ОТВЕТСТВЕННОСТЬ СЕТЕВОГО АВТОРА

№ 2006 / 16, 23.02.2015


Авторство – категория зыбкая, мерцающая. В каком-то смысле автор начинается тогда, когда заканчивается рукопись и начинается книга, собираются предварительные наброски и – заканчивается картина, проходят репетиции и открывается занавес. Из книги невозможно выйти тем же, кем ты в неё входил. Что уж говорить о книге, которую пишешь. Но происходят дивные вещи: едва автор доопределил книгу, сформировал её, выдохнул и додышал, она сама начинает его определять. Это относится к любому законченному и осмысленному произведению.
Произведение – бесконечно отвердевающая в некую раковину жизнедеятельность мягкого моллюска, которому можно уподобить ткань мнений, мыслей и ощущений, непрестанно роящуюся в душе. Раковина-текст наращивается по спирали, свивающейся сразу в обе стороны. Прошлого не существует. И, однако, существование его порой определённее, нежели бытие реально окружающих нас вещей.
Письмена – всего лишь следы уже покинувшего это место человека, и они остывают – улетает, убывает из них тепло, которое ещё в позапрошлом веке, как известно, считалось обладающим собственным существованием, именовалось субстанцией.
Говорят – след простыл. Не ищите автора: его нет. Чужие следы можно согреть только жаром собственной ладони или стопы. Буквы мертвы без глаз, которые скользят по ним, речь не звучит, пока нет произносящего, знаки бывают только в системах координат, но слово – слово живо само по себе. Слово и есть жизнь.

Автор умер, да здравствует автор
Автора нет, говорят нам, и, по зрелом размышлении, с этим нужно согласиться. Особенно сейчас, когда авторов так много. Ролан Барт сказал, что автор умер, но мы не поверили, и были правы, так как «автора» не было с самого начала. А сейчас его нет как никогда раньше.
Автор – это книга. Форум и чат – это неавтор. Скриптор, начинающийся с процессом письма и обрывающийся с его окончанием. Не всё, что прикидывается книгой, является таковой. Ведь и книги порой – по сути именно тот, более или менее застывший в своей разноголосице, форум. Собрание неких мнений и обрывков мнений. В случае, когда не удалось пережить и пересотворить подобное собрание в нечто целостное, речь, вероятно, следует вести о недоавторе, который, впрочем, всегда может дозреть и до автора.
Теоретически.
Индивидуумы (греческое «неделимое», атомы), составляющие «дискурс», извините, на каком-либо «форуме», пока живы, незавершены. Будучи людьми, то есть непрестанными повторениями, обновлениями, досотворениями, соработниками, соперниками и сотворцами друг друга, авторы, число которых бесконечно и не поддаётся уразумению, ведут потаённое существование.
Ритмическая заданность и пространственно-временной контур этого существования сравним с перемежающейся лихорадкой или траекторией трассирующей пули. В условных границах личности одного человека авторство ведёт жизнь, сходную с жизнью коллонии бактерий: непрестанный поиск и удержание динамического равновесия, обмен веществ и обмен существ.

Можно ли говорить об ответственности вирусов, которые вызывают грипп в ослабленном организме? Наверное, не очень. Однако тот факт, что автор, как таковой, явление настолько редкое, что едва ли вообще встречается в природе «в чистом виде», означает ли, будто сомнительна такая старинная и веками осмысляемая философская категория, как ответственность автора? Отнюдь нет: ответственность есть понятие сложное, но вполне определённое. Даже и в юридическом смысле, но в данном случае эта грань нас интересует не в первую очередь.

Понятие ответственности тесно смыкается с понятием свободы. Вероятно даже, что первое и второе не разделены не только стеной, но даже и хлипкой картонной перегородкой. Старинная формула «свобода есть познанная необходимость», по началу кажущаяся апорией, есть результат алхимического слияния изначальной догадки о фатальном детерминизме всего и ужасающего, восхищающего осознания свободы каждого человеческого существа в любой момент времени. По этой гипотезе-догадке, которая пахнет протестантизмом, такой ясной, что её очень соблазнительно принять за истинную, человек не в силах изменить хода вещей, но в состоянии догадаться о «правильности», «разумности» происходящего, доискаться до внутреннего целостного понимания ясной последовательности событий, которые цепляются друг за друга, как зубчики часового механизма, согласуясь с движением всего свода мироздания.
Воля человека к творению заложена в основу его натуры. Мы и шагу не можем ступить, чтоб не сотворить чего-нибудь ненароком. Преизбыточествующая щедрость вселенной такова, что сущности умножаются прямо на глазах. В веере возможностей обычно бывает одна, которая «отвердевает», претворяясь в реальность – именно о ней потом можно рассказать, как о случившемся событии, хотя она не отменяет рассказа о сотне других событий, не случившихся на её месте потому, что она обошла их неким зарядом своей потенции и реализовалась.
Где-то тут и находится то место, где зимуют случайности с закономерностями.

Дар ненапрасный
Когда я краем уха слышу истории, связанные со всевозможными скандальными выставками, всегда невольно ловлю себя на мысли, как чудесен Господь, который все устрояет. Полная гармония, ничего лишнего, никаких разночтений, а если и есть – то только ради обретения единства. В этих историях фигурируют «авторы»-художники. Они, используя заёмную энергию, колоссальную витальность священных символов, подключаются к информационному полю, о дициплине существования которого не хотят и задумываться – а впрочем, зачем задумываться, когда задумываться вообще тяжело, неприятно и не хочется? В данном случае успех акции для того, кто её замышляет, гарантирован, пожалуй, как раз намеренным отстранением от внимательного рассмотрения собственной позиции. Неотрефлексированность действий – залог успеха.
Такова вообще одна из характеристик группового, или сетевого авторства, а точнее, неавторства: на крупных серверах, где спонтанно самозарождаются групповые тексты, таких, как «Живой журнал», «Проза.ру», «Самиздат.ру», «Ливинтернет» и других, лидерами по количеству чтений и обсуждений, как правило, бывают не те, кто пишет «лучше», не те, попросту, чьи тексты тяготеют к тому, чтобы каким-то образом окрашиваться художественно, а те, кто достаточно активен, в том числе и даже преимущественно – в налаживании внутригрупповых отношений.
А «окраска», которой, впрочем, не до какой бы то ни было «художественности», обычно приходит помимо воли пишущего, поскольку это вообще такая вещь, которая появляется, когда возникает объект, – не сама по себе, а наряду, естественно, с рядом других признаков. Гипертрофированная активность и не предполагает длительного размышления над действиями, иначе она не была бы возможна.
Когда текст не является предметом определённых достаточных раздумий, появиться на свет ему несравненно легче, чем тому, который вынашивается – а действие первого и второго, спонтанного и осмысленного, в «информационной среде» может быть одинаковым или сходным, поскольку текст структура самоорганизующаяся и самообрастающая смыслами и каждое слово весомо само по себе.
Фраза «Бог есть», сказанная не в уверенности, случайно обронённая, для наблюдателя ничем по смыслу не отличается от фразы «Бог есть», произносимой с истовой верой – естественно, если вынести за скобки личный контекст, в котором родилось высказывание, внутренний ландшафт его зарождения, о котором наблюдателю может быть ничего не известно.
Карта местности, по которой можно было бы определить, соотнеся с другими авторскими суждениями, значимость, «удельный вес» данного высказывания и, в конечном счёте, долю его осмысленности, разорвана на мелкие клочки и перетасована. Другими словами, внешний контекст – калейдоскопичен, собирается и рассыпается, подвижен, сыпуч, и поддаётся удержанию или запечатлению так же мало, как струйка песка, перемещающаяся из верхней колбы песочных часов в нижнюю.

Если мы откроем книгу, которой не так давно исполнилось триста лет, «Жития святых» Дмитрия Ростовского, то увидим, что средствами к достижению определённых состояний и удержанию в сознании некоторых истин для молитвенников, отшельников, пустынножителей и подвижников были: молитва, пост, воздержание, чтение, бдение, коленопреклонение, послушание и другие из этого ряда. Все они – средства. Так, подвиг молчания есть значительный подвиг, соразмерный всем перечисленным, однако он, начинаясь от некоего глубоко внутренне осмысленного решения, скорее является следствием некоторых состояний, разумеется, порождая и обновляя другие, сходные.

То есть, чем глубже в священные смыслы укоренён человек, тем сложнее ему вступать в «общение» в том мелькающем, как винегрет в центрифуге, контексте, который всегда отличал обыденную жизнь, а при посредстве новых информационных технологий стал как бы зрим, получил некое текстовое, письменное воплощение. При этом, несмотря на формально приобретённую «значность» (голос становится текстом, дух обретает плоть и кровь), подобный знаковый субстрат остаётся устным по своей природе и, кроме того, существует ровно тот отрезок времени, в который воспринимается.
Подобное весьма похоже на клип, не напрасно именно этот жанр так популярен сегодня: относительно законченные части, каждая из которых, в принципе, взаимозаменима, тасуются в произвольном порядке, не неся в себе никакого особенно значимого смысла, но вместе все они и составляет тот поток, который как бы сам себя клонирует и рекопирует.
Безусловно, всякий, кто «родом» из подобного контекста, кто был в нём активен, для кого он – первая, а нередко бывает, что и единственная смысловая среда обитания, подобный человек, питомец окружающих его реальностей, с трудом представляет себе контекст иных порядков, в особенности трудно ему предположить, что есть некие «высокие» и даже гораздо более значимые контексты. Такая мысль просто не приходит в голову, когда ты погружён, укоренён в имеющейся ненастоящности, захвачен определёнными тисками смыслов. А если подозрения такого рода посещают в виде неблагих вестей откуда-то извне, то отношение к ним сходно с тем, какое могло бы фигурировать у кентавров, воплощённых исчадий средневекового сознания, допустим, при встрече с человеком с двумя руками и двумя ногами. Недоверие, ужас, осмеяние…
Часто при попытке использования сильнейших по своему заряду знаков – значения трактуются вкривь и вкось, как невесть кто на душу положит. Вообще неосторожное обращение с символами – не от хорошей жизни. В частности, можно быть уверенным, что весьма многие современные художники, «подключающиеся» к смыслам, которые принято обозначать формулировкой «священные для верующих», не читали Библии и интересовались соответствующей тематикой ровно настолько, насколько это было необходимо для изначально существовавших, предзаданных целей.
Цели же эти никак, по-видимому, не связаны с желанием в действительности разобраться в задаваемых вопросах, и притязания на некие не только якобы корректные, но и даже вроде бы «новые» религиоведческие понимания поэтому до крайности необоснованны. Так, профану очень глубоким, видимо, кажется такой вопрос, как «все ли спасутся», – подпись под именно неавторской фотографией могил, над которыми не сохранилось креста. История знает немало подобных глупостей, одолжением было бы называть их святотатством или богоборчеством, потому что как для первого, так и для второго всё-таки надо иметь некоторое самомалейшее понимание и святого, и Бога.
Я говорю «понимание», а не «понятие». «Понятие», то есть понимание сути, для обращения с некоторыми вещами, к сожалению, не может считаться обязательным. Мера понимания ряда предметов есть мера их принятия, а это вопрос всегда глубоко личный и является делом совести каждого. Но для более-менее корректной и просто элементарно небезграмотной постановки вопросов достаточно было бы приобрести очень простое представление о категориях – это доступно, на первый случай, в результате самых поверхностных штудий толковых словарей.
Здесь мы некоторым образом касаемся проблемы соотношения «профанного» взгляда и взгляда, условно, «просвященного» – «профан», «неофит», «новоначальный» зачастую более остро видит некоторые вообще-то приметные детали, которые уже примелькались «специалисту», «профессионалу», «знающему» и т.д. – человеку, глядящему изнутри.
Однако от свежего взгляда того, кто впервые приходит в определённое пространство, детали заслоняют суть событийной ткани, проявляя содержание, которое они имеют своей причиной, очень медленно, постепенно, как изображение на фотографии в соответствующем реактиве. Почему и требуется особенное смирение и внимание, терпение в постижении новых горизонтов значений. Если хватает сил освободиться от переполняющих тебя «прежних» знаний и соображений, обычно в новой области возможных пониманий и впрямь открываются удивительные вещи.
Было бы ошибкой, конечно, утверждать, что современный «неавтор», симулирующий художественную деятельность, лишён понимания контекста другого уровня: не являясь специалистом в достаточно возвышенных пониманиях, в которых, в общем-то, назвать себя сведущим не может никто из людей, они (оно) зато очень хорошо ведают, что способно пробуждать сильные эмоции сограждан.
Хотелось бы обратить внимание: именно эмоции, а не чувства. Эмоции в значительной мере менее осознаваемы и их проявления не поддаются контролю, в то время как глубокие чувства, которые обыкновенно очень сложны и имеют в себе оттенки своих противоположностей, зарождаются не так быстро, пробудить их непросто и парадоксальным образом проще «контролировать» – например, скрывать.

Чувство, в сущности, развёртывается, отражается, происходит в реальности, а не в сознании чувствующего, оно событийно: например, всякая любовь есть работа. Эмоция же, хотя тоже может диктовать поступки – действующая сила с небольшим зарядом, но часто, за счёт сильной концентрации, весьма разрушительным.

В деле пиара и рекламы, и это скажет любой психолог, сильные отрицательные эмоции человека, сознанием которого манипулируют, гораздо более полезны в плане продвижения товаров и запоминания брендов, чем эмоции положительные, но слабые. Как отмечает художник Виктор Маторин в интервью «Художники-реалисты сегодня в авангарде» («Православие.RU»), трудно серьёзно упражняться в рисовании, композиции, перспективе и сотне других премудростей, гадая, удастся ли ещё сподвигнуть на добрые чувства «среднего зрителя». В этом – вполне удовлетворительное объяснение причин обилия «арьегарда», полков поверхностных экспериментаторов. (Когда для объяснения некоторой данности достаточно простых причин, вряд ли необходимо измысливать дополнительные, как о том свидетельствует ещё архаика мыльнобритвенных принадлежностей Оккама).
Пресловутый посетитель выставок и галерей, тот самый «средний зритель», над которым не упускают случая поглумиться, – он, как известно, у нас в стране довольно хорошо образован, чуть хуже информирован, но зато, как правило, зряч, хотя и смотрит порой отчётливее зрением сердца, чем простым зрением, даже и в те моменты, когда именно простого зрения было бы вообще-то вполне достаточно. Ведь не всегда, чтобы рассмотреть муху, требуется телескоп.

Органон восприятия
Гораздо проще и с точки зрения современных лингвистических и психологических технологий – даже правильнее, чем возиться с чувствами, поэкспериментировать с эмоциями зрителя. Попробовать этого самого зрителя возмутить.
И он возмущается. По многим причинам, часть из которых разъяснять одним было бы бессмысленно, поскольку причины эти носят слишком глубокий и даже как бы «сакральный» характер, а другим – не нужно, так как они и без разъяснений имеют о них представление.
Но другая часть причин, о которых поговорить можно, – вполне на поверхности. И некоторая из них – желание борьбы. Православный верующий человек, насколько можно судить, порой рад пострадать за свою веру и чувствует себя обязанным «вступиться» за «поруганные святыни». Его гнев, его сильные эмоции питают то, по отношению к чему они возникают.
В иносказательной форме некий совершенный образ действия можно обнаружить в тех же «Житиях святых» Дмитрия Ростовского. В истории преподобного Мартиниана Белозерского читаем: «Молодые силы неудержимо рвутся на подвиги, и ревность юного инока доходит до того, что он просит старца установить ему более строгий пост, чем тот, к которому принуждала братию скудная монастырская трапеза…» И что же? «…Но опытный старец не дозволил ему этого и приказал есть хлеб с братией, только не до сытости».
Ненапрасно старец «укоротил» юношу.
Для нормальной жизни нам всем, в сущности, нужен враг. Нашу общую, вне зависимости от вероисповедания или атеистических склонностей, первейшую нужду составляет образ врага. С врагом сражаются, с ним борются, в христианстве, в православии, издревле уважали врага, а ещё его пытаются полюбить и простить. Враг сильно украшает жизнь: на нём можно оттачивать себя, как нож затачивают о камень. А можно и затупить. Смотря как приложить себя к врагу.
Сегодня образ врага противопоставлен не образу защитника, воина, а образу жертвы. Есть некие террористы, есть потенциальные жертвы этих террористов, то есть мы с вами.
В древнерусской литературе образу врага посвящено немало эпитетов и называний. Субъектные: «противник» (напротив), «супостат» (то же – супротив), «стречник» (встреча). Предикатные: «поганый», «лукавый», «льстивый», «пронырливый». Образ врага в русском национальном сознании, да и далеко не только в русском, в чём-то смыкается с «имиджем» нечистой силы.

А теперь внимание, вопрос: этого ли врага мы себе выберем? С ним ли сражаться? Не мелковат ли? И если да, то как? Какую форму должно избрать сопротивление? Очевидно, что в современном мире оно должно быть прежде всего безэмоциональным, спокойным, трезвым, взвешенным, глубоким, ироничным. Никакой глупой рокерской «протестности» – эта парадигма давно себя изжила, и требуется другая. Ирония – оружие особенно действенное, при умелом применении оно совершенно изничтожает всякий серьёз и пафос, а опыты «арьегардистов» весьма часто грешат именно неумеренной пафосностью: нам говорят, нас предупреждают, что сейчас уже наконец скажут нечто, откроют. Ну, давайте же, мы вас слышим. Но нет – вместо наполненного смыслом молчания или изречения снова пустой треск радиоэфира.

Именно в нашей способности углядеть цели и смысл явления – то самое оружие, которым обыдет тя истина его. Необходимо помнить, что любое упоминание обновляет событие. Есть вещи, которые существуют только, когда о них говоришь. Да, собственно, таковых большинство. Таковы вообще феномены. «Эйдосы», которые в классической истории философии известны ещё и под другим псевдонимом, «ноумены», по природе иные: их существование менее обусловленно и более безусловно. Однако бытует мнение, которое, по-видимому, не очень далеко отстоит от истины, – что говорить о них совсем даже невозможно.
Нелишне, кстати, вспомнить, что в богословии есть два основных способа описания Того, Кто выше всех описаний, две основные методологии: катафатическая и апофатическая. Первая основана на «положительных» определениях Бога, вторая – на «отрицательных»: путём последовательного отрицания всех возможных для приложения атрибутов и модусов она выявляет абсолютную, запредельную, онтологическую, превосходящую всякое человеческое воображение трансцендентальность божественного. Потрясающие апофатические описания есть у Блаженного Августина. Если обратиться к России, исполненные парадоксальных смыслов слова есть, например, у Николая Бердяева, так, в «Истине и откровении» читаем: «Бог не есть причина мира, как не есть господин и царь, как не есть сила и мощь. Бог ничего не детерминирует. Когда говорят, что Бог есть Творец мира, то этим говорят что-то безмерно более таинственное, чем причинное отношение. Бог в отношении к миру есть свобода, а не необходимость, не детерминация. Но когда говорят о свободе, то говорят о величайшей тайне. Бога превратили в детерминирующую причину, в силу и мощь, как превратили в господина и царя. Но Бог ни на что подобное не походит, выходит совершенно за пределы подобных категорий. В известном смысле у Бога меньше власти, чем у полицейского, солдата или банкира».
Цитата приведена, собственно, не в попытку ещё раз сказать расхожее, а просто с целью напомнить, что порой отрицание и самых что ни на есть земных категорий служит только к их утверждению. Сражаться и противостоять злу, кроме прочего, вероятно, нужно очень экономно. Когда речь идёт о национальном самосознании, укреплении, обновлении, усилении, не может употребляться тактика по принципу «это есть наш последний и решительный бой». Имеет смысл, наверное, задуматься о стратегии, то есть долговременном самоопределении, прояснении ключевых позиций, в том числе и о принципах обороны от всякого рода провокаций.
Конечно, можно на перформанс отвечать перформансом. Почему бы разгром инсталлякров не назвать и не счесть в свою очередь тоже художественной акцией? Это путь. И наличие подобного подхода в методологическом спектре, и люди, которые готовы ему следовать, в принципе, ободряют, поскольку «активное действие» в подобной области означает прежде всего жажду ноуменального в обществе, настоятельную в нём потребность, свидетельствует о тяге к ощущению Богоприсутствия, полноты бытия. Однако важно контролировать ситуацию: следить, чтобы подобную тягу не использовали в своих целях разношёрстные пиар- и политтехнологи.
Заботы наши устемлены не к тому, чтобы разменяться в ответах на суетные, ежеденно сменяющиеся искушения, а простираются к высшим целям. Поэтому, возможно, вместо того, чтобы комментировать действия одних «акционеров» другими акциями, тем самым, повторюсь, усиливать информационное поле, создаваемое первыми, – ровно в то же самое время имеет смысл раскрыть Книгу? Любой «активный», выходящий из границ внутреннего деяния и становящийся внешним действием «ответ» есть подкормка: только за счёт таких «ответов» артефакты и их неавторы жиреют значениями, поскольку в них, в общем-то, нет собственного, внутреннего автономного источника, порождающего смыслы, да и вокруг – полное отсутствие внешнего контекста реализуемого замысла. Другими словами, игнорировать – тоже особенное искусство, действенное оружие. Симулякр, отсылающий к другому симулякру или к самому себе, а более ни к чему, не обладает способностью воспроизводиться во времени или копируется в информационном пространстве извращённом, ущербном. В отличие от «знака», каким становится произведение искусства, которое существует как бы вне времени, приобретая от смены контекстов и углубляясь с каждым встречным-поперечным интерпретатором.
Православное богослужение для верующего человека несёт в себе образ событий, происходящих в настоящее время в реальном времени с той же мерой необратимости и с тем же трагическим накалом, что и две тысячи с лишним лет назад. Попытка симулякра, существование которого сомнительно и является следствием «сетевого неавторства», досягнуть из своей низины самоценности до высоты, перед которой в изумлении и трепете останавливались светлейшие умы человечества, наивное декларируемое притязание «арьегарда» задать общезначимый вопрос о религии, разумеется, смешны. А степень агрессивности, с которой симулятивный «суповой набор» стремится напитать сердца и души наших сограждан, и, главное, удивительная по факту поддержка такого сомнительного «вливания» со стороны некоторых других наших сограждан – всё это уже приводит нас к выводам другого рода.
Но здесь мы покидаем область общекультурологического беглого рассмотрения. Тут начинается известная граница, которая, по идее, должна бы охраняться практикующими политологами.

Василина ОРЛОВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *