Чай, не санитарки мы
После чтения новых рассказов мегапопулярной русской и татарской писательницы Гузель Яхиной «Винтовка» и «Юбилей»
Рубрика в газете: Жизнь национальностей: в поисках гармонии, № 2020 / 22, 11.06.2020, автор: Татьяна ПЕРЦЕВА
Почему я всегда считала, что любой писатель, прежде чем приступить к новому произведению, должен изучить материал? Всякие там справочники, энциклопедии, словари…
Наверное, потому, что сама я переводчик, и начинала в девяностые, когда интернета не было, а ПК были редкостью. Переводчик – человек подневольный, что дают, то переводи. Поэтому в доме были энциклопедия азартных игр, энциклопедия спортивных игр, всевозможные справочники и словари на самые различные темы, включая словарь воровского жаргона и гимнастических терминов. Что поделать, если в карты я не играю, а правила бейсбола так и не смогла усвоить?
Я знаю, что писатели работали в библиотеках или творили, основываясь на собственном опыте, поэтому не перестаю удивляться некоторым дамам, берущим на себя смелость рассуждать на темы, о которых никакого понятия не имеют. Впрочем, они и с логикой не дружат, так что у меня возникли некоторые сомнения по поводу…
Что побудило даму, никогда не воевавшую, взяться за военную тему, в которой она, как выяснилось, смыслит не больше, чем барышня века девятнадцатого? Загадка. Смелый человек! Писать о том, о чём понятия не имеешь – храбрость нужна.
Но обо всём по порядку.
Итак, медсестре Майе приказали вытащить раненых из дома, окна и подъезды которого выходили на две улицы. Одна улица занята нашими, другая немцами.
Тут и начинаются вещи, для меня совершенно непонятные. Раненые остались в доме, из которого выбили наших. Я не могу представить, чтобы в такой ситуации раненых просто бросили на произвол судьбы. Не одного, не двух, а как туманно сказано «нескольких». Ну, не бросали раненых в домах. Это не поле боя, да и с того потом раненых выносят, тех, кого не успели вынести санитарки. И вообще, зачем приказывали? Насколько мне известно, на войне сразу становится ясно, что за человек воюет рядом. А Майя вообще не любила раненых. Какие-то они не такие. Грязные, с запахом перегара (пили они что ли вусмерть на фронте – там же больше делать нечего – только пить), у всех зубы жёлтые с серым налётом, все небритые…. Словом, гадость одна. А ты их вытаскивай. Интересно, зачем она на фронт шла? Обычно женщины шли добровольцами, если не считать военнообязанных врачей. И ещё проблема: как она должна была в одиночку вытаскивать раненых (тащить по лестнице?!) Смотрю, там командовали сплошные идиоты. Которые послали бедную пчёлку Майю почти на верную смерть и притом без оружия. Это же война – на всех оружия не напасёшься. Пришлось тащить оружие с убитого. Натерпевшись ужасов. В виде кровавой руки. Вроде бы она винтовку раздобыла. На самом деле, вопрос до конца не прояснён. Поскольку госпожа Яхина постоянно называет оружие то винтовкой, то ружьём, иногда вклинивается ещё и «маузер», что определяет оружие, как немецкое. Но не более того. В дальнейшем вид оружия так и остался непрояснённым. Поскольку госпожа Яхина – дама-с. Даме не пристало копаться в таких низменных предметах. Чай, не санитарки мы. А великие писатели.
Так или иначе, в дом бедняжку зашвырнуло взрывом. Она едва успела уткнуться лицом в большое тёплое тело, и поскольку пахло оно не перегаром и не потом, а вкусным ароматом табака и одеколона, сразу стало ясно, что это немец. Немцы, они даже в бою обязаны выглядеть и пахнуть на все сто. Не то, что наши, скобари неумытые.
Трупы, трупы… и тут Майя начинает размышлять, что было бы, наткнись она на живого немца. Стала бы вытаскивать? Или оставила бы его, но поползла за таким же потным и грязным, но своим? Тут автор сбивается со здравого смысла, не знаю, кому как, а мне непонятно, как только что ароматный немец стал потным и грязным. Впрочем, мне вообще здесь мало что понятно.
Далее следует эротический пассаж. Оказывается, женщинам с большой грудью неудобно ползти по лестнице и приходится каждый раз грудь класть на следующую ступеньку. Как на полочку.
Ва-а-аще находка! Впервые слышу. Хоть и меня Бог не обидел. Просто открытие.
И вдруг, о, ужас, в дом врываются немцы. Говорят на немецком без перевода (сноски ниже, в конце рассказа). Оказывается, Майя при тридцать пятом размере ноги передвигается в сапогах сорокового. Ну да, опять же, с обмундированием была напряжёнка, санитаров пускали в бой иногда даже босиком. Ничего, что тридцать пятый – размер редкий, но у женщин было своё снабжение, и уж тридцать седьмой точно не был проблемой, а в тридцать седьмой и бумагу напихать можно? Но нет, задача показать, как плохо были обмундированы и вооружены советские солдаты. Ну, дама и старается, как может.
Однако мужественная Майя и в огромных сапожищах ступает бесшумно и прячется. А в комнату врываются немцы и начинают бесчинствовать: мебель переворачивать, на стены мочиться, тут стрельба, все насмерть, несчастная только собралась уйти, снова стрельба… Майя ничего не видит, сидя под столом, и это крайне благоразумно со стороны госпожи Яхиной, – ну как описывать то, о чём не имеешь ни малейшего понятия, а в гугл с яндексом заглядывать лень?
Правда, был один страшный момент, когда под стол-таки заглянул немец и уже нажал курок, но тут в действие вступили законы наших сериалов: осечка, а при второй попытке, немец, конечно же, валится бездыханный. Ну, а что вы ожидали? Что выстрелит Майя? Ну уж нет, оне убивать не могут. Так выше сказано. Оне дама-с… Так что опасность миновала. Можно и вздохнуть.
Нет. Главное ещё впереди. Кто-то крадётся в комнату. Невысокая фигура с люгером в руке. Немецкий солдат, совсем мальчик. Которого тут же ранят (не Майя). Мальчик падает. Большая пилотка с серебристым черепом сползает на затылок.
О, гугл с яндексом! Где мадам череп-то взяла? Услышала, что нечто подобное было в танковой дивизии СС «Мёртвая голова»? На пилотках гитлерюгенда была белая руна на чёрном фоне. Эмблема – в виде красно-белого ромба с чёрной свастикой посредине. Если же это фольксштурм – там всего-то нарукавная повязка. И это не секрет. На пилотках солдат вермахта – орёл и свастика. Но слазить в гугл – ни за что. Мы лучше про череп напишем. Так внушительнее будет.
Да, и насчёт шортов. Вряд ли взятые на фронт гитлерюгендовцы воевали в шортах, в отличие от автора, не боюсь гугла. Шорты только на совсем молодых, тех, которых не взяли в армию вермахта. А так – обычная солдатская форма…
Но всё это так, цветочки. Заметьте, за весь рассказ ни одного упоминания о раненых советских солдатах. Кажется, автор писала, их несколько было.
Но разве тут до раненых, до приказа командира, когда на глазах погибает гитлеровский солдатик? Который что-то непонятное лепечет на своём языке? Собственно все реплики немцев так и остаются не переведёнными (сноски в самом конце). Что лепечет – неведомо, но Майя тронута до глубины души. Что ей страдания своих? Вот мальчик этот страдать не должен.
Забыв обо всём, она тянет-тащит-ведёт вниз гитлеровского солдата. Под конец даже на спину взваливает! Лишь бы не оставлять.
Дотаскивает до второго этажа. И тут снова немцы! Что поделать, придётся бросить.
Майя проявляет чудеса ловкости. Вылезает в окно, спускается по пожарной лестнице. Жаль только, винтовку (ружьё-маузер) пришлось так и оставить на этой лестнице. А ведь она уже сроднилась с вражеским оружием!
На улице – ни души. Но подстрелить могут в любой момент.
Только сейчас Майя неожиданно вспоминает, что она же своя, наша! И только сейчас жаждет очутиться не у приятно пахнувших немцев, а среди воняющих потом и перегаром наших. И спасает её наш, какой-то незнакомый капитан с перекошенным лицом, прикрывший девушку своим телом от летящих с неба бомб.
Когда самолёты улетают, оказывается, что от домов на улице остались одни развалины. Зря, выходит, фашиста спасала.
О раненых, за которыми посылали санитарку – ни слова. В смысле, какое это имеет значение.
Да и не думает она о раненых. Ей кажется, что на обломке лестничной перекладины качается брошенная винтовка.
На этом автор заканчивает рассказ. И зря. Сюда так и просится другая концовка. Очень даже логичная, санитарку Майю, как не выполнившую приказа командира и бросившую раненых, ставят к обломку стены и по законам военного времени…
Но такие тонкости госпоже Яхиной неведомы. Что ни говорите, а оне – дама-с…
На этом я хотела закончить, но тут узнала ещё об одном рассказе того же автора. «Юбилей».
Речь идёт о семидесятилетии И.В. Сталина.
Прочитала я рассказ – и в зобу дыханье спёрло. В буквальном смысле. Только не от радости. Совсем наоборот.
Я настолько стара, что жила при Сталине. Он умер, когда мне было 8 лет. За последующие 67 лет своего существования я пережила несколько стадий своего к нему отношения. Первая – безусловная и безоговорочная любовь. Как у большинства населения. В моём уголке с игрушками висел портрет Сталина (репродукция «Огонька»). У соседей даже был небольшой ковёр с портретом вождя. Напоминаю, что в то время дефицита ковров не наблюдалось. Люди купили из любви к вождю. Когда Сталин умер, плакала вся школа. Включая учителей. В моём родном городе Ташкенте к монументу Сталина из красного мрамора, в уже несуществующем Сквере Революции шли люди. Несли цветы и венки.
Всё это длилось до 1956 года. До двадцатого съезда партии и обличений Хрущёва, которому, чего мы не знали, важно было скрыть собственные кровавые преступления.
Сталин стал кровавым тираном. Так я к нему и относилась… до определённого момента. С годами иногда умнеешь. Теперь я часто повторяю выражение «враг народа» и считаю, что Сталин был человеком незаурядным, и как всякого незаурядного человека, его нельзя мерить обычными мерками и рассматривать только в чёрном или белом цвете. В этом согласна с экзистенциалистами: любой человек разнообразен по сути и в тот или иной момент может быть героем или трусом. Гением или палачом. Не устраивай Сталин бессмысленных репрессий, его имя было бы вписано в историю золотыми буквами. К сожалению, история не ведает сослагательных наклонений. Я совершенно уверена, что многие люди были ни в чём не повинны. Мало того, сама знала таких. Не заслуживает человек, пропустивший в слове «главнокомандующий» букву «л», десяти лет лагерей.
Люди относятся к Сталину по-разному. Я таких делю на четыре группы. Первым вообще безразлично. Они и не знают, кто такой Сталин. Вторые – яростные защитники. Считающие, что репрессий не было вообще. Третьи – злейшие враги. Считающие, что Сталин палач, тиран и параноик. И последние. К которым принадлежу и я. Болтающиеся где-то между вторыми и третьими. Считающие, что Сталин сделал много зла, так же много добра, и что среди репрессированных были невинные люди, и были несомненные, засланные в нашу страну шпионы, что подтверждается хотя бы огромным количеством шпионов в военном Ленинграде. Я не претендую на истину в последней инстанции. Это моё мнение.
Но вернёмся к рассказу Г. Яхиной. Итак: описание внешности.
Нос крупный, мясистый, на переносице – две поперечные складки. Брови кустистые, почти чёрные, с редкой проседью. Глаза тёмно-бурые, радужка мутная, белки желтоватые, со слюдяным блеском. Подглазные мешки землистого цвета. Кожа на щеках ноздреватая, местами в крупных оспинах…
Это портрет вождя. Сам вождь лежит в шёлковой пижаме, в спальне карельской берёзы, пол устлан мелкоузорчатыми узбекскими коврами, на потолке гипсовые цветы. Кстати, кроватная спинка карельской берёзы тёмно-рыжая, видимо, госпоже Яхиной в жизни не приходилось видеть карельскую берёзу, а в гугл, вестимо, не добраться…. У этой берёзы есть ещё одно название: берёза серебряная. В отличие от госпожи Яхиной я мебель из карельской берёзы видела: светло-жёлтая древесина с тёмными бугорками – свилями. Да, и трельяж, огромный, сделанный по заказу, в нём видна вся спальня. Короче, роскошь несусветная.
Видите ли, за последнее время я чего только о Сталине не узнала. На днях по телевизору услышала, что он вообще был алкоголиком. Вот так. Алкоголиком.
Но в одном противоборствующие партии сходятся. Всем известно, что вождь в быту был аскетом. Его не интересовала роскошь. В том числе шёлковые пижамы и карельские берёзы. Я видела фото кабинета, спальни. Дач. Мебель тяжёлая, массивная, казённая. И никаких трельяжей во всю стену. Но больше всего восхищают окна из пластин якутского горного хрусталя. Интересно, видела ли госпожа Яхина кристаллы и друзы горного хрусталя? Хоть раз в жизни?
Идём далее.
«Нос крупный, мясистый, на переносице – две поперечные складки. Брови кустистые, почти чёрные, с редкой проседью…»
Это Сталин себя в зеркало рассматривает.
Сталин, который решительно не хотел торжеств по случаю своего юбилея. И так же решительно отказался утвердить создание ордена своего имени.
Попутно госпожа Яхина лягнула комитет по организации юбилея. Куда были включены Шостакович, Александров, Фадеев, Лысенко… молодая и рьяная клика Маленков (46 лет). Хрущёв (55 лет), Булганин (53 года). Очень молодая клика. Ничего не скажешь. Интересно, неужели автор не понимает, как велика была оказанная им честь? Они это так и воспринимали. Как честь. И этим гордились. Издевательско-снисходительный тон тут вряд ли к месту. Другие были времена. Другое отношение к руководителю государства. Даже если он был кровавым тираном. Они верили. И мы верили. Представьте себе. Я, семилетняя первоклассница свято верила, что живу в лучшей стране мира. И не кривила душой, ни тогда, ни сейчас.
Кстати, в детстве я мечтала увидеть выставку подарков Сталину. Особенно резной китайский шар, внутри которого был ещё один поменьше, внутри которого… и так до бесконечности.
Но мы читаем дальше. О вожде, которому всё смертельно надоело. И заседания, и официальные чествования, и подарки, и ордена-медали военных. И вспотевшие лысины. Особенно он ненавидел очки и пенсне, в которых, видимо, отражался (явный намёк на паранойю). Вопрос: откуда всё это известно автору? Она там была?
Наконец, добрался до трона. Это не я пишу. Это в рассказе. Скромный трон.
И стоило вождю сесть, как его отражения заплясали в фужерах, икре, осетрине и даже в белёсых глазах копчёного угря. В смысле, крыша у вождя поехала капитально. Пришлось свет гасить. Но всё равно, собственное лицо преследует Сталина. Все лица – его лицо.
Совсем худо с вождём… Депрессия, сплин, хандра, как ни назови – психоз. Спасти от которого может только самый что ни на есть экстремальный экстрим. Вроде, скажем, убийства.
Дальнейшее действие разворачивается в таком аспекте, что глаза на лоб лезут. Машина мчит по пустым улицам. Везёт вождя на дачу. И тут в свете фонаря – фигурка человечка в нелепой меховой шапчонке. Идёт по тротуару. Торопится куда-то. Прижимает что-то к груди.
«– Догнать, – командует вождь». Соскребает иней на стекле и всматривается в лицо человечка. Тот, как назло, шапчонку надвинул, а заметив большую чёрную машину, сначала едва ноги передвигал, а потом припустил бегом. Сунулся было в арку – заперто, в другую – заперто. Упал, ушибся, рванул через дорогу, где чернела узкая улочка.
– Ату! – выдохнул вождь.
И что вы думаете? Авто прыгнуло вперёд и мужичку пришёл каюк. Только на лобовом стекле чернели мазки. А главное – лицо мужичка, лицо – ну копия лица вождя.
Добравшись до дачи и переодевшись в очередную пижаму крымского шёлка, Сталин, наконец, понял, что нужно делать. Поскольку отныне все лица стали точной его копией, нужно до малейшей чёрточки изучить своё.
Кругом бушует буря, мебель живёт своей жизнью, провисают гобеленовые обои, словом, катаклизм. Рушится трельяж, придавив вождя. Но тот всё изучает и изучает собственные черты.
«Уши большие, грубой лепки, с вялыми мочками, правое чуть выше левого. Волосы пышные, тёмно-серые, с густой проседью. Лоб низкий, с одной глубокой продольной морщиной и многими мелкими. Надбровные дуги ярко выражены»… «Зубы длинные, охристо-серые, стёсанные. На правом клыке большой скол. Межзубные щели широкие. Дёсны местами кровоточат. Язык сизый, покрыт серым налётом»… Я по наивности своей долго удивлялась, откуда столь подробное описание. Одна дама-врач подсказала. Вот её слова:
«Яхина описывает его не как писатель, а языком судебно- медицинского протокола. Я не шучу! Так пишут истории болезни или протоколы вскрытия. «Уши грубой лепки, надбровные дуги явно выражены, лоб низкий с поперечной морщиной, на переднем зубе справа имеется небольшой скол».
Я как прочитала, сразу поняла – списала откуда-то из медицинского протокола!»
По-видимому, да. По-видимому, дама права. Ей, как врачу, виднее.
Рассказ производит впечатление чудовищного гротеска. И, по-моему, вполне подпадает под статью «надругательство над мёртвыми». Которые достойно ответить не могут.
Чем дальше, тем страшнее. Что с нами делают? Что делают с молодёжью? Ей упорно вбивают в головы, что при советской власти жилось ужасно, что люди существовали в постоянном страхе, что ничего светлого и хорошего не было. Главное, чтобы чёрная краска погуще и страшилок побольше. Сразу вспоминается «в чёрной-чёрной комнате стоял чёрный-пречёрный гроб»…
Последнее время подобных произведений всё больше и больше.
Но если они появляются, значит, это кому-нибудь нужно? Если есть марионетка, значит, есть и кукловод?
В молодости меня называли диссиденткой. Хотя никакая я не диссидентка. Но всегда находилась в молчаливой оппозиции к правительству: в комсомоле не была, на демонстрации не ходила. Классиков марксизм-ленинизма не читала.
А вот сейчас читаю и понимаю правоту Маркса. И понимаю, что враги народа существуют. И понимаю, что твёрдая рука необходима. Как и вполне определённая идеология. Для того, чтобы из наших детей и внуков воспитывали не серую массу, а сознательных граждан, простите, товарищи, за банальность.
Да, и отсутствие цензуры привело к спектаклям Богомолова и Серебреникова, и к таким фильмам, как «На Париж» – омерзительнее пошлости я не видела, хотя, говорят, есть и куда хуже.
Куда хуже я уже не вынесу. Пусть я ретроград и конспиролог, но пятая колонна существует. Пусть я замшелая древность, но врагов народа развелось немерено. Пусть я мамонт недовымерший, но Всеволод Кочетов в романе «Чего же ты хочешь?» с совершенно неправдоподобной точностью предсказал схему краха СССР. За что ему ни один «порядочный» человек руки не подавал.
Теперь вот рыдают: глас вопиющего в пустыне.
Воистину нет пророка в своём отечестве. И опомниться никто не желает.
Я сделал вывод, что отсель
Нам смысла нет читать Гузель.
Я, наоборот, ничего не скажу – ни плохого, ни хорошего – пока сам не прочитаю оба рассказа. “Зачем же мнения чужие только святы? ” Возможно, соглашусь с Татьяной Перцевой. Уже знаю, в чем не соглашусь.
Перво-наперво любой автор должен не материал изучить, а для себя решить: он собирается писать, чтобы заработать или чтобы попытаться себя выразить. А прочее выстроится само. Когда хотят заработать, не материал изучают и не изящность слога блюдут, а стараются попасть резонанс с публикой, которая ждет того-то и того-то, уже известного и потребного, оттого и ждет. Писать надо быстро, чтобы потребность, которая в публике сейчас наличествует, не изменилась. Иначе опоздаешь, и можно писанину выбросить, ее никто не купит, ибо ценности не представляет, ни эстетический, ни познавательной. Есть, правда, вариант, когда публику разогревают, готовят дураков, чтобы они слопали то, что писатель по конкретному заказу издательства сейчас ваяет. Это как раз с Г. Яхиной и делают. Она старается лабает, Е. Шубина деньги вкладывает, публику подготовляет, а заодно и закупает места в премиальных списках, чтобы деньги отбить (премия – та же подготовка и разогрев публики, только с припуском, на ближайшее будущее). Все предельно просто. Когда же сочинитель пишет иначе, то есть, чтобы чего-то неведомое (для него, хотя бы) сказать, очень часто на него читателей нет. Или когда еще появятся. И для этого потребен свой разогрев, как с Булгаковым, очень и очень слабым беллетристом, особенно на фоне литературы 20-х годов.
Деляги варят, варят зелье,
Улицкое или какое…
Все книжные магазины России сейчас заполнены такой же дрянью, как книжки этой самой Гузель Яхиной.
Правда, никто эти книжки не покупает. Но сволочи не для этого издают их, – не для барыша. Они издают их в целях промывания мозгов нашим детям.
Поэтому-то наши дети и ушли сейчас в интернет, в соцсети, на ютуб. Там их никто не потчует ни яхиными, ни улицкими.
Не пройдет и десяти лет, как содержимое сегодняшних книжных магазинов уйдет в макулатуру. Так и не прочитанное никем.
Так что вы, сволочи, зря тратите ваши деньги на заполнение книжных магазинов всей этой дрянью. Диверсифицируйте ваши инвестиции!