Наш Дима

Рубрика в газете: Гордость России, № 2024 / 29, 02.08.2024, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Про Диму Лебедева и пионерский штаб «Комиссары» я впервые услышал в августе 1977 года от своего первого московского знакомого Николая Ялынича. Мы вместе поступали в Московский пединститут им. В.И. Ленина (только Коля во второй раз; а я впервые, и Коля был из Москвы, а я приехал из Магадана); вместе ждали приглашения на первый экзамен по истории и, не зная, как унять волнение, болтали о всём и ни о чём. Я что-то рассказывал Коле о Магадане и о школе, в которой учился, а Коля жаловался, что из-за экзаменов у него сорвалась поездка в подмосковный лагерь, в котором Колин друг – Дима Лебедев – проводил смену пионерского актива. Но почему Коля так убивался, я тогда не понял. В то время мне все пионерские лагеря – а я за годы учёбы в школе много где побывал – казались на одно лицо. И в пропуске одной смены я ничего страшного не видел.

Дальше пошли экзамены. Мы с Николаем вроде всё сдали неплохо, но тем не менее пролетели – обоим не хватило по полбалла. На этой ноте мы расстались. А через пару недель и ему, и мне позвонили из деканата и сказали, что с теми же баллами нас могут зачислить на вечернее отделение, только надо будет быстро устроиться на работу.

У Николая в этом плане всё оказалось в порядке. Он уже год работал то ли токарем, то ли слесарем на каком-то заводе возле дома, который по бумагам проходил как почтовый ящик и давал всем своим сотрудникам бронь от призыва в армию. А я, вспомнив полученные в школе навыки пионерской и комсомольской работы, собрался пойти пионервожатым. Вакансий в моём районе оказалось немало. Но прежде надо было получить одобрение в райкоме комсомола. А с этим вышла загвоздка. В райкоме мне предложили годик подождать, пока достигну восемнадцатилетия. Поездка в горком тоже ничего не дала. Тамошние дамы, которым было уже сильно за сорок, брать на себя ответственность не захотели.

Узнав о моих проблемах, Коля предложил свою помощь, пообещав переговорить со знакомыми. Но для начала он позвал меня в первые же выходные отправиться вместе с ним на «Зарницу».

У нас в Магадане тоже играли в «Зарницу». Но как? Всю нашу параллель седьмых классов военрук выводил зимой за речку Магаданку и делил на две группы. Одна группа должна была спрятаться возле сопки, а другая – сделать короткий марш-бросок от речки до сопки и обнаружить ребят из параллельных классов. Всё обычно заканчивалось тем, что мы по уши вымазывались в грязи да и только.

Но тут Николай повёз меня на электричке по Белорусскому направлению до опушки какого-то густого леса, где уже Дима Лебедев в солдатских сапогах и бушлате с командирской сумкой раздавал другим вожатым пакеты с заданиями, кто и куда должен отвести свои отряды с пионерским активом и что потом делать. Всё у Димы было по-серьёзному: и марш-броски, и выставление дозоров, и проведение разведки на местности, и разминирование опасных участков… Конечно, все за день сильно устали – и вожатые, и дети. Но все были страшно довольны. Каждый игрок почувствовал свою востребованность.

К слову: спустя сорок пять лет я вспомнил про лебедевскую «Зарницу» и разыскал одного из командиров той игры Володю Волкова. Я помнил, как Лебедев вручал ему пакет-задание (ну почти как в известной повести Аркадия Гайдара), и Володька куда-то нас всех потащил искать учебные мины, потом заставил по-пластунски проползти пол-леса, а дальше по его приказу мы все прыгали через какой-то овраг. Я захотел уточнить детали того, совершённого осенью 77-го года марш-броска. Володя от моей просьбы чуть не упал. Ведь когда это было! Он уже всё позабыл: Володя сейчас известный архитектор, у него своя фирма, он проектирует усадьбы с двухэтажными жилыми домами. А пионерский штаб Димы Лебедева остался в его памяти как что-то очень светлое).

В другой выходной Коля Ялынич позвал меня к Лебедеву домой на сбор вожатых. Дима жил тогда рядом с Белорусским вокзалом в старом доме. Меня поразили две вещи. Во-первых, комната, в которой нас всех собрали: одна из стен с пола до потолка была заставлена с книгами по истории мира и России. У Димы всё имелось: и Соловьёв, и Ключевский, и Тихвинский, и Рыбаков. Не надо было рыскать по библиотекам, чтобы подготовиться к семинарским занятиям. И второе: как Дима деловито провёл сбор. Сначала каждый отчитался, что сделал за неделю. Потом все получили конкретные задания на следующие семь дней. Дальше Дима коротко обозначил перспективы. И только после этого он позволил себе взять в руки гитару и пустить по кругу фляжку.

Командир – он во всём командир. И ведь никто лидерства Димы даже и не думал оспаривать. А ведь он был всего лишь третьекурсником. У нас разница с ним составляла всего два года.

Конечно, влиться в такую команду было бы счастьем. Но из-за возраста устроиться пионервожатым я так и не смог: в горкоме комсомола мне предложили дождаться совершеннолетия. И я вынужден был оформиться на работу в библиотеку инженерно-физического института. Про пионерский штаб «Комиссары» я на какое-то время забыл.

Напомнил мне о нём уже следующим летом всё тот же Николай Ялынич. В августе он в свой отпуск собрался в лагерь пионерского актива и позвал и меня. Я поехал за компанию куда-то за Лобню на выходные, а остался там до конца смены – настолько мне всё понравилось.

Всем командовал в лагере, естественно, Лебедев. Весь актив у него был разбит на несколько отрядов. Меня Дима как бы прикомандировал к отряду «Буревестник».

Дисциплина в лагере была жёсткая. Но никто не роптал. Полвосьмого, если не ошибаюсь, были подъём и зарядка. После завтрака – обязательно линейка и постановка задач. Одни получили задание готовить «Зарницу», другие – поход по окрестностям, третьи – писать сценарий спектакля… Никто без дела не оставался.

У моего «Буревестника» поначалу были проблемы. То ли не все ребята ещё притёрлись друг к другу, то ли давала о себе знать гордыня. В лагере наш отряд даже прозвали по-другому: буреломником. А что делать, я лично не знал. Не орать же на народ. Но зато знал, как поступить, Лебедев. Он перебросил в «Буревестник» из другого отряда штабиста с авторитетом – Виталия Баркова. И этот пятнадцатилетний пацанёнок быстро всех в отряде построил. Его слово на целых две или три недели для всех в «Буревестнике» стало законом.

Сейчас уже не помню: то ли в девять, то ли в десять вечера в лагере звучала команда «Отбой». Вожатые проверяли, все ли ребятишки улеглись, а потом шли в каморку к Диме. Полчаса, а то и больше, народ подводил итоги дня и уточнял планы на завтра. Потом Дима брал в руки гитару и все долго вполголоса, чтобы не разбудить лагерь, пели, пуская по кругу фляжку. Ложились уже сильно за полночь с тем, чтобы уже в семь утра вновь быть на ногах. Не спали только дежурные. Дежурные ни в коем случае не прикасались к фляжке. Мало ли что.

После смены я, потрясённый увиденным, в два присеста написал статью о Лебедеве и его штабе и помчался в «Учительскую газету». Но в отделе школ Елена Комарова меня быстро привела в чувство. Она считала, что все эти штабы – это для элиты, а школы следовало ориентировать на обычных ребят. Сколько я с ней спорил! Комарова утверждала, что в пионерских штабах собирались сливки, которые, как правило, были страшно далеки от других своих сверстников. Штаб формировал в ребятах высокие чувства. Но улица диктовала иные правила. И якобы штабисты, когда сталкивались с уличной действительностью, пасовали, а в своих школах они нередко превращались в изгоев. В общем, Комарова видела от пионерских штабов больше вреда, нежели пользы. И поэтому печатать мои зарисовки о Лебедеве и его штабе она ни в какую не захотела. Не было желания ставить мой материал в номер и у сотрудников отдела вузов «Учительской газеты» (а там тогда командовал, если не ошибаюсь, Ермолов: он потом стал правой рукой у главреда «Учительской» Парфёновой).

Насколько права была Комарова? Доля истины в её рассуждениях, наверное, присутствовала. Я ведь в Магадане тоже прошёл через пионерскую и комсомольскую школу, был членом и совета пионерской дружины, и комитета комсомола школы, и городского пионерского штаба. Действительно, мне в комитете комсомола и городском пионерском штабе порой было уютней, чем в родном классе. В штабе я всех понимал с полуслова и меня там все понимали. В классе же всё было сложней. С кем-то я дружил, с кем-то всего лишь приятельствовал, а с кем-то и враждовал. Но кто в этом был виноват? Те, с кем я какое-то время враждовал, или я сам? Вот от чего следовало плясать. Надо было сначала в себе разобраться. Если б рядом со мной тогда оказался Дима Лебедев или человек, похожий на него, может, я бы в школе не понаделал разных глупостей.

Дима Лебедев сформировал в Кировском районе Москвы такой пионерский штаб, который развивал ребят. Он учил общению, командному духу, ставить перед собой и достигать высокие цели…

В конце августа 78-го года стало известно, что меня ждёт армия. Соответственно на работе, в МИФИ, меня уже ничего не держало, и я стал через день ездить к Лебедеву в пионерский штаб, который из центра Москвы перебрался в Бибирево. Каждая поездка мне была в радость.

А потом пришла повестка в армию. Я успел с ребятами съездить на ноябрьские каникулы в Минск. А вечером девятого всех вожатых позвал на проводы к себе домой в Царицыно. Мы гуляли до самого утра. А в девять мы все пошли к стадиону близ железнодорожной станции Москворечье на призывной пункт.

Все два года я получал в армии от Димы Лебедева и от штабистов письма. Такие письма ни к кому не приходили. Как они мне помогали! Словами это не передать.

После армии я от пионерского штаба «Комиссары» уже отошёл. Но со многими ребятами продолжал созваниваться и встречаться. Я знал, что Дима Лебедев вывел свой штаб на новый уровень. Им гордилась вся учительская Москва и вся столичная пионерия.

А потом грянул страшный 91-й год. Власть вроде запрещать пионерию не стала, но и помогать ей не захотела. Районный Дом пионеров был переименован в какой-то центр. Диме Лебедеву в нём выделили лишь какой-то закуток, а потом вообще его выкинули на улицу. А ведь ему надо было содержать семью.

Лебедев пошёл преподавать историю в обычную школу. Днём он, как и все его коллеги, вёл уроки, а после обеда собирал в случайных помещениях, предоставленных старыми знакомыми, свой пионерский штаб. Дима от прежних идеалов отказываться не собирался.

У Лебедева нашлось в стране много последователей. Помню, в конце 90-х годов я прилетел в югорский городок Советский. Он полностью оправдывал своё название: в нём продолжали сохраняться многие советские традиции. Сохранялась и пионерия. И в одной из школ Советского учителя мне признались, что они работали по методикам Димы Лебедева. Для них Дима был примером для подражания.

 

 

Летом восемнадцатого года Диме стукнуло шестьдесят. Меня тоже позвали к нему на юбилей. Я, правда, по дороге заплутал и не знал, туда ли я вышел, когда на улице Добролюбова встретил огромную толпу незнакомых людей. Моя растерянность бросилась в глаза одной, уже немолодой женщине (я пишу «немолодой», будто я сам юнец первой свежести). И она спросила: «Вы не к нашему ли Диме пришли?» Ну а к кому ещё?! Я сразу представился. Женщина всплеснула руками: а я – Оля Давыдова, ты такую помнишь? Ещё бы! И начался на Димином юбилее вечер воспоминаний. Я, конечно, помнил и Оленьку, и пришедших на праздник Оксану Каплину, Володю Ефимова, Гошу Заева, Наташу Зименкову, Женю Милютина… И жаль, что не увидел Андрея Касьянова, Андрея Гурского, Влада Жданова… Но я не теряю надежды, что мы ещё встретимся и многое вместе вспомним.

Всё оборвалось в начале сентября 2020 года. Вдруг раздался звонок от Жени Милютина: умер наш Дима. Как? Ведь ему только недавно исполнилось 62 года.

Через несколько дней мы все – бывшие и настоящие штабисты и друзья «Комиссаров» Кировского района Москвы – собрались на Лианозовском кладбище.

Дима уже не узнал, что пионерию в новом виде возродили. Теперь это «Движение первых». Думаю, он был бы рад.

 

(Публикуется по изданию: «Учительская газета», 2024, № 4)