражения Наполеона, читал наизусть по целым страницам из Шекспира, Гёте, или Байрона, излагал учение Эдды и буддийскую космогонию».

Не любил политики и не был замкнут на своей персоне. Любовь к русскому подчёркивал внешним видом, той же бородой, одеждой. Через эту внешнюю форму его сейчас по большей части и воспринимают. Кстати, по этой бороде в нынешнее время вычленять принадлежность к России людей на Украине, но это уже из разряда анекдотичного.

Широта Хомякова периодически становилась поводом для обвинении его в поверхностности. Но с другой стороны, он – именно тот будильник, который нужен был России, ответ на вопрошание Чаадаева «где наши мудрецы». Поэтому и должен был бить по всем фронтам, как в своё время Ломоносов, раскрутивший маховик русских наук и искусств.

Если разобраться, то по большому счёту славянофильство и западничество, к которым причисляют Хомякова и Чаадаева – это условность, удобные клейма, но суть всегда многим глубже и многоцветнее. Конечно, основное различие Хомякова и Чаадаева в подходах своей любви к России, и в этом воплотилась коренная раздвоенности отечественной культуры между Царствием Божием внутри нас и хилиазматическими фантазиями.

По Чаадаеву Царствие Божие можно воздвигнуть на земле в реальной истории. Россию он призывал измениться, звал к перестройке, видел её тем, чем она не является на самом деле. По Хомякову Царствие Божие – это факт духовной жизни, духовного делания. Поэтому нужна не перестройка, а обращение к первоистокам, практически исихастский взгляд в глубины себя, а после через себя в мир, обогащая его глубиной. Человек раскрывает себя через приобщение к первореальности – к Церкви. У Чаадаева человек часто попросту выпадает, Хомяков же призывает идти не от общего и абстрактного, а от конкретного лица. От конкретной страны, которая также, как и человек, обладает собственным лицом. Хомяков хотел не сделать Россию иной, пусть максимально приближённой к идеальному образу, а рассказать, чем она является на самом деле.

Чаадаев много говорит о внешних обстоятельствах. О том, что живём в стране «бедной проявлениями идеального», пренебрегаем удобствами и радостями жизни. Поселились в жёстком климате, мало предназначенном для жизни. Прогресс замедляет и «отсутствие всякого отражения изящного в нашей домашней жизни», не хватает нам порядка и методичности. А вот про человека, его бессмертную душу, которая и есть отражения Царствия Божьего, практически забывает, теряет человеческую личность.

Если религиозность Чаадаева говорит о подчинении общему пути, который реализован западноевропейской цивилизацией, то Церковь Хомякова «живёт не под законом рабства, но под законом свободы».

Хомяков выступал против монополизации Западом права носителя истины. Это право было монополизировано ещё через разделение церквей, когда Восток был незаслуженно отлучён.

Россия и Европа по Хомякову, как и по мысли Чаадаева, на самом деле плотно завязаны в общем деле.

Причины нашего застоя Хомяков видел в том, что «мы отложили работу о совершенствовании всего своего, ибо в нас внушали любовь и уважение только к чужому», поэтому мы живём «как гости на родине». Необходим «древний русский элемент», предохраняющий от порчи. При этом русский тип культуры как раз представляет собой гармоничное сочетание своего и чужого. Чрезвычайно восприимчивый тип, где чужое становится своим и не только нововозаветная история, как писал Хомяков, становится нашей историей, но и, к примеру, переведённые на церковнославянский язык труды Отцов Церкви воспринимались как факт отечественной культуры. Об этой русской особенности позже писал историк, литературовед Пётр Бицилли. Видимо, поэтому Хомякова так привлекала английская уравновешенность либерального и консервативных начал. В ней он видел родственное русскому культурному синтезу ориентацию на широту в противовес ущербной односторонности.

Хомяков надеялся, что «мы будет продвигаться вперёд смело и безошибочно, занимая случайные открытия Запада, но придавая им смысл более глубокий или открывая в них те человеческие начала, которые для Запада остались тайными…»

Даже в «Былом и думах» Герцена Хомяков выступает как человек, говорящий о необходимости веры. Нужно быть «рыцарем веры», в том числе и по отношению к своей стране, как Ермак, а не воспринимать её с позиций изначальной вины. Путей много, односторонность приводит к Вавилонской башне, а она рано или поздно рушится…

Андрей РУДАЛЁВ,
г. СЕВЕРОДВИНСК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.