Не хвастайся, что убивал врага — ты убивал обманутого брата
К столетнему юбилею поэта Фёдора Сухова "ЛР" публикует его стихи и дневниковые записи
№ 2022 / 2, 21.01.2022, автор: Фёдор СУХОВ
Дорогие читатели «Литературной России»!
К столетнему юбилею русского поэта Фёдора Григорьевича Сухова (14.03.1922 – 05.01.1992) хочу ознакомить Вас с его стихами и дневниковыми записями, которыми я сопроводила подборку этих стихов. В русской поэзии Фёдор Сухов представляется как поэт, далёкий от политики, общественной жизни, воспевающий природу родного ему села Красный Осёлок. Всё написанное поэтом оказалось современно и сейчас. Думаю, что эта публикация поможет вдумчивому читателю по-новому взглянуть на творчество поэта-фронтовика.
Елена Сухова
«Да, долго тянется русская зима. Три месяца нестерпимого холода. Лето-то так коротко, что не замечаешь, как оно проходит. И всё-таки без зимы было бы тоскливо. Мне думается, русское искусство: литература, музыка, живопись – потому так оригинальны, так полнокровны, потому что они создавались той же зимой, тем же коротким летом, весной, осенью. Впрочем, не только русское искусство – вся русская жизнь обусловлена контрастами, перепадами в погоде».
«Да, наша русская зима – чудо. Особо пригожа она, конечно, в деревне. В городе только мороз, а настоящая зима, во всём её великолепии в поле, в лесу. Стерильная белизна поющего под ногами снега. Следы на этом снегу – как письмена. Глянешь и сразу поймёшь – косой пробежал, и пробежал к огороду, наверное, к молодой яблоне. Без особого труда распознаешь следы кумушки, подкрадывалась к чьему-то двору. Курочку унюхала, но чего-то испугалась, возвратилась к лесу, к ольховой чащобине. И я хожу по этим следам, читаю их. Но часто поднимаюсь своими глазами к небу, на небе тоже следы. На закате они огненно-багряные, они страшат, они исполосовали всю голубень неба. Боже мой, неужели дьявол войны, неужели он топчет небесные незабудки? Да, дьявол войны, он тренирует себя, приноравливает себя к грядущей всемирной схватке. А где люди? Нету людей. Только одна стерильная белизна снега. Боюсь, как бы и её не истоптали дьявольские копыта».
* * *
Сколько-сколько добра навалило,
Сколько снега на землю легло!
Знать, и вправду живу я счастливо
Знать, и вправду дышу я легко.
На исходе серебряной ночи
Я на резвые ноги встаю,
И тогда-то куда-то уносит,
Ветер душу возносит мою!
Поднимает на лебединых,
На распластанных крыльях своих,
Незабудками чутких снежинок
Усыпляя моих снегирих.
А когда этот ветер отпустит
Снегириную душу мою,
Я приближусь к березовой пуще,
Побываю в волшебном краю.
«Что здесь нужно тебе, человече?»
Возглаголет лесной чудодей.
Встрепенутся крылатые плечи
Смирно стихших, ручных лебедей
И березы — как правнучки Евы,
Не смущаясь своей наготы,
Уведут меня к мудрому древу,
К чудодею земной красоты.
Приподнимут на лебединых
На распластанных крыльях своих,
Незабудками чутких снежинок
Усыпляя моих снегирих.
1974
«Время разменяло ещё одно десятилетие. 1980 год. Что оно принесёт живущим людям? Думается, люди не перестанут устремляться к небу, последуют дальнейшие полёты в космос, последует дальнейшее исследование космоса. Трудно предсказать, как всё это отразится на земле, на её обитателях. Люди стали замечать, что земля теряет свои ресурсы, иссякнут запасы, скудеют флора, фауна. Естественно, такое положение тревожит, не может не тревожить. Возможно, поэтому люди и устремились к небу. Но что они найдут на небе? И не от отчаянности ли они устремились в бездну Вселенной? Не в предчувствии ли катастрофы? Те же люди наготовили столько взрывчатки, что стало страшно пребывать поблизости с этой взрывчаткой. Земля сделалась пороховым погребом».
* * *
Говорят: всё исчезнет бесследно,
Ни морей не увидишь, ни рек.
Не гляди величаво, победно
На себя самого, человек.
Что победа, твоя ли, моя ли?
Только пепел большого костра,
Только слёзы, что стали морями,
Да безмолвные чьи-то уста.
1982
30 апреля 1982 года. «На два года отстранился от своего дневника, от своих записей. Что я совершил за два года? Написано несколько стихотворений, и, наконец-то завершил свою, пожалуй, самую значительную работу (если есть у меня что-то значительное) – лирическую поэму, лирическое повествование «Ивница». Не знаю, почему, но мне думается, это нужно, нужно всем людям. Думается, о войне так ещё никто не писал. Да это и не о войне, это о том, как противна война самой человеческой сущности, как она жестоко пожирает людей, как те же люди, ослеплённые разожжённой ненавистью, в сущности, охотятся друг на друга, убивают друг друга. Не знаю, как будет воспринята моя лирическая поэма нашим официозом, не думаю, что будет одобрена, но трудно и отвергнуть (этим официозом), ведь они борются за мир. Хочется знать, как они борются. Впрочем, я уже знаю, как они борются, знаю по своей «Былине о неизвестном солдате».
«Не знаю, зачем я всё время думаю о политике, всё чем-то недоволен, зачем гневлю Бога? Всё-то у меня есть. Есть этот подтаявший под ногами снег – чудный убор моей Родины. Да, есть у меня Родина. Чего же мне ещё надо? А, может, помимо моей воли, мне хочется, чтоб моя Родина была свободной, чтоб её небо не полосовалось сверхскоростными истребителями, бомбардировщиками? Может, мне хочется, чтоб лик зари не был омрачён далёким Афганистаном?»
«Поднимаю глаза на небо. На небе хвосты, хвосты багровые. Нет, не будет мира на земле. Не будет до тех пор, пока не исчезнут на небе дьяволы с багряными хвостами. А почему бы им не исчезнуть? Неужто люди так высоко взлетели только для того, чтоб низко пасть?»
* * *
Навеки неизбывна, дорога,
Печалит душу всякая утрата.
Не хвастайся, что убивал врага —
Ты убивал обманутого брата.
Ты сам не раз обманывался, сам
К пьянящему прикладывался зелью,
Ты падал, чтоб подняться к небесам,
Ты поднимался, чтоб упасть на землю.
А на земле такая коловерть,
А на земле такая завируха!
Своей косой размахивает смерть,
Всё сенокосит алчная старуха.
Подкошенная падает трава,
Повсюду кровенеет земляника,
И васильков земная синева
От галочьего замирает крика.
А тут ещё и ворон леденит,
Гортанным криком холодит гвоздику.
Забытый холмик между двух ракит
Тревожит полуночную дроздиху.
Навеки неизбывна, дорога,
Печалит душу всякая утрата.
Не хвастайся, что убивал врага —
Ты убивал обманутого брата.
1980
«Думается, Фёдор Александрович Абрамов живёт и дышит тем же, чем дышу и я. «Я рад, – пишет Фёдор Абрамов, – что у нас с вами одна боль и одна радость – Россия». Да, это так. Я болею за свою Родину. Горько, обидно, что кто-то бесчестит её, порочит. Нет, Русь ещё не сгнила. И как знать, может быть, выйдет победительницей и из схватки с нынешней “татарщиной”. Хочется верить. Но ведь с каждым днём убивает тарабарщина, подавила всё, что можно подавить, даже русский язык превращён в тарабарщину, газеты, радио, журналы, телевидение отданы безграмотной челяди. Она верховодит, она устанавливает свои законы. Впрочем, может, такие люди, как Фёдор Абрамов, что-то спасут. Может быть…»
* * *
Светло красуйтесь, города и веси
Моей цветущей липами земли!
Замри, лихого градобоя вестник,
С лица земли сокройся и замри!
Умри в морской клубящейся пучине,
На дно морское смирно опустись,
Чтоб мы в себя весь белый свет впустили,
Смогли любое таинство постичь.
Я открываю и глаза и душу —
Входи в меня, весь белый свет, входи!
Веду я с колокольчиками дружбу,
Они давно звенят в моей груди.
В ушах звенят, когда иду лугами,
Когда шепчу заветные слова,
Когда меня кромешной тьмой пугает
Хохочущая из лесу сова.
Пускай пугает. Ведомо издревле:
Прозренье обретается во тьме, —
Не вышли б к свету травы и деревья,
Когда б они не проросли в земле.
На что петух, и тот в ночи пророчит,
Во весь свой дых благовестит зарю.
Я сам из тёмной, недалёкой рощи
К себе берёзу белую зову.
Она, берёза, вышла на пригорок —
И сразу стало солнечней, светлей.
Возрадовалась весь моя, мой город
Ликует белым дивом лебедей.
И я взликую соловьиной песней
Моей цветущей липами земли.
Замри, лихого градобоя вестник,
С лица земли сокройся и замри!
1968
«К сожалению, многие думают только о себе. Зачем я всё время думаю о своей писанине, думаю о том, что я обойдён славой, тешу себя надеждой, что когда-нибудь придёт признание, придёт слава?… А зачем? Я ведь сам чувствую все преимущества безвестности: никто тебя не тревожит, никто не беспокоит».
«А стихи… У моих стихов нет читателя. И всё-таки я живу стихами, живу рифмованными строчками, дышу ими. Впрочем, читателя и не нужно, я сам – упоённый читатель. Я не одинок. В истории русской поэзии немало первоклассных поэтов, у которых до сих пор нет читателя. Тютчев, Соловьёв, Блок, даже он не стал тем, чем стали Пушкин, Некрасов, Есенин».
«Веду дневник, сочиняю стихи. Хочется что-то запечатлеть. А зачем? Никому не нужны мои записи, да и стихи не нужны. Всё суета сует и всяческая суета, как сказал Екклесиаст».
«А нужны ли они, эти стихи? Наверное, нужны. По крайней мере, они мне нужны. А раз мне нужны, может быть, нужны ещё кому-то?»
ЖИВАЯ КАПЛЯ
Мне кажется, что скоро я отчалю,
В неведомое море уплыву.
Не омрачайте глаз своих печалью
И не темните неба синеву.
Глубокое, неведомое море
Подхватит утлый чёлн мой. И тогда
Плоть необмытую мою обмоет
Зелёная солёная вода.
И вознесусь я — чистый, аки агнец, —
К предвечному престолу бытия.
Воззрит очами на меня и — ахнет
Всевышний беспристрастный судия.
Он без суда откроет предо мною,
Как в дивной сказке, райские врата.
И тут-то я забуду всё земное,
И друга позабуду, и врага.
И заживу безгрешно, бестелесно,
Как праведник, смиренно заживу.
Язык мой — враг мой. Буду бессловесно
Переносить и холод и жару.
Но все-таки придет он, тот незримый,
Мой тайный час приблизится ко мне,
Когда я затоскую о родимой,
Заплачу о покинутой земле.
Я изойду горючими слезами
И не во сне — расплачусь наяву,
А эти слёзы в Курске иль в Рязани
Небесной благодатью назовут.
Так, значит, правду говорят, что нету,
Что не бывает худа без добра, —
Вернусь я на родимую планету
Живой звенящей каплей серебра.
1964
«Смогу ли я сказать то, что мною пережито? Полностью вряд ли. Та атмосфера, которая существует в нашей стране, ни в коей мере не способствует творчеству, проявлению словесной свободы, той свободы, без которой невозможно искусство, искусство гражданственного самосознания. Страстно верую в приход того дня, когда свобода будет так же необходима, как воздух».
НАШЛО ЗАТМЕНИЕ
Живём неспокойно, тревожно живем,
Внимаем вороньему чёрному граю,—
Как малые дети, играют с огнём,
Серьёзные дяди играют.
Неужто и вправду затменье нашло,
И не на солнце — на ум человечий?
Как будто нарочно, как будто назло
Средь белого дня чёрный чуется вечер.
Средь красного лета лютует зима,
Холодит мою свечеревшую душу,
И не находится вроде ума,
Чтоб усмирить нестерпимую стужу.
Утихомирить знобящий мороз,
Угомонить неутихшую зиму, —
Охота не в шутку, охота всерьёз
Умильной слезою окапать осину.
Берёзу обрадовать сладкой слезой,
Пусть сыплются сладкие-сладкие слёзы.
А если уж небо затмится грозой,
Пускай благодатные грохают грозы!
Пускай омывают мои зеленя,
Слышней освежают ольховые пущи,
Больней своего погоняют коня,
Что в неуёмном куражится буйстве.
Что радугой радует крыши домов,
Что громом копыт неуёмно грохочет —
Да прояснится затменье умов,
Да разгуляются зрячие очи!
Разведрится небо, его синева,
Проглянет она, зацветёт васильково,
И проблестнёт под крылом соловья
Зовущая к доброму свету подкова.
1986
«Последний нетронутый уголок природы будет скрыт под водой от уток, журавлей, чибисов. Они, пожалуй, ещё сильней разрыдаются. Не знаю, что станет со мной: единственная моя отрада – наша пойма (Волги). Уйдёт под воду и моя поэзия».
ГОЛУБАЯ УЛИЦА
Голубая улица России,
Улица широкая моя,
Не твоей ли глубине и сини
Синие завидуют моря.
От Валдая вплоть до Волгограда,
До надёжной пристани моей
Вся-то ты — как солнечная радость.
Как объятье наших матерей.
Всякий раз, как только свечереет,
Как звезда зажжётся о звезду,
Запасусь я веточкой сирени,
И к тебе я на берег приду.
Ласковым захлебываясь ветром,
Встану на скрипучие мостки,
Проищу до самого рассвета
Трепетного счастья лепестки.
Не найду, не потемнею взглядом,
Не вздохну, как раньше тяжело,
Буду думать: счастье где-то рядом,
Да оно ещё не рассвело.
1958
Довелось бывать на родине Федора Сухова. Красный Осёлок на высоком берегу Волги, деревня Очаиха – внизу. До обоих населенных пунктов сегодня зимой добраться можно с трудом.
Дочь Сухова Елена лет десять назад приезжала к нам на литературную группу, рассказывала об отце, о его и своем конфликте с его последней молодой женой.
Читал книгу о Сухове – тяжело ему жилось с новой молодой женой в Очаихе, в холодном доме.
Хорошо,что спас от “молодой жены”Федора Григорьевича хороший человек – Шуварин Михаил Аркадьевич, а то ждала бы его участь Николая Рубцова. Федор Григорьевич не считал эту женщину своей женой, обращался в Союз писателей с просьбой оградить его от ее домогательств и клеветы. Но до сих пор и клевета и домогательства ходят за ним, как зловещая тень.