ДО И ПОСЛЕ ОБВИНЕНИЙ В ДЕГЕРОИЗАЦИИ

№ 2022 / 13, 08.04.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

В конце 60-х годов минувшего века Николай Воронов оказался меж двух огней. По своему духу он был, конечно, охранителем. Тогдашний партийный курс его в целом устраивал. Но в какой-то момент за Воронова почему-то ухватился либеральный «Новый мир», а не кондовый «Октябрь». Хотя писал бывший металлург без каких-либо изысков, чересчур просто. Но вряд ли он купил тогдашних «новомирцев» простотой своего слога. Может, Воронов понадобился кому-то из либералов для отмазки, чтобы чуть что, можно было бы в инстанциях щегольнуть: мол, журнал печатает не только метущихся интеллигентов, но и авангард общества – рабочий класс? Но Воронов приглашение к сотрудничеству с «Новым миром» воспринял за чистую монету. Отойти от этого журнала его вынудили позже. И какую цену он за это заплатил?

Николай Павлович Воронов родился 20 ноября 1926 года на Урале в городе Троицк. Его мать происходила из семьи оренбургского казака. Отец считал себя потомком запорожского казака, многие годы возглавлял колхоз. После разрыва родителей Николай Воронов с матерью переехал из станции Верхнекизильской в Магнитогорск. Потом он короткое время поработал на доменной подстанции. В 1947 году его приняли в Литинститут. Сначала Воронов занимался в семинаре поэзии у Леонида Тимофеева. Потом он перевёлся в семинар прозы, который набирал Николай Замошкин. А выпускался писатель уже у Валентина Катаева. В РГАЛИ в фонде Литинститута не сохранились отзывы Тимофеева о стихах Воронова. Но осталась характеристика, которую ему после второго курса весной 1949 года дал Замошкин.

 

«Воронов, – отметил руководитель семинара, – человек вдумчивый, склад ума у него аналитический, быстро схватывает суть вопроса, политически грамотный. При всём том у него иногда замечается вялость, это от плохого здоровья и истощённости. Он знает жизнь рабочей молодёжи, потому что сам к ней совсем ещё недавно принадлежал. Но хочет познать и новую русскую деревню».

 

Я так и не понял, почему Воронов на третьем курсе ушёл из семинара Замошкина и стал заниматься у Катаева. Ведь Катаев отнёсся к его литературным опытам прохладно. Весной 1950 года Катаев в своём отзыве отметил лишь стремление Воронова «к психологической теме, желание разглядеть в человеке зерно нового». Но исполнение сложной темы его не устроило.

 

«Технически, – подчеркнул Катаев, – всё ещё очень слабо, зачастую просто неверно».

 

После четвёртого курса Катаев и вовсе разочаровался в своём студенте. Давая ему характеристику, он в июне 1951 года подчеркнул, что Воронов «за год успехов не сделал. Работает небрежно, торопливо. Не чувствуется желания отделывать вещь. К положительным сторонам могу отнести довольно верный глаз, но лишь тогда, когда пишет «с натуры» и воспроизводит картины хорошо знакомые. Одним словом – эмпиричен. Отсутствует дар обобщения. Слабо развита творческая фантазия, когда необходимо не бывшее изобразить так, как бывшее, существующее».

Спустя годы Воронов признался:

 

«Незадолго до окончания Литературного института имени А.М. Горького я жёг в Переделкине, на бывшей даче русско-польского писателя Бруно Ясенского, рукописи своих рассказов, в которых разочаровался. Почти слёзно уговаривал меня остановиться поэт Леонид Кривощёков из Алма-Аты… После хотел спалить и стихи, но Леонид остановил меня благородным советом: у поэта Ш. не хватает стихов на книжку, ты, дескать, выручишь его, если подаришь ему свои стихи. Подарил. Ш. выпустил книжку. Её жаловала критика. Как-то Ш. подосадовал: одобряют, мол, в основном твои стихи. Это меня не тронуло. Я дал себе зарок уйти от виршей навсегда».

 

В общем, большой поэт из Воронова не получился. Правда, и своё слово он не сдержал. Под конец жизни из него вновь попёрли вирши.

На последнем курсе Литинститута Воронов собирался в качестве диплома представить повесть «Испытание на прочность». Но начальство вроде бы не устроила перенасыщенность рукописи диалектами. Катаев в это время куда-то исчез, и за молодого автора заступился лишь Константин Паустовский. В 1956 году Воронов выпустил в Свердловске сборник рассказов «Весенней порой» и вступил в Союз писателей. Рекомендации ему дали Борис Бедный, Валентин Катаев и Павел Нилин. Правда, если верить его воспоминаниям, более всех ему тогда благоволил другой советский классик – Фёдор Панфёров.

Как рассказывал Воронов, Панфёров показал рассказы молодого автора Семёну Бабаевскому. Охранители будто бы собрались представить его Шолохову. Но тут Панфёрова уволили. А новый редактор «Октября» Михаил Храпченко интуитивно узрел в выпускнике Литинститута классового врага и закрыл перед ним двери редакции.

Но можно ли доверять мемуарам Воронова? Думаю, что нет. Панфёрова первый раз из «Октября» убрали в 1954 году, а упомянутая книга Воронова вышла в Свердловске лишь в 1956 году. Вновь в журнал Панфёров вернулся уже в 1957 году. И если бы он действительно высоко ценил Воронова, то никто, в том числе и Храпченко, и ничто не помешали бы ему в 1957–1960-е годы восславить этого автора в «Октябре». А этого не случилось.

Возможно, до Панфёрова дошли неприятные слухи из Магнитогорска. Ведь Воронов после Литинститута вернулся на Урал и в родном городе возглавил литобъединение. Якобы к молодому и перспективному автору возникли претензии у местных чекистов.

 

«Пристальный интерес органов к работе объединения, – рассказывал Воронов спустя годы, – разрешился приездом в город двух комиссий из Челябинска: обкома КПСС и КГБ. Вызов на бюро обкома. Предрешалось исключение из партии, вероятность моего ареста, а также двух литобъединенцев – библиотекарши Валентины Немовой, машиниста турбины Владлена Машковцева. Закрут обуславливался Венгерскими событиями, ростом свободомыслия, появлением истинно правдивых художественных произведений. Замысел комиссий разрушил первый секретарь обкома Николай Васильевич Лаптев» («На пороге XXI века: Опыт библиографического ежегодника». М., 1997).

 

В 1958 году руководство издательства «Молодая гвардия» решило рассыпать набор романа Воронова «Голубой снег». По словам писателя, отстоял эту книгу Георгий Марков. Правда, пришлось изменить название: роману дали другой заголовок – «Ожидание».

Когда Воронову стало ясно, что на Урале спокойно жить ему вряд ли дадут, он перебрался в Калугу. Начальство потом его протолкнуло даже в руководители местной писательской организации. Другой переселенец в Калужскую область – Анатолий Ткаченко позже рассказывал:

 

«Заметно пройдя в середине пятидесятых своими «рабочими» рассказами (в одном из которых его герой восторженно размышляет о Никите Сергеевиче Хрущёве, плывущем на белом лайнере в Америку – логово загнивающего капитализма), Воронов так и не слез с этой выгодной темы, хотя и пытался писать о чём-то «нерабочем», но всякий раз из-под его пера выходило нечто петое-перепетое. Однако он упрямо следовал убеждению, что в литературе более важно не писать, а уметь продвигать и устраивать написанное» (А.Ткаченко. Переделкинские прогулки. М., 2002).

 

В какой-то момент у Воронова вроде испортились отношения с литгенералитетом. Не поэтому ли он начал посматривать в сторону либералов? В 1964 году им заинтересовались в «Новом мире».

 

«Но, – рассказывал Воронов уже в начале 90-х годов одному из своих редакторов Владимиру Стеценко, – усилиями некоторых чиновников Главлита и отдела культуры ЦК её задробили. Повесть опекали, помогая советами её усовершенствованию и проходимости, члены редколлегии Дементьев, Алексей Кондратович, Игорь Сац, Владимир Лакшин. Кстати говоря, когда повесть обсуждалась в вёрстке на редколлегии, у Твардовского были к ней претензии. При голосовании, давать повесть или отвергнуть, Твардовский воздержался. К нему присоединился ответственный секретарь Борис Закс. Остальные члены редколлегии проголосовали за публикацию повести» (В. Стеценко. Паруса жаждут ветров. М., 1992. С.354–355).

 

После неудачи с «Новым миром» Воронов новую свою вещь – роман «Всё время ветер» – отнёс в журнал «Знамя», где ему сразу пообещали выплатить аванс. Но в «Знамени» его рукопись стали мурыжить два зама Василия КожевниковаКатинов и Скорино, мол, мало индустриального энтузиазма. И Воронов вновь переметнулся в «Новый мир», где его взял под свою опеку Алексей Кондратович.

Но тут же последовал сигнал в ЦК КПСС.

 

«В повести Н.Воронова «Происшествие», подготовленной к опубликованию в декабрьском номере журнала «Новый мир» за 1966 год, – было доложено в верха, – выведен секретарь городского комитета партии крупного промышленного центра Урала. Он – карьерист и приспособленец, человек, попирающий элементарные нормы партийной демократии, не терпящий критики. Секретари обкома партии представлены в этой повести как люди беспринципные, способствующие его карьере» (РГАНИ, ф. 5, оп. 59, д. 482, л. 9).

 

Воронов вынужден был переписать свою вещь. Получился роман «Юность в Железнодольске». Первую часть Твардовский дал в одиннадцатом номере журнала за 1968 год. А дальше случился скандал.

 

«Не успел номер выйти в свет, – рассказал в своём дневнике один из сотрудников «Нового мира» Лев Левицкий, – как вокруг романа пошла возня. Чья это была инициатива, неизвестно. Но сарафанная почта донесла, что какие-то деятели Магнитогорска позвонили в Цека и обвинили Воронова в том, что он сгустил мрачные краски и показывает жизнь тамошних рабочих в неприглядном свете. Воронова вызвали в отдел литературы Цека. Его уговаривали отказаться от продолжения публикации романа, вернуться к работе над ним, до основания переделать его, а уж потом нести в журнал. Коля на это не пошёл. Не пошла на это и наша редакция. Закрутилась карусель. Роман был передан на обсуждение в секретариат Союза. Цензура возвращена к своим прежним функциям, а идеологическая ответственность возложена на органы печати и Союз. На секретариате каждый из выступавших сделал замечания, в основном направленные на смягчение суровости картины. Скрепя сердце Воронов вынужден был принять эти условия. Теперь появился слабенький лучик надежды, что печатание романа будет закончено» (Л.Левицкий. Утешение цирюльника. М., 2005. С. 161).

 

О закрутившейся карусели, видимо, есть смысл рассказать поподробнее. После вызова в ЦК к заведующему сектором литературы Альберту Беляеву Воронов, испугавшись за свою дальнейшую судьбу, пообещал быстро доработать роман в нужном духе.

Новый вариант автор и редакция журнала представили в отдел культуры ЦК КПСС почти сразу после новогодних праздников. Однако партаппарат вдруг потерял к роману всякий интерес. Это стало ясно 23 января 1969 года в ходе встречи Беляева с ответсекретарём «Нового мира» Михаилом Хитровым и Владимиром Лакшиным.

 

«Но Беляев, – записал в свой дневник заместитель Твардовского Алексей Кондратович, – их всё же принял. Были Миша и Лакшин. С самого начала им стало ясно, что вопрос о Воронове предрешён и мы с Вороновым работали впустую. Беляев бегло, для приличия просмотрел правку и заметил: «Да, Воронов понял, в каком направлении надо работать, и правка верная, но её мало, над романом надо ещё работать и работать». И тут он их огорошил: «Издано постановление, с которым всех скоро ознакомят. По этому постановлению повышается ответственность редакторов и организаций, органами которых являются издания. Так вот, мы уже договорились с Союзом, пусть он обсудит роман Воронова». Тогда о чём же разговор? Всё решено?»

 

На следующий день после состоявшегося разговора «новомирцев» в ЦК с Беляевым другой сподвижник Твардовского Игорь Сац попросил Воронова срочно приехать из Калуги в Москву. Сац предлагал не отступать и попробовать провести окончание романа через руководство Союза писателей. Он хотел с Вороновым обсудить, какой экземпляр рукописи посылать литгенералитеру – правленый или неправленый. Кондратович считал, что это бесполезно.

 

«Но какое это имеет значение, – записал он в дневнике 24 января 1969 года. – Теперь уже ясно, что разыгрывается спектакль, в котором наше прямое участие или даже участие мыслью бесполезно. Надо знать Воронкова [оргсекретарь СП СССР. – В.О.] или Маркова: они получили инструкции и будут их выполнять. Не нужно быть умным, чтобы предсказать, как пойдёт дело: прочитают с видом умных людей (а на самом деле статистов-актёров), обсудят, наговорят Воронову комплиментов с рядом замечаний. «Поработайте». Потом тот же Воронков доложит Беляеву – и роман с призывом: «Поработайте!» – прекраснейшим образом загремит в лучшем случае на полгода. А потом, когда позабудут о незакончившемся окончании, можно ведь и вообще не печатать это окончание. Вот и вся нехитрая драматургия этого дела. Так что думать, какой вариант послать, – значит продолжать уже проигранную игру».

 

В Союзе писателей окончание романа изучали неделю.

 

«Читают Воронова, – пометил 31 января в своём дневнике Кондратович. – <Константин> Симонов не только прочитал, но и написал отзыв, в котором считает недопустимым непечатание романа, где есть, конечно, свои слабости, но зато немало и достоинств. Как сказал А.Т., Симонов послал свой отзыв Воронкову с запиской, к которой приложил своё письмо в ЦК – на случай, если секретариат решится защитить роман. Это уже акция. Хотя Симонов в ЦК сейчас и не очень котируется. Всё-таки он молодец. Я сказал об этом А.Т., и тот воскликнул:

– Да, если бы другие так вели, как он ведёт себя! Он молодец, но таких, как он, мало».

 

Только после этого в ЦК разрешили опубликовать окончание романа Воронова.

Спустя годы работавший в ЦК Альберт Беляев изложил всю эту историю по-другому.

 

«12-я книжка «Нового мира» за 1968 год, – рассказывал он в своих мемуарах, – вышла в свет в феврале 1969 года. В ней печаталось окончание романа Н.Воронова «Юность в Железнодольске». Первая часть романа была опубликована в 11-м номере журнала за прошлый год. Но вторую часть романа (окончание) цензура застопорила и направила в ЦК КПСС письмо с обвинениями автора романа в дегероизации, очернительстве советского образа жизни и т.п. Руководство ЦК КПСС поручило рассмотреть письмо цензуры Отделам пропаганды и культуры ЦК КПСС. Я встретился с автором романа Николаем Вороновым. Мы долго сидели в моём кабинете, обсуждая роман и претензии к нему цензуры. Воронов настаивал: в романе всё правда, это моя жизнь в годы войны. Я ему отвечал: а я и не собираюсь доказывать Вам обратное, я знаю, что так оно и было в те годы. Во время войны я тоже работал мальчишкой на военном заводе под Свердловском, и моя жизнь ничем не отличалась от Вашей в Железнодольске. Те же холод, голод, грязь, непосильная работа… всего хватало. Всё шло на войну. Я попросил Воронова подумать над тем, чтобы ничего не меняя по существу, поработать над текстом чисто стилистически. Он ответил, что подумает. А я добавил, что такая чисто косметическая доработка позволит Союзу писателей сказать, что автор прислушался к замечаниям, поработал над ними и теперь судьбу романа можно передать на усмотрение членов редколлегии журнала. И, таким образом, надеюсь, мы и решим благополучно судьбу Вашего романа. Только он ушёл от меня, как позвонил Твардовский. Я ответил, что мы с Вороновым вроде бы поняли друг друга и договорились обо всём. Н.Воронов внёс в роман толковые и умные поправки стилистического характера. Секретариат Союза писателей СССР обсудил доработанную версию романа и решил: «Считать возможным публикацию романа. Передать на усмотрение редколлегии журнала». Отделы пропаганды и культуры ЦК КПСС поддержали это решение и получили согласие секретариата ЦК КПСС передать вопрос на усмотрение редколлегии «Нового мира» (А.Беляев. Литература и лабиринты власти. М., 2009).

 

Однако история на этом не закончилась. Когда журнал вышел, Воронова начали метелить в прессе.

 

«Не успел, – записал 6 марта 1969 года в свой дневник Левицкий, – выйти двенадцатый номер «Нового мира» с окончанием вороновского романа, как в «Литературке» появилось письмо старых магнитогорцев, а рядом с ним похабнейшая статья омерзительного карлика Синельникова. Это было вчера, в среду. А сегодня в «Правде» (скажите, какая фантастическая оперативность) «Из последней почты». Поддерживается отважный почин «Литературки». И громы и молнии обрушиваются на «Новый мир», который не прислушивается к критике».

 

Лупили Воронова вплоть до осени 1969 года. Но потом писатель из-под огня критики был выведен. Что же случилось? Всё очень просто. Бывшего металлурга охранители попробовали перевербовать. Ему пообещали московскую прописку, хорошую должность, большие тиражи, кучу других преференций. И Воронов дрогнул.

Начальство не обмануло бывшего металлурга. Вскоре его роман вышел отдельной книгой, правда, в покорёженном виде, но зато не где-то на периферии, а в престижном московском издательстве «Советский писатель».

 

«Н.Воронов, – рассказывал потом Альберт Беляев, – подарил мне её с надписью: «…на память о серьёзных, полезных, дальнобойных спорах об этом трудном для меня романе. Признательный Н.Воронов. 4.10.72 г.» (А.Беляев. Литература и лабиринты власти. М., 2009).

 

Беляев вообще собирался тащить Воронова в большие начальники. Только вот лучше писать бывший металлург не стал. Думается, что конформизм и не позволил ему состояться как большому художнику.

В конце 1980-х годов Воронов неожиданно обратился к научной фантастике, написав два романа с элементами антиутопии: «Похитители солнца» и «САМ». Умер он 19 июня 2014 года. Похоронили его на Переделкинском кладбище.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.