Дмитрий ОРЛОВ. ВЕРНЫЙ ПУТЬ ВО МГЛЕ ДЛЯ РУССКОГО КИНО
№ 2016 / 7, 25.02.2016
Когда читаешь историю кинематографа или статьи кинокритиков, то невозможно отделаться от ощущения, что там какая-то особая система ценностей, замкнутая сама на себя. Конечно, кинематограф очень молодой вид искусства. По сравнению со словесным творчеством и живописью – кинематограф ещё не дитя, он – младенец. И тем не менее, быть может, пришло время посмотреть на кинематограф в системе координат мировой культуры?
Планка
Однажды поэт Юрий Кузнецов на своём семинаре в Литературном институте при обсуждении подборки стихотворений участника семинара сделал несколько критических замечаний и привёл в пример образ из русского фольклора. Участник семинара возразил: «Есть фольклорная деревенская культура, а я работаю в стиле городского андеграунда». Кузнецов медленно произнёс с ударением на каждом слове: «Существует единая мировая духовная культура. И больше – ничего!» После паузы он добавил: «Есть культура и есть бескультурье».
Поэт Юрий КУЗНЕЦОВ смотрит кинохронику
Когда читаешь историю кинематографа или статьи кинокритиков, то невозможно отделаться от ощущения, что там какая-то особая система ценностей, замкнутая сама на себя. Конечно, кинематограф очень молодой вид искусства. По сравнению со словесным творчеством и живописью – кинематограф ещё не дитя, он – младенец. И тем не менее, быть может, пришло время посмотреть на кинематограф в системе координат мировой культуры?
Сразу оговорюсь, что речь идёт о кино как о виде искусства. Огромный, всё увеличивающийся массив развлекательного кино оставим за рамками.
Как заметил один умный и наблюдательный человек, любой вид искусства не является непрерывной поверхностью, а похож на готический собор – состоящий весь из острых крыш, башен, шпилей, скульптур. Эти башни и шпили – имена художников. Строго говоря, нет искусства эпохи Возрождения, а есть Микеланджело, есть Рафаэль, есть Леонардо и другие. Любой вид искусства состоит из Имён.
Кинематограф тоже состоит из имён. В силу ряда причин мне лучше остальных знакомо имя Ингмара Бергмана. Режиссёр вполне маститый и по нему, в первом приближении, можно судить об уровне мирового кино вообще. Мне, пришедшему в кино из литературы, с первого взгляда очевидно, что Бергман и по тематике, и по художественной стилистике – это кинематографическое отражение Хенрика Ибсена. Хенрик Ибсен в норвежской и – шире – в скандинавской культуре фигура первой величины. Однако, если расширить круг зрения до европейского и мирового горизонта, то возникнут имена Гёте и Шекспира, Данте и Льва Толстого, и тогда имя Хенрика Ибсена отодвинется во второй ряд. При этом, понятно, что любое отражение на одну ступеньку ниже оригинала. Более того, у Ибсена есть «Пер Гюнт» – эпический замах уровня Гёте и Гомера (правда замах не вполне реализовавшийся). У Бергмана такого эпического замаха нет.
Ингмар БЕРГМАН
Безусловно, существует не один десяток других имён, но уровень лучших режиссёров примерно тот же. Будь то Феллини, Хичкок или Тарковский – никто в своих высочайших достижениях не превосходит Чехова. Чехов же в русской литературе (слишком богатой на таланты!) является художником второго или третьего ряда по сравнению с Достоевским, Тютчевым, Толстым, Пушкиным, Тургеневым и т.д.
Всё более значительное, созданное в кинематографе – опирается на литературную классику. «Война и мир» – это сначала Толстой, потом Бондарчук. В «Идиоте» и «Братьях Карамазовых» Пырьева заключена сила Достоевского, а Пырьев – на вторых ролях. В иностранном кино та же картина.
Почему же кино находится на вторых и третьих ролях мировой культуры?
Особенности (минусы) кино
Существует ряд объективных причин.
Во-первых, кино существует всего какие-то сто лет. За этот короткий отрезок времени на земле прозвучало несколько великих имён, но прозвучали они в литературе, науке и философии. В кино никто из них не заглянул.
Второе: из-за того, что кинематограф существует очень мало времени – он ещё не выработал своего собственного художественного языка. Он как малыш тянет в рот всё подряд. Например, одно из последних развлечений – 3D. Но иллюзия объёмности изображения не имеет отношения к искусству. Иллюзия объёмности – это арсенал шоу (цирка, если хотите). Подобные штучки не воздействуют на важнейшие центры человеческой личности, они воздействуют только на психику и, наоборот, расшатывая психику при просмотре, они только мешают восприятию произведения искусства. То же самое относится к безудержному применению графики, анимации и прочего.
Третье. Следующее высказывание приписывают Балабанову: «Я не считаю кино искусством. Искусство – это когда человек что-то делает один. Художник создаёт искусство, писатель создаёт искусство, но когда ты зависишь от пятидесяти человек – какое это к чёрту искусство?» Думается, что здесь дело не в количестве человек: ведь театр, как вид искусства, справился с многолюдностью. Важнее, что в кинопроизводстве большинство людей заняты обслуживанием техники, и к творчеству имеют косвенное отношение. Эта чрезвычайная, небывалая до этого, насыщенность кино техникой отягощает творческий процесс, вносит в него механические (неживые) ритмы.
Четвёртое. Отягощающим фактом для кино является и то, что сейчас кино по сути – разновидность бизнеса: весь кинопроцесс сопровождается «откатами» и «распилами». На данный момент времени определяющим лицом в кино является бизнесмен-продюсер, а не творец-режиссёр.
Кинематограф на данный момент, в основном, это производство, а не искусство.
Американское национальное кино
Совершенно необходимо остановиться на одном массовом заблуждении. Многие считают, что мировой кинематограф – это некий интернациональный вид искусства – своего рода эсперанто. На самом деле современное кино, определяемое Голливудом – американское национальное кино. Надо, конечно, делать некие незначительные оговорки о японском кино, о французском и т.д., но российский кино- и телеэкран на 95% заполнен американским национальным кино и обезьяньим подражанием ему.
Например, огромный пласт боевиков базируется на американской религии. Америка (США) – протестантская страна. Протестантизм, отколовшись от католичества сделал такой огромный возвратный шаг от христианства к Ветхому завету, что почти перестал быть христианством. Месть как самоценность («око за око») и беспощадная жестокость к врагам, составляющие мировоззренческую сущность боевиков (как и американской внешней политики, кстати), имеют своим источником протестантизм.
Оттуда же, из Ветхого завета и протестантизма, глубочайшее преклонение перед Законом (вспомним «Слово о Законе и Благодати» Илариона) и, как следствие, толпы судей, адвокатов и полицейских, несметными стадами наполняющие голливудский киноэкран. Место полицейского-юриста-адвоката в американском кино – это место полубога. Наши обезъянские кинодельцы также заполонили экраны «ментами», бандитами, чиновниками и прочими персонажами, крутящимися вокруг закона, полностью проигнорировав русское скептическое отношение к закону: «закон что дышло – куда повернул, туда и вышло», «адвокат – нанятая совесть» и т.д.
Есть, конечно, и «мирное американское национальное кино». Самое американское кино, выражающее сущность американской культуры, которое я видел, это – «Унесённые ветром». Именно в «Унесённых ветром» выпукло показана та животворящая и мучительная тяга к земле, которая составляет основу американской культуры. Американская культура – культура сельская и маленьких городков. Сельскохозяйственная земля – главное её божество. Соответственно, один из главных героев – лихой животновод (в переводе на английский – ковбой). Если кто-то – упаси боже! – украдёт у него скот или покусится на его землю (в глазах животновода это приравнивается к богохульству), то он покрошит в винегрет злодея, его семью, его друзей и т.д. Есть, конечно, и более интересные движения в американской культуре, но в кино я их не видел. Американский поэт Роберт Фрост всю жизнь был фермером, даже после получения нобелевской премии. Чистый, честный, цепкий пронизывающий взгляд на свою фермерскую жизнь – и в земле он начинает видеть не только производственную силу, но и Божественную природу, Бытие как таковое.
Но всё это – американские ценности, американский путь и американский возраст – причём тут мы, русские? Возрастной образ американской культуры – это славный малый, беспризорник Гекльберри Финн, возраста 14-15 лет, достигший половой зрелости. Образ русской культуры – это 35-тилетний мужчина, достаточно искушённый, много повидавший, но ещё не старый, полный сил для решительного шага, словно замерший на мгновение в задумчивости: куда ему сделать решающий шаг – к Богу или к дьяволу?
Что между нами общего? Ещё сестрица Алёнушка предупреждала братца Иванушку: «Не пей из козьего копытца – козлёночком станешь!» Но мы не слушаем Алёнушку – четверть века, самозабвенно зажмурившись, хлебаем мы из голливудского копытца, мечтая проснуться в американца. Но никак не может превратиться Дмитрий Карамазов
в Гекельберри Финна! И никогда не превратится.
Национальность искусства
Невозможно не заметить одного свойства у всех выдающихся художников. Шекспир с его мощным художественным потоком, постоянным изобретательным непреклонным натиском его героев кажется не просто англичанином, а каким-то «дважды англичанином». Вагнер с его космическим героизмом и сентиментальной мечтательностью иначе как «немец-немец» не назовёшь. Пушкин… короче, понятно. И это действительно так: все крупные художники – «дважды рождённые» национальные художники. Привязанность к родине (языку, обычаям и прочее) человек получает при рождении, это природное явление – здесь верно выражение «родину не выбирают». Позже каждый самобытный художник обязательно делает уже осознанный национальный выбор.
Андрей ТАРКОВСКИЙ
Во времена молодости Пушкина, после победы в Отечественной войне 1812 года, у интеллигенции возник страстный интерес к народной культуре. Пошли интеллигенты в народ записывать фольклор. Основной – гигантский! – массив русских сказок, былин, песен был записан и обнародован позже, и Пушкину он не был известен. Пушкин познакомился лишь с малой толикой русского фольклора, известного сейчас, но своей гениальной прозорливостью увидел его глубину и сделал решительный творческий и жизненный выбор – выбор русской темы. И Достоевский, и Толстой – оба открывали для себя, словно новый континент, народную культуру, народную веру, оба делали национальный выбор и оставались верны ему до гробовой доски. Этот перечень можно длить до безконечности.
Национальность даёт человеку Бог. Отказ от своей национальности для человека – это отказ от Божьего дара, для художника – это путь в никуда. Это не лозунг – это факт. Почему так устроен мир – я не знаю, но вся история мировой культуры говорит, что это именно так. Любой мировой художник – прежде всего «дважды национальный» художник. Выход на мировой уровень проходит через национальную культуру. Повторюсь: этот вывод не результат умозаключений – это просто обобщение мирового опыта. Все попытки создания разного рода безнационального эсперанто ничего кроме кучи мертворождённого третьесортного хлама не дали.
Пути и возможности
Задача превращения кино из кинопроизводства в киноискусство – столь грандиозна, что пути её решения могут быть намечены только совместными усилиями многих и многих людей. Я лишь попытаюсь изложить некоторые мысли, возникшие у меня возле этой задачи. Мысли – разнокалиберные, местами похожие на мечты. У тех, кто будет разочарован, прошу прощения: чем богаты.
Первое замечание – организационного плана. Кажется очевидной назревшая необходимость разделения кино на развлекательное и на художественное. Это разделение должно пройти по всем пространствам: по кинозалам, по телеканалам, по кинофестивалям, по критериям оценки при финансировании. За развлекательным кино, конечно же, останется большинство больших кинозалов, но совершенно назрела необходимость для системы малых кинозалов, куда бы зритель приходил как Личность для общения с Художником (режиссёром), плюс в кинозале он встретил бы других зрителей – таких же Личностей, и смог бы с ними пообщаться. (Кто ходит в современные оболванивающие кинозалы – деньговыжималки – меня поймёт.)
Развлекательное кино останется, безусловно, массовым и денежным.
Думается, что в развлекательном кино должна остаться всемирно существующая цензура на толерантность, на политкорректность и на «как бы кто чего не подумал».
В художественном кино эту цензуру в какой-то степени надо ослабить, а то доходит уже до несмешного идиотизма: «плохими дядьками» в кино разрешено показывать только орков, инопланетян, немецких фашистов и таинственную террористическую организацию «Спектр». И это в нашем-то мире, залитом настоящей кровью!
Мастерская русского кино
Ещё раз повторюсь, что превращение кино в вид искусства – задача, которая может быть выполнена только коллективом при определённых благоприятных внешних условиях. В современном мире нет таких людей и нет таких условий. Мир творческих людей кино распылён на атомы. Каждый атом озабочен своими делами, у каждого атома свои планы, свои взгляды на жизнь и на искусство. Людям власть имущим не до русской культуры, им ближе задачи освоения Марса. Всё это я вижу совершенно отчётливо, и тем не менее: свободу мысли отнять у человека никто не может. Кроме того, время сейчас летит быстро – и, как знать, может, через 10-20 лет и проснутся подходящие люди, и сложатся подходящие благоприятные условия. Пусть это будем не мы, а другие, но наши наработки, быть может, пригодятся. Итак, забыв о суровой действительности, бросим мысль в направлении: а как бы это могло быть?
Есть в истории русской культуры одно особое имя – Абрамцево. С усадьбой Абрамцево связаны имена Виктора Васнецова, Поленова, Серова, Врубеля, Шаляпина и много-много других имён, там появилась Кудринская резьба. Даже матрёшка, которая, кажется, была всегда, была придумана именно в Абрамцево в ХIХ веке. Главное же – не в созданных там шедеврах и даже не в их количестве, а в том, что Абрамцево угадало и наметило основные пути русской культуры.
Вот и мне мечтается о подобной мастерской русского кино. Я имею в виду не усадьбу, а круг художников-единомышленников. Однако, если просто соберутся талантливые люди и начнут говорить и делать, кто в лес кто по дрова, то никакой мастерской не получится. Должны быть некие основополагающие принципы. Пока мне видятся два таких принципа.
Русское кино
О первом принципе киномастерской мы уже говорили – ориентир на русскую звезду.
Я понимаю, что для многих читателей написанное ниже будет звучать как «лошади кушают овёс и Волга впадает в Каспийское море». Я согласен выглядеть смешным для многих, но считаю проговорить нижеследующее необходимым. Нам, людям старшего поколения, многие десятилетия морочили голову фантомом «советского» народа, а современной молодёжи – химерой «общечеловеческого» народа. Обозначим некоторые стороны русского мировоззрения, проявленные в истории и культуре.
Сергей БОНДАРЧУК
Русский восприимчив, пластичен, услужлив по отношению к другим национальностям, в культуре легко впитывает чужие формы, – со стороны это качество зачастую воспринимается как несостоятельность. Однако всё воспринимаемое русский воспринимает как-то на свой манер, тут же всё это перерабатывая. Иногда получается комичный результат. Иногда, наоборот, результат превосходит первообраз. В любом случае русский никогда до конца не превращается в того, у кого он учится.
Русский искоса поглядывает на закон, на милиционера и очень скептически относится к «моральному кодексу строителя коммунизма (капитализма)». Ко всему формальному-официальному-законному относится лениво и небрежно. Из-за этого в крайних формах русский – разбойник, бунтарь и безобразник. Одновременно русский – человек совестливый. Совесть – это голос Бога внутри. Если русский услышал этот голос, даже пусть расслышал как-то не так, то он остаётся верен услышанному, порой непреклонен до странности. Как сказал поэт:
Он ленив и тяжел на подъём,
Жизнь пройдёт – он её не заметит.
Но такие идут напролом,
Если бабочка душу зацепит.
Русский человек умеренно трудолюбив. К труду без понятной ему цели или – с сомнительной целью он быстро охладевает. Зато способен к труду вдохновенному.
Русский человек порой словно выпадает из жизни и оказывается неспособным ни к каким простейшим действиям. Емеля и Илья Муромец лежат никчёмными брёвнами на печи. Кажется, их уже можно списывать со счетов. Но наступает момент, и русский встаёт и делает дела большие, а не вставал он с печи только потому, что больших дел не было, а ради малых дел – зачем вставать? В истории это выглядит так: есть периоды, когда русский народ раскис, распылился, расползся как тесто, потеряв форму и деградировав. Приходит время, и русский народ вдруг разом собирается из атомов и предстаёт в цельной крепкой форме. Кожинов отмечал одно свойство русской истории (цитирую по памяти): «В безвыходных исторических обстоятельствах Россия оказывалась несокрушимой».
Русский человек – ответственный человек.
Кругозор (область ответственности) русского человека чрезвычайно широк. При этом у русских есть свойство на ветре эйфории лететь далеко, охватывать огромные пространства (и географически, и духовно), но эти пространства оставлять не проработанными тщательно. Духовные сокровища, достающиеся русскому, не усваиваются прочно и органично. В результате русский человек не укореняется глубоко и вынужден периодически заново осваивать свою страну и заново открывать уже открытые ранее ценности.
Русский народ – народ живой и, потому, изменяющийся. В какую сторону идут изменения, можно говорить только гадательно. Обозначу свои интуиции. На мой взгляд, у русского народа заканчивается период избыточной пластичности, период «впитывания» сторонних влияний. То здесь, то там замечаются некие центры кристаллизации, где русская мысль, русский дух даёт зрелые формы. Можно предположить, что недалёк тот момент, русский народ обретёт твёрдую кристаллическую форму. При наличии достаточного количества центров – кристаллизация происходит мгновенно. В этом не будет ничего парадоксального, потому что русский народ – народ взрослый и зрелый. Зрелость народа определяется не «количеством» университетских знаний, которые, при малейшем историческом испытании, слетают с народа, как куча сухих листьев с земли, а количеством смертей, после которых народ нашёл в себе силы воскреснуть.
Можно, конечно, сомневаться, что русские дадут некие формы общественного устройства и прочего, но то, что именно русские способны предложить миру формы такого синтетического искусства как кино – это для меня совершенно очевидный факт. Факт этот, при определённом скоординированном трудовом усилии, находится в недалёком будущем, на расстоянии вытянутой руки.
Символ
Второй предлагаемый мною ориентир не столь очевиден. Его нельзя «математически вывести», он не является эмпирическим обобщением. Однако с помощью этого ориентира можно сразу шагнуть в завтрашний день, минуя многие тупики, ловушки, длинные обходные пути.
О будущем уверенно и пламенно говорят только пророки. Все остальные о будущем говорят гадательно. Я не пророк – говорю интуитивно, но убеждённо: язык будущего искусства – язык символов. Много говорить бессмысленно – обилие слов мало что прояснит. Поэтому попробую расставить несколько ориентиров.
Строгого определения символа не существует. В первом приближении можно сказать, что символ – это художественный образ в максимальном его сгущении, в максимальной и многозначности. «Символ – это Бытие, которое больше самого себя». Символ – это та капля, в которой плещется океан. Задача художника – найти такую каплю и воссоздать её с помощью художественных средств.
Исторически язык символов – это древнейший язык человечества. Символично всё первобытное искусство, весь эпос всех стран, символично древнее искусство и средневековое. И только начиная с эпохи Возрождения искусство стало распыляться в подробности, потом в подробности подробностей, потом в подробности подробностей подробностей и т.д. Видимо, это был в чём-то неизбежный этап в мировой культуре, но искусство после этого явно измельчало и приобрело развлекательные ориентиры, потеряв созидательные.
Возвращение к языку символов во всей полноте произошло в творчестве русского поэта Юрия Кузнецова (1941–2003). Ничего подобного во всей мировой культуре нет и в ближайшее время не предвидится. Благодаря этому наш кинематограф может быть ориентиром в мире, если, конечно, будет пить родниковую воду из русского родника, а не хлебать мутную жижу их голливудского копытца.
Тех, кто заинтересуется теорией символа, ждёт встреча с основополагающей работой Павла Флоренского «У водоразделов мысли», с работами Алексея Лосева и Карла Юнга. Для практической работы уже существуют конспекты тематических семинаров Юрия Кузнецова в Литинституте, которые по сути являются «Художественной энциклопедией символов». Подбор тем семинаров говорит сам за себя: Женственность, Безумие, Слава, Родина, Детство, Лицо, Бог, Природа, Тень, Камень, Сон, Чёрный человек, Память, Птица, Плач и слёзы, Время, Точка. Это не случайный щебень на обочине дороги, это краеугольные камни, узлы бытия, символы, те отверстия, через которые человеческий взгляд может увидеть мироздание как живое целое.
Было бы логично начать в мастерской с работы над малыми формами: короткометражками, вплоть до этюдов. Затем из тех зёрен, которые успешно «прорастут», можно выращивать и большие формы – полный метр, многосерийные фильмы и т.д.
Последнее, что надо сказать о символе. «Символика не измышляется кем бы то ни было, – писал Флоренский, – язык символов заложен в нас в самом творении нас. Основание символики – самая реальность. Вот почему священные книги всех народов, мудрецы, мистики и поэты столь единодушны в языке символов: они открывают его в самих себе, а не сочиняют его». То есть, язык символов и есть тот самый подлинный общечеловеческий язык духовной культуры.
Заключение
Может быть, правильнее статью было бы писать более развёрнуто и доказательно, но дело в том, что задачей её я вижу не создание некоей гармоничной картинки, а пробуждение действенной мысли у людей, живущих русской культурой.
Дмитрий ОРЛОВ
Добавить комментарий