И в безысходном мире ищем какой-то выход

№ 2021 / 24, 23.06.2021, автор: Руслан СЕМЯШКИН (г. СИМФЕРОПОЛЬ)

Пятьдесят лет назад Советская Армения буквально всколыхнулась от трагической вести, в правдивость которой многие просто отказывались верить. Армянский народ испытал тогда шок, а затем и боль утраты, неизбывную скорбь, ведь трагедия, произошедшая на дороге из Советашена в Ереван, вырвала из народных объятий одного из самых славных сыновей этой цветущей республики, ее народного любимца, поэта широчайшего дарования, мыслившего нестандартно, абстрактно и жившего в особом мире грез, где реальное теснейшим образом переплеталось с замысловатым вымыслом, с космическими далями, с самыми высокими материями, так и оставшимися до конца неосмысленными как и ушедшим в вечность поэтом, так и теми, кто скрупулезно постигал и продолжает приобщаться сегодня к феноменальному творчеству великого художника, известного под именем Паруйр Севак.
Как же рано покинул мир этот удивительный поэт и философ, имевший особый взгляд на все происходящее! А ведь будучи в самом рассвете лет, за долго до гибели, в декабре 1963 года он напишет стихотворение «Стареем…», в котором будет рассуждать о том, что поэт, то бишь он сам, начинает стареть. Не странно ли, все ж таки не было ему тогда еще и сорока? А может в нем жило какое-то предчувствие раннего ухода, учитывая при этом и то, что в поэзии Севака жила и некоторая магия и не только слов, но и смыслов? Не знаю, но каждый раз, когда думаешь о судьбе Паруйра и перечитываешь нижеприведенные строки становится грустно…

                                 Стареем, Паруйр Севак!
                                          Стареем, дорогой!
                                          Все меньше и меньше бродим –
                                          не остается времени.
                                          Редко грустим без причины –
                                          слишком много причин.
                                          Мало читаем – много пишем.
                                          Много думаем – мало спим.
                                          Потому-то слово «бессонница» стало для нас
                                                                                                                  панацеей,
                                          чтобы хоть как-то нервы расшатанные успокоить…

                                          Стареем, Паруйр Севак!
                                          Стареем, дорогой!
                                          И все-таки – как мне кажется –
                                          мудрыми не становимся!
                                          Даже теперь удивляемся –
                                          не можем не удивляться,
                                          и назад переводим стрелки наших часов:
                                          думаем, что успеем наши дела доделать,
                                          и в безысходном мире ищем какой-то выход,
                                          мерим наш век надеждой, как Дон-Кихот ногами –
                                          этим высоким циркулем со стершимся концом.
                                          А если во сне нас кто-то топчет и попирает,
                                          мы, как и прежде, с криком вскакиваем и…–

                                          Стареем, Паруйр Севак!
                                          И все-таки уму-разуму
                                          не набираемся, нет!
                                          (перевод О. Чухонцева)

      И как бы часто мы не переводили стрелки часов, назад ушедшего времени не воротить. Оно ушло безвозвратно. О том же, какую знаковую величину потеряла армянская, как и вся на тот час многонациональная советская литература, следует сказать поподробнее.
     В своей второй книге путешествий по армянским зарубежным диаспорам «Меридианы карты и души», вышедшей в свет уже после гибели Севака, выдающаяся армянская советская поэтесса и общественный деятель Сильва Капутикян писала: «Шоссе, ведущее из Еревана в Аштарк и дальше, начинается довольно неприглядно. Какие-то хаотичные строения, заводы, ТЭЦ, и надо всем этим тяжелый воздух, пощипывающий ноздри. <…>
     Раньше этой дорогой мы ездили только в Арташат, в Хор Вирап, Зангезур и Джермук. Но вот уже несколько лет, как прибавилась в этих краях трасса Ереван – Советашен. Выезжаем из Еревана, заводской дым и гарь въедаются в душу, которой и без того больно, едем мимо пожелтевших пыльных земель, мимо сел и поселков, и боль все нарастает. <…> Из машины выходит водитель. Выходят все от мала до велика, приехавшие из Еревана, из Москвы, отовсюду. Поворачивают направо и подходят к каменной глыбе. На ней высечено: «Да будет свет, но наступила тьма».
     Несколько лет назад, семнадцатого июня 1971 года, в этой точке земного шара был эпицентр толчка, который подобно землетрясению, образовал трещины во всех уголках Армении: здесь, на этом самом месте, в автомобильной катастрофе погибли поэт Паруйр Севак и его жена. И вот теперь каждое семнадцатое июня по этой печальной трассе с утра и допоздна приезжают сюда люди.
     Вчера, 17 июня, также множество народа приехало навестить Паруйра. Говорю просто Паруйра, потому что кажется, что он есть, он жив, только давно не видать его, потому что он страшно занят: достает цемент и камень для своего недостроенного еще дома, рыхлит землю в саду и сажает розы, начал новую поэму или, наоборот, забросив все, закатился куда-нибудь с друзьями. Так нам кажется всегда, каждую минуту, потому что мы всегда, каждую минуту, помним, что его нет… Есть ушедшие, которые всегда присутствуют среди нас, живут в нас сильнее многих живых. Смерть сделала Паруйра еще неотделимее. К его величине, к его таланту прибавилась еще боль утраты, трагичность обстоятельств этой утраты. Не дать погаснуть скорби в сердцах – это тоже ведь значит жить!
     На могиле Паруйра, где покоится и прах жены поэта, Нелли, цветы соткали палас, такой же, что висит над тахтой в его доме. Вокруг могилы отец, мать, родня, все село – старики, женщины, дети. <…>
     Потом заходим в дом, который строил Паруйр своими руками, да так и не достроил, не успел. Комнату, в которой он работал, трудно назвать кабинетом. Маленький стол, купленный в сельмаге, на нем книги, книги вокруг. У стены широченная тахта, на которой он спал. Ножки у тахты толщиной с бревно, с возрастом они стали трухлявые, пористые, как пемза. Тахта скрипит, будто старинная люлька. Сколько ей, интересно, лет? От деда она осталась? От прадеда? А он, Паруйр, спал на этой тахте и писал о космических кораблях, о счетно-вычислительных машинах, читал Лорку и Сартра, обдумывал письмо в Будапешт поэтессе Жуже Раб…
     Эта тахта, и мать Паруйра, закрывшая по-деревенски рот платком, похожая на горсть опаленной земли, и эти старики крестьяне – словно иссушенная солнцем сучковатая лоза. Как из всего этого родился Паруйр Севак, самый современный из нас, самый созвучный космическому веку поэт? Каждый раз задаю себе этот вопрос с радостным удивлением и каждый раз сама отвечаю: деревья вырастают из земли, земля – единственное, что может удержать корни…»
     О Севаке, о том, как народ продолжал чтить его память и, собственно, о его земной скромной жизни, в которой он – совесть нации, ее возвышенный голос, проводил свои дни, недели, месяцы и годы предельно скромно, довольствуясь малым, Сильва Барунаковна знала не понаслышке. Паруйр был ее другом. Не уставала восхищаться она и его потрясающим талантом, и, конечно же, тем, что он умел взглянуть за горизонт, направляя при сем свой взор как в прошлое, вплоть до самых что ни на есть основ земного мироздания, так и в будущее, видимое ему в разных ракурсах.
     Впрочем, Сильва Капутикян в своем восхищении личностью и творчеством Севака была не одинока. Самобытный талант Паруйра, похоже, признавали все – от литераторов и писателей, до рядовых читателей, также стремившихся постичь противоречивый внутренний мир поэта, притягательный и покорявший как отдельного человека, так и целый крупный и древний народ.
     Биография поэта, литературоведа, критика, переводчика, педагога, доктора филологических наук, члена Союза писателей СССР и одного из руководителей писательской организации Армянской ССР, общественного деятеля, автора эпической поэмы «Неумолкаемая колокольня» и нескольких сборников стихов, изданных помимо родного, на русском, украинском, литовском, грузинском, чешском, венгерском и других языках, присматриваясь к ней через призму дня сегодняшнего, не столь уж и богата на неординарные события. Их, разумеется, могло быть значительно больше, но судьба оказалась к Севаку безжалостной, вырвав поэта из этого мира в предельно раннем возрасте, ведь ему, когда Армения проводила его в последний путь, не было и пятидесяти.
     Паруйр был единственным ребенком в семье Казарян, а так звучит его подлинная фамилия, в 1915 году вынужденно перебравшейся из османской Турции в закавказскую Армению.
     Так сложилось, что рано проявил Паруйр и свои явные способности. Всего пяти лет от роду он бегло читал, умел писать, а его любимым местом становится школа села Чанахчи, куда он часто приходил наблюдать, как занимаются дети постарше. Тогда-то местный учитель и предложил родителям Паруйра отдать сына в школу на год раньше обычного. И учился он в школе на отлично, отдавая предпочтение родной словесности и литературе. А уже в одиннадцать лет вдумчивый мальчик стал писать стихи.
     Окончив школу, Паруйр в 1940 году поступает на филологический факультет (отделение армянского языка и литературы) Ереванского государственного университета. Но не только обучение интересовало тогда одаренного юношу. Влекла его и поэтическая стезя. Первым же серьезным шагом молодого Паруйра в поэзии принято считать стихотворение «Быть или не быть», написанное им в 1942 году. Примерно в то время стихи его попадут и в руки Рубена Зарьяна, редактора журнала «Советакан грох» («Советская литература»), который и отдаст их в печать. А несколько позже, когда Паруйр снова соберется публиковаться, именно Зарьян и посоветует ему взять звучный псевдоним. Выбор же его в пользу ставшей известной как в Армении, так и на просторах всего Советского Союза фамилии Севак обуславливался тем, что Паруйру нравился западно-армянский поэт Рубен Севак, погибший во время геноцида армян в Турции и оставивший о себе добрую память.
     В 1945 году Севака принимают в аспирантуру Академии наук Армянской ССР, а в 1948 году выходит и его первый сборник стихов «Бессмертные повелевают», ставший заметным явлением в литературной жизни республики.
     Пройдет некоторое время, имя Паруйра будет уже на слуху, но он неожиданно для многих принимает решение уехать в Москву, где и поступит в Литературный институт имени А.М. Горького, ставшего для поэта хорошей школой профессионального становления и роста. После его окончания в 1955 году он остается работать в институте старшим преподавателем армянского языка, пишет роман «Аманамеч», так им и не завершенный и, естественно, сочиняет стихи, все более глубокие, наполнявшиеся сильнейшей энергетикой и смысловыми парадигмами, не всегда сходу поддававшимися логическому толкованию и осмыслению.
     Возвращение Севака в Ереван состоится в 1960 году. А в 1963 – 1971 годах он будет работать в Институте литературы имени М. Абегяна АН Армянской ССР старшим научным сотрудником, защитив при этом в 1967 году диссертацию и получив степень доктора наук. С 1966 по 1971 Паруйр Рафаэльевич являлся секретарем правления Союза писателей Армении, избравшись к тому же в 1968 году и депутатом Верховного Совета Армянской ССР.
     За более чем три десятилетия творческой деятельности Севак написал немало поэтических произведений. Неизменным успехом пользовались его сборники стихов «Бессмертные повелевают», «Дорога любви», «Снова с тобой», «Человек на ладони», «Да будет свет», а также и поэмы «Несмолкающая колокольня», удостоенная Государственной премии Армянской ССР, «Трехголосная литургия», «Отступление с песней». Известен Севак был и как переводчик, переводивший на армянский язык произведения А. Пушкина, М. Лермонтова, С. Есенина, А. Блока, Я. Купалы, Я. Райниса, В. Брюсова, И. Абашидзе, В. Маяковского, Э. Межелайтиса, ряда венгерских поэтов и других.
     Поэзия Севака была многогранной, феерической, завораживающей, глубинной, побуждавшей к активной мыслительной деятельной. Недаром его давно причислили и к пантеону национальной литературной славы, где навсегда останутся светить потомкам имена Саят-Новы, О. Туманяна, А. Исаакяна, В. Терьяна, Е. Чаренца, С. Капутикян…
     Великий литовский поэт, мыслитель и гуманист Эдуардас Межелайтис очень точно подметил: «Что больше всего поражает и что больше всего восхищает в творчестве армянского поэта? Мне кажется, какой-то особый, я бы сказал, севаковский, взгляд на человека. Это особенная, нежная и осторожная чуткость. Это дружеское сочувствие каждому человеку. В трудный час перечитаешь стихотворение Севака, и на душе вдруг станет хорошо и легко. Он лечит. Он протягивает человеку руку, передает ему свою радость и заражает поэтическим настроем. Он совершает то, что должен совершить каждый настоящий поэт – он очеловечивает человека».
     Да, Севак стремился постичь человека, его природу, духовный мир, взглянув на него изнутри и по-особому, беспристрастно, пытаясь взвесить и осознать все те составные конструкции и механизмы, находящиеся в его основе.
     Задача эта была не из легких. Но Севак и не искал необременительных путей и безоблачных дорог. Он не был подражателем и средней руки стихотворцем, сочинявшим рифмованные стишки на потребу дня. Мало интересовали его и бытовые темы, не соприкасавшиеся с вопросами непреходящими, вечными, живущими в человеческом социуме не зависимо от той каждодневной суеты, которая, как не крути, и заполняет наше жизненное пространство.
     На каждое событие или явление можно смотреть по-разному. Нет нужды писать о том, что в советские годы советские же писатели и поэты славили Октябрьскую революцию. Факт, как говорится, неопровержимый. В 1957 году, в год сорокалетия Октября о нем писал и Севак. Но как писал? Строгим гражданственным слогом? Нет. Писал сердцем и опять же задавался вопросами, размышлял, сопоставлял и пытался делать обобщающие выводы.

   Сорок
                                                         лет –
                                                         это зрелости возраст,
                                                         когда
                                                                   виски покрываются сединой…
                                                         А ты, Октябрь, для истории –
                                                         просто
                                                                     парень,
                                                         пытливый и озорной. <…>
                                                         Октябрь!
                                                         Ты разрушил убогий и старый
                                                         домишко.
                                                         И плотником сделался сразу…
                                                         Ты в здании новом
                                                         будь днем санитарным
                                                         для всяческой гнили,
                                                         для всяческой грязи! <…>
                                                         Октябрь!
                                                         мое сердце гудит, как Россия,
                                                         восставшая
                                                         для баррикадной расплаты…
                                                         Живи
                                                         как восстание против насилья!
                                                         Восстание вечное
                                                         против неправды!
                                                         (перевод Р. Рождественского)

Севак не был членом Компартии, не являлся он и певцом Советской власти, хотя и был ее сыном и другой общественно-политической системы своему народу не желал. В этой связи важно отметить другое. Севак, и приведенные строки из стихотворения «Октябрю, юноше в день рождения» тому убедительное подтверждение, ратовал за справедливый мир, где нет места «всяческой гнили» и «всяческой грязи», где силы добра расправляются со злом, где «восстание вечное против неправды».
Это истинно гуманное понимание духовных скреп, определяющих сущность человеческого общежития у Севака было выстраданным. Страшная трагедия 1915 года жила в нем всегда, не давая ему покоя. К ее истории он обратится и в своей поэме о великом Комитасе «Неумолкаемая колокольня». Эхо тех горестных дней будет раздаваться в сердце поэта несмолкаемой болью. В самой же бессмертной поэме в стихе «Звон погрома» он с нескрываемой горечью напишет:

                                           И мы, как тот маленький скромный цветок,
                                           Не только не выпрямили стебелек,
                                           Что шесть злых столетий изогнутым рос,
                                           Под корень сломали его в этот раз
                                           Те руки, что варварски мучили нас, –
Османская Турция, взявшись всерьез,
                                           Решила прикончить армянский вопрос
                                           Неслыханным средством – ему не найдет
                                           Подобного весь человеческий род,
                                           И даже в истории турок самих
                                           Позорных страниц не найдется таких:
                                           В Армении – в целой стране – ни один
                                           В живых не останется пусть армянин!..
                                          (перевод Г. Регистана)

Но целый народ нельзя истребить. Народ бессмертен, его великий сын Комитас бессмертен, говорит поэт в своей внушительной по объему и предельно вдумчивой, по настоящему содержательной поэме, бывшей большим событием и далеко не только в литературной жизни Армении.
Поэзия Севака была поэзией глубоко ироничного ума и шла она от пламенного сердца. Он не уставал восставать против всего античеловеческого, антигуманного и противоестественного. От имени всего человечества он взывал в своем знаменитом стихотворении «Задание вычислительным машинам и точным приборам всего мира» к «электрическому черепу всемогущему», к «циклопическому глазу всепроникающему»:

                                  И подсчитайте еще напоследок, прошу вас,
                                           Как,
                                           Каким образом,
                                           С помощью доброй машины какой,
                                           Может еще человек
                                           Оставаться и быть человеком
                                           Или же только теперь
                                           Человеком пытается стать?
                                           (перевод О. Чухонцева)

     «Миру нужна чистота», так назвал Севак одно из своих стихотворений. Написанное в 1965 году оно и сегодня звучит пронзительно и актуально, так как вечные темы не растворяются во времени.
Чистота нужна,
                                           Чтобы даже окаменелые камни
                                           Внутренне ощущали себя
                                           В прежнем, жидком существовании,
                                           Чтобы даже растенья могли выдыхать…
                                                                                                       солнечный свет,
                                            А не только незримый поток углерода,
                                            Чтобы впредь – человек себя чувствовал так
                                                                                                                     хорошо,
                                            Как мелодия в величественном храме природы,
                                            Как цвет – на гениальной картине природы.
                                            И словно игрушка, которую держит дитя
                                                                                                                   природы…
                                            Миру нужна чистота… ребенка,
                                            Того ребенка,
                                            Которого ежедневно рождают на свет
                                            Даже нечистые люди,
                                            Даже они, нечистые люди,
                                   Потому что… миру нужна чистота!
                                             (перевод Ю. Мориц)

С поэтом нельзя не согласиться, помыслы его чисты. Он сопереживает всему земному на планете. Но он испытывал и определенный страх, о чем и говорил в своем подлинно философском стихотворении «Страх поэта», написанном в 1962 году. Причем тогда, в еще не старом возрасте он говорит и о том, что не дорожит своей земной жизнью и если необходимо положить ее во имя высоких целей, он готов к этому:

Не за себя тревога не дает покоя моему уму;
                                             Что жизнь моя – коль надо, хоть сейчас умру.
                                             Тревожусь я за воду, ту
                                             В которой камешки мозаикой горят
                                             И, как глаза людей,
                                             Со дна так пристально-доверчиво глядят;
                                             Тревожусь я за них, как брат и друг,
                                             Ведь могут и они
                                             Исчезнуть вдруг…
                                             Тревожусь я за землю, ту,
                                             Чей трагик величайший вопрошал
                                                                                             «быть иль не быть?».
                                             (перевод А. Александрова)

     Нет сомнений и в том, что Севак был непревзойденным мастером словесных ухищрений, что заметно и нам благодаря прекрасным переводам глубинной и высокой поэзии армянского поэта на русский язык.
     Безусловно, Севак, поэт полифонического мышления – это явление и явление, растущее во времени. Недаром же его ставили в один ряд с Уолтом Уитменом, Маяковским и Межелайтисом. И время его поэзии не закончилось с безвременным и трагическим уходом Севака из жизни. Это очевидно, стоит лишь в очередной раз прикоснуться к его всегда волнующим произведениям, наполненным особым светом доброты и человеколюбия. Читайте Паруйра Севака, размышляйте вместе с ним, любите, также, как и он, нашу землю и людей, живущих на ней…