Секонд хэнд
№ 2014 / 27, 23.02.2015
Тот, кто наблюдает за полемикой последних лет, развернувшейся вокруг Сталина, СССР и нашего постсоветского бытия вряд ли узнает из книги Алексиевич что-то новое.
Тот, кто наблюдает за полемикой последних лет, развернувшейся вокруг Сталина, СССР и нашего постсоветского бытия вряд ли узнает из книги Алексиевич что-то новое. По большому счёту «Время секонд хэнд» всего лишь объёмная и удобная для использования компиляция на эту тему. Присутствует весь джентльменский набор: от «Сталина на Вас нет» до покаянных, печальных, горделивых (на выбор) воспоминаний о репрессиях и годах перестройки.
Слова «обжигающая», «трогающая» в её адрес во многих рецензиях – это эпитеты от тех, кому «наши беды и не снились, а думы не икались». Они естественны и понятны для западных читателей, которые не в курсе всех наших непрекращающихся печатных и интернетных баталий вокруг советского и постсоветского. Для них книга Алексиевич, что-то вроде посещения комнаты страха. Приятно и будоражит.
С другой стороны, написано не только на экспорт, но и для внутреннего употребления. И здесь перед нами уже как у Вересаева «литература на эстраде». Катарсис, удовлетворение потребности в совести и в гражданских мотивах. Читая такие книги, читатель ощущает себя человеком и гражданином, принимает душ совести и гуманизма, после чего может спокойно жить дальше. Такого рода книги – что-то вроде утренних пробежек с целью поддержания тонуса и фигуры для тех, кто далёк от настоящей, реальной духовной работы. Прочитал, облился слезами над замыслом – и всё, ты – человек.
 |
Всё содержание книги можно рассматривать как тест на совестливость и гражданственность. Если читатель его не прошёл, не проникся и не обжёгся, то, на мой взгляд, за него можно только порадоваться. У него, слава Богу, стойкий иммунитет к «гражданственности». Потому что при всей негативности и покаянности исповедей интеллигентных читателей «Архипелага ГУЛАГ» и Пастернака, которыми полно повествование о бэушном времени, книга Алексиевич претендует на продолжение этой традиции, на закрепление в пантеоне интеллигентских божков, по которому свои будут опознавать своих, как сейчас по Бродскому.
С самого начала автор обещает нам две вещи – исследование красного человека и исследование «домашнего социализма». Но он лукавит. В книге нет ни того, ни другого.
Полноценное исследование и человека и социализма затруднено уже хотя бы тем, что книга придерживается почти фоменковской исторической хронологии: за Сталиным у Алексиевич почти всегда сразу следует Горбачёв, за 45–53-ми годами 89–91-й «и другие годы». Вся 75-летняя история страны уместилась в эти несколько лет и свелась к времени репрессий и перестройки, увенчавшись для полноты картины «лихими 90-ми». Сладкого застоя, времени целины, комсомольских строек и размеренного советского быта будто и не было. Автор, конечно, хозяин-барин, и волен кроить исторический процесс в своих целях, как ему заблагорассудится. Но наша цель, во избежание недоразумений, сразу предупредить читателя, что никакой развёрнутой картины советского прошлого он, читая «Время секонд хэнд», не получит.
Вольное обращение с историей основано на субъективном антропологическом представлении о советском человеке как человеке военном и страдающем. «В общем-то, мы военные люди. Или воевали, или готовились к войне. Никогда не жили иначе. Отсюда военная психология. И в мирной жизни всё было по-военному. Стучал барабан, развевалось знамя… сердце выскакивало из груди…»
Такое видение «красного человека» предопределяет содержание книги, которое некоторые называют лживым, но которое я определил бы как выборочное и одностороннее. Записанные и рассказанные на страницах книги истории – это лишь часть правды, поэтому автору сразу можно поставить на вид введение читателей в заблуждение. Перед нами не вся советская цивилизация, а лишь определённый её срез.
Заявка на исследование «красного человека» не имеет под собой оснований ещё и потому, что в центре внимания автора оказывается на самом деле человек постсоветский, переживший травму распада СССР и забвение о том, каким он был тогда, в советское время. Во многих интервью, с которыми читатель знакомится в книге, отчётливо просматриваются итоги многолетней идеологической обработки сознания бывшего советского человека. Перед нами уже ретроспекция и реконструкция, с определённой точки зрения, в определённом ракурсе. Это уже идеализированный или наоборот очернённый образ, это плод рефлексии, воспоминаний, отравленных безрадостным, или напротив более-менее неплохо сложившимся настоящим. «Красный человек» Алексиевич – это миф, брэнд, который содержит в себе только то, что от него ожидают: посттоталитарный травматический шок, фантомные боли, манию величия и комплекс неполноценности одновременно.
Между тем, «а у этих один страх», относится именно к постсоветскому, а не к советскому человеку. От чего уж точно был избавлен советский человек, так это от этого удушливого страха перед «тоталитарной государственной машиной», то есть от того, что так с удовольствием расписывает и озвучивает на страницах своей книги Алексиевич. Страх этот и это чувство покорности и бессловесности – для меня, как человека заставшего последние годы существования СССР, нечто немыслимое, впервые вычитанное из огромных разворотов газеты «Правда» за 1987–88-й год с портретами Тухачевского, Якира, Уборевича и «Детей Арбата». Из них я впервые узнал, что, оказывается, мы чего-то боимся, что, оказывается, вся страна сидела в ГУЛАГе (кроме моих родственников почему-то).
Не менее сомнительна и претензия автора дать нам картины «домашнего», «внутреннего» социализма, сохранить и передать уходящие детали и приметы того времени. Вместо картин быта перед нами опять насквозь политизированное изложение, бегущее по заколдованному кругу: Сталин-репрессии-перестройка-свобода-обманули.
Даже у меня воспоминаний о домашнем социализме больше, чем во всей книге. Еженедельный поход всей семьёй в кино на какой-нибудь фильм, обязательно иностранный, ананас, неожиданно приобретённый зимой, цветной телевизор, который отец принёс взамен старого чёрно-белого, вкус кекса за 16 копеек, который я покупал по дороге из школы – вот мой внутренний домашний социализм, вот каким я его запомнил.
А дальше ещё и ещё.
Магазин технической книги на вокзале, образовательный канал на полдня по второй программе ЦТ – фактически, дистанционное образование задолго до всех этих курсер, утренние пробежки и игра в футбол на стадионе по соседству, прогулки с друзьями в пригородном парке и лесу.
Всё это я помню. А вот антисоветскую пропаганду, диссидентщину, байки о страданиях родственников в застенках ГУЛАГа – нет.
Лишь две трагедии – бытовое пьянство и дефицит, врезались мне в память из того домашнего социализма. И ничего, совершенно ничего трагического из области политики.
При этом вряд ли стоит отрицать то, что рассказано в книге Алексеевич. Просто эти истории нетипичны для той страны в целом и типичны для определённой социальной группы, для интеллигентской прослойки, в первую очередь столичной. Там да, там наверняка вся мысль только и могла вертеться вокруг Шаламова и ГУЛАГа. А нам, в нашем домашнем социализме всем этим заниматься было некогда. Мы сажали картошку, строили дачи и погреба, бегали, громыхая бутылками и банкой в сетке за сметаной и молоком, пили «Дюшес» и «Буратино», ходили на рыбалку и ездили купаться всей семьёй на городской пляж.
Среди нас не было ни палачей и ни жертв. Да мы и не мыслили такими категориями, и не жили ими. Мы и в самом деле жили в домашнем, внутреннем, а не том, гулаговском или имперском социализме, которые соперничают теперь в общественном сознании и во «Времени секонд хэнд».
Впрочем, даже в своей попытке рассказать нам советские и постсоветские ужасы «обжигающая» книга вовсе не обжигает, да и жестокой не кажется. Когда вот так нагромождают боль, трагедии и ужасы, они перестают восприниматься в качестве таковых. «Смерть человека – трагедия, смерть миллионов – это статистика» – известно давно. Перед нами, может быть, и не такая обширная, но всё же, статистика. Одной лишь истории, рассказанной из множества, вполне хватило бы на то, чтобы читатель почувствовал и прочувствовал произошедшее со страной, с человеком. Но Алексиевич предпочла социологию литературе, количество качеству, художественное исследование художественному вымыслу, секонд хэнд чужих мнений и впечатлений своеобразному авторскому взгляду.
При этом цель, поставленная автором, предостеречь нас от повторения прошлого, показав, как оно перетекает в живое секонд хэнд настоящее, вряд ли достигнута. От книги Алексиевич веет забытой атмосферой перестроечной вольницы, гласности и покаяния, выдержанной в духе этих «Пресс-клубов», «Взглядов», «12-й этаж», газетных рубрик и колонок времён перестройки. В этом смысле название книги двусмысленно, поскольку говорит не только о предмете её повествования, но и о её направленности.
Борясь с одним вновь проживаемым прошлым (советским, сталинским, имперским), «Время секонд хэнд» вольно или невольно предлагает нам другое (перестроечное). И если мы поверим автору, то вряд ли выберемся из дурной бесконечности и окажемся у конца времён, за которым начнётся что-то новое, начнётся будущее.
Алексиевич С. Время секонд хэнд. – М.: Время, 2013.
Сергей МОРОЗОВ,
г. НОВОКУЗНЕЦК
Добавить комментарий