ПОДВИГ ВОЕНФЕЛЬДШЕРА

Реквием сентября

Рубрика в газете: Жизнь национальностей: в поисках гармонии, № 2020 / 17, 07.05.2020, автор: Еремей АЙПИН (г. ХАНТЫ-МАНСИЙСК)

Незабвенной памяти военфельдшера,
сержанта Красной Армии Лены Артеевой, 
уроженки села Саранпауль Берёзовского района
Ханты-Мансийского автономного округа-Югры

Я подорвала себя связкой гранат. Вместе с фашистским танком. Я, Лена Артеева, 22-х лет от роду, военфельдшер, санинструктор 308-го отдельного противотанкового дивизиона, под Сталинградом, у железнодорожной станции Котлубань, на подступах к расположению санитарной службы, где лежали беспомощные раненые и безоружные медики, утром, после восхода солнца, 19 сентября 1942 года, подорвала себя связкой гранат вместе с фашистским танком, прорвавшимся через линию обороны.

Земля вздрогнула.

В то утро мне исполнилось 22 года, 2 месяца и 26 дней.

Взрыв был чёрно-кровавым и затмил всё жизненное пространство вокруг меня. Затмил всё пространство Земли. Закрыл пространство Солнца, пространство Луны, пространство Неба. Всё затмил. Всё закрыл. И погасло моё Солнце. И погасла моя Луна.

Тысячи огненных осколков впились в меня и медленно стали вытягивать мою кровь и моё тепло из моего остывающего тела. Но моё сознание ещё было живо. Оно яростно сопротивлялось – и сохранило до мелочей последние мгновения моей жизни на земле. В моём сознании торжествовали три слова, рождённые мною, моим я:

Я успела.

Я спасла.

Я сохранила.

Я успела со связкой гранат, как с самой драгоценной ношей, крепко прижатой к груди, смогла-таки подобраться к фашисту, к чёрному, хищно ревущему зверю-танку. На передовой наши бойцы держат фронт. Только один танк проскочил через линию обороны. Это сейчас единственная смертельная угроза раненым и медперсоналу. И я успела. Я справилась. Пригибаясь к земле, таясь за каждым искорёженным столбом, за обугленным обрубком пня, за разбитой полуторкой я неосознанно обходила вражеский танк сбоку. Интуиция подсказывала: не подставляйся стрелку-пулемётчику с башни – сразу снимет огненной очередью. Нужно быстро преодолеть сектор обстрела и сектор обзора водителя. Наконец вышла из этого опасного сектора, где могли меня остановить. Но я всё равно неосознанно была начеку, берегла свою связку гранат. Я вставала, перебегала от бугорка к бугорку.Падала в осеннюю грязь, перекатывалась с колеи на колею, всё ползла к смертоносному танку.

Вот оно, чёрное чудовище. Связку нужно метнуть под танк. Лучше всего под гусеницу. Это наверняка. Гусеница порвётся, искорёжится – остановится танк, замрёт на месте, станет безжизненным железным хламом. Метнуть связку точно, в цель. Это почти три кило. Тяжесть не то, что под женскую, не под каждую мужскую руку. Либо метнуть точно в цель, либо нырнуть, как в омут, вместе со связкой под эту грохочущую громадину танка.

Или метнуть – или вместе с ней под танк. Выбора нет. Я видела страшное. Я видела медицинские красные кресты на белом, вдавленные в грязь вражескими танками. Перевёрнутые санитарные машины, искорёженное медицинское оборудование, перемешенные в красное крошево тела беспомощных раненых, военврачи со скальпелем в мёртвых руках, изнасилованные медсёстры и санитарки с повязками Международного Красного Креста. Это страшнее, чем просто утрата жизни.

И я кинулась под танк.

Лена Артеева с родителями и сёстрами

Я ещё успела услышать взрыв. Точнее, поймала взрывную волну всем своим молодым, ещё живым телом. Потом моё сознание вместе с изорванным телом стало меркнуть. Но сознание покидало меня очень медленно. Вот я вырвала связку у моей городской подруги, медсестры Саши Кудрявцевой. Худенькая, тонюсенькая, маленькая, как подросток. Ни за что не докинет, ни за что не подберётся к танку. Смогла бы, наверное, Саша Дежурова, наша третья подруга. Но её нет рядом. В трудную минуту мы всегда приходили на помощь друг дружке. Но сейчас, это мгновение будто кто подтолкнул меня: только ты. Только ты сможешь сделать это. Я знала, что смогу. Я ловкая, смелая, сообразительная. Я ведь в деревне выросла, на предгорьях Урала. Горы с детства научили всему. И рыбу ловила, и оленей пасла, и на охоту ходила, и лодкой управляла.

Я успела. Подорвала танк.

Я спасла жизнь раненых. Спасла своих подруг, моих военных медиков. Они промывали раны, накладывали жгуты, перевязывали, меняли старые повязки, вводили инъекции. Спасла моего друга и земляка, военного медика Федю Манькасова, который в это мгновение возвращал жизни бойцам Красной Армии.

Я сохранила. Я сохранила свой участок Фронта. Я сохранила маленький, пусть совсем небольшой, но очень важный для моего Отечества участок Большого Фронта. Один вражеский танк не прошёл. Сегодня не прошёл. Я остановила его. Завтра не пройдёт другой танк, другой вражеский солдат. Может быть, его остановит санинструктор, рядовая санитарка, или мой односельчанин Федя Манькасов между двумя операциями – сначала отстреливается, потом берётся за скальпель.

Я подорвала себя вместе с танком, но я не умерла.

Я жива. Душа моя жива. Умерла только моя плоть. Умерло только моё тело. А душу мою Небесный Отец забрал к себе на Небо. Ещё много тысячелетий назад, с последнего Сотворения мира Небесный Отец забирает на Небо души всех людей, в том числе и погибших на войне, кто не дожил на земле отпущенные Верховными Богами свои земные дни. Поэтому сейчас я, душа моя, Лены Артеевой, на Небе.

Я, Лена Артеева, живу на Небе.

Я обрела небесное зрение и теперь вижу вас всех, мои родные и самые дорогие, любимые и близкие. Вижу мамочку мою – в селе все кличут её Прасковьей Фёдоровной. Мама, мамочка моя, ты слишком долго не плач, когда получите похоронку на меня! Слишком долго ты не тоскуй и не печалься по мне. Ты же знаешь, душа моя жива. Душа моя живёт на Небе. Я живу на Небе.

Я вижу младшую сестричку Машеньку. Я очень люблю её, нашу малышку. Люблю и скучаю по ней.

Я вижу сестрицу Улиточку. И её я люблю.

Я вижу сестрицу Павлинку. Люблю, люблю её.

Мама, твои глаза всегда на мокром месте, когда думаешь обо мне. Мама, не плачь. Мне хорошо здесь. Только без вас мне грустно…

Вижу папу, Илью Степановича. Ты, папа, строгий и сумрачный, в глубокой печали… В доме 25 июня всегда отмечается мой день рождения. Мама наливает полстакана, накрывает куском чёрного хлеба и ставит на комод у окна. Папа выпивает свою стопочку, долго молчит, потом глухо скажет: «Это я вместо Леночки должен был пойти на бусурмана…» И прикрывает ладонью правую сторону лица. В зимнюю финскую кампанию 1939 года пуля выжгла ему правый глаз. Из-за этого ранения не попал на фронт в сорок первом. Потом поднимет другую руку, закроет пятернёй повлажневший здоровый глаз, опустит голову и надолго замолчит.А как мы с подругами радовались окончанию фельдшерско-акушерской

школы, что коротко называли ФАШ, в 1941 году. После купания мы лежали на пустынной косе Иртыша и радовались всему. Тёплому выпускному лету, солнцу, мягкому песку, благостной воде, высокому небу и самостоятельной работе и жизни. Какие мы красивые, молодые, стройные, умные, с дипломами. Одна краше другой! Кому какая дорожка выпадет в жизни?.. Дорогие подруги, я вас всех помню поимённо: Галя Терентьева, Акулина Ванюта, Тася Самарина, Катя Лозвина… Я тогда думала, что моё счастье так близко. Здесь, в Остяко-Вогульске учился и мой друг Федя Манькасов, влюблённый в меня со школьных лет. Он всегда ходил в школу мимо нашего дома, поглядывая в окна, чтобы взглянуть на меня. А потом после семилетки уехал и выучился на медика. А перед отъездом подарил мне большой зелёный альбом со стихами и песнями. На каждой странице есть стих, посвящённый мне. Может быть, его стихи не совсем такие, как у Пушкина. Но трогательные. Многие его строки я помню наизусть. Там есть такие слова: «Любить тебя цель моя,// Забыть тебя не в силах я,// Люби меня, как я тебя,// И будем вечно мы друзья…» И подписывался он забавно: «Писал ваш друг и товарищ Федя Манькасов». После семилетки я поехала за ним учиться на медика.

Лена Артеева и Федя Манькасов

В тот раз на берегу все мы были необыкновенно счастливы! Тогда о войне мы ещё не думали… Но это ощущение счастья было недолгим. 22 июня на страну навалилась беда – началась Великая Отечественная война. Мирная жизнь покатилась по военным рельсам. Мой Федя по первому призыву уехал на войну с гитлеризмом. Мы с ним мечтали: вот победим, закончится война – и тогда мы поженимся. Наша соседка Павла Вокуева после войны скажет о нас: «… очень красивая пара была, и любили они друг друга сильно…» Это правда. Я очень хотела быть рядом с Федей, тоже просилась добровольцем на фронт. Разве комсомолка, воспитанная в любви к Отечеству, может остаться в стороне в критическую для страны минуту?! Но военком в призыве мне отказал.

Меня направили на работу в дальнюю деревню Юильск. Там стала заведовать медпунктом. Как водится, в такой глубинке ты тут сразу за всех: и доктор, и фельдшер, и акушер, и медсестра.Только об одном пожалела: не удалось заглянуть в родное село, в Саранпауль. Не удалось повидаться с родными. С сестрёнками, с матерью и отцом, с подругами, с одноклассниками.

Маша-Машенька моя, ты долго-долго живи! И многих-многих малышей народи. Я буду жить и в твоих малышах. Их глазами стану смотреть на мир, что окружает вас всех, окружает людей земли…

Дни в деревне Юильск пролетели быстро. На новом месте, как водится, кроме фельдшерской головы и рук ничего почти нет. А работы хоть отбавляй. Всем надо было обзаводиться. Всего по чуть-чуть, всего по минимуму. Медикаментов, оборудования, снаряжения, транспортных средств, помещений. Но требовалось много смекалки. Как спасти жизнь подручными средствами. Спасти. Сколько же родов я приняла? По избам, по палаткам, по чумам. Скольким же младенцам я помогла дать жизнь? Нет, это мои дети. Мои детишки, мои малышки. Это я их вместе с их мамами рожала, плакала, рыдала, выхаживала. Они ведь до сих пор живы. Кто-то из них уже состарился. У кого-то внуки и внучки. А у кого-то и пра-пра-правнуки. Все они мои. Все они – это я.

Только осенью сорок первого в военкомате удовлетворили мою просьбу о призыве в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Я еду на фронт. Спасать и лечить раненых солдат. Солдат и жителей прифронтовых земель. Еду, кровь так и кипит в жилах. Всех спасу, всем помогу. Скорей, скорей бы добраться до фронта. Уж мы, сибиряки, сибирячки покажем проклятым захватчикам-фашистам! А перегруженный со всего Объ-Иртышья мобилизованными, военным и хозяйственным снаряжением, останавливаясь у больших поселений и районных центров, пароход «Карл Либкнехт» ползёт кое-как. Тяжело ему. Идём, мелькают прибрежные деревни, городки, луга, леса и болота. С подругами оглядываем берега, всё о доме, о родных вспоминаем. Потом раскинули прямо у борта плащ-палатку и решили перекусить. Тут подошли два мужика: один верзила, высокий, но костлявый, а другой ростом пониже, плоский какой-то, вертлявый – сразу видно было, что оба из расконвоированных, с лесоповала. Мол, «фершал» нужен, товарищу на нижней палубе что-то нездоровится.

Улита-Улиточка моя! Павла-Павлиночка моя! Вы долго-долго живите. Многих-многих детишек народите. Все они – мои кровиночки. Я буду жить и в ваших детишках…

Меня повели к больному куда-то на нижнюю палубу, на самую корму. Там на лесорубе обработала рану-ссадину на плече, сменила повязку: мол, до фронта заживёт. Пошли обратно по каким-то полутёмным и кривым переходам и коридорам. Потом, будто запутались, в какую сторону идти, приостановились мои проводники, окинули меня колючим взором. А была я ладная, видная, с плотно налитыми зрелыми формами, на что обычно обращают внимание все мужчины. Младший, оглядывая меня, осклабился и сказал: дашь – уйдёшь целая. Война всё спишет. И потянулся правой рукой к моему лицу. Видно, вознамеривался зажать мне рот. Меня как будто кто-то вёл, подсказывал, что делать. Я усмехнулась и сказала: «Зачем ждать? Я вам сейчас всё спишу». Я знала болевые точки в мужском теле. Тут же схватила руку насильника у моего рта, крепко вцепилась зубами в его руку между большим и указательным пальцами и, не разжимая челюсти, рванула его плоть изо всех сил. Брызнула чёрная венозная кровь. Насильник взвизгнул и отвалился прочь. А второй верзила сгрёб меня в охапку и шагнул к длинному ящику со свёрнутыми в рулоны морскими канатами. Пахло машинным маслом. Тут я изловчилась и резко лягнула верзилу меж ног. Слава богу, не промахнулась. Он охнул, переломился пополам, и руки его метнулись к промежности. Только я перевела дух, а тут появился третий, парень в чёрном бушлате речника. Я замерла на мгновение. Что делать? Но бушлат тюкнул кулаком верзилу по голове, потом поднял меня, поставил на ноги, улыбнулся, как будто мы были давно знакомы, спросил: Испугалась? Я, будто онемевшая, помотала головой: мол, нет, не испугалась. Но потом, когда прошло несколько мгновений, я опомнилась, поняла, что это мой спаситель. И только тут в полумраке узнала его: это боцман в команде парохода, он подходил к нам, интересовался, как мы себя чувствуем, не нуждаемся ли в чём. И тут я уткнулась в его бушлат и зарыдала. Значит, испугалась всё-таки. Только осознала это после всего произошедшего… А он, боцман-бушлат, улыбнулся и сказал: «А ты, дивчина, оказывается, отчаянная… От таких насильников отбилась!.. Ну, иди к своим, не бойся, я тут всё под присмотром держу…»

Хоть пароход и полз медленно и тяжело против течения, но как-то незаметно подошло к концу наше путешествие по Оби и Иртышу. Показался Омск, наш областной центр. Здесь началась подготовка к отправке на фронт на известном военном лагере в Черёмушках. Жили по командам в палатках. У многих девчонок уже были ребята. В дальнем от дверей углу палатки проделали потайной лаз. Приподняв край палатки поздним вечером после отбоя можно было выскользнуть на свидание со своим парнем. Правда, начальник нашей команды лейтенант Алексей Щеглов, которого за глаза мы звали Петровичем, очень скоро вычислил этот скрытый лаз. И, бывало, после отбоя с хворостиной прятался в кустах возле лаза. Покажется спина – огреет хворостиной. А спина-то юрк обратно в палатку. Пока начальник добежит до входа в палатку, путаясь в брезентовых полостях дверей, проберётся внутрь, чтобы выловить самовольщицу, нужно быстро раздеться, лечь на своё место и сделать вид, что как ни в чём не бывало спишь глубоким сном. Попробуй, найди, кого огрел хворостиной. Петрович постоит в палатке, потопчется, вздохнёт и незлобиво проворчит: когда-нибудь вы подведёте меня под монастырь, девчонки… И молча выйдет из палатки. Я с завистью смотрела на девчонок, бегавших на свидание. И думала о своём Феде. Где он воюет? Не ранен ли? Здоров ли? Мне очень хотелось, чтобы мы с ним попали на один фронт и в одну воинскую часть. Бывают же чудеса и на войне! Вспоминаю его стихи: «Я вас люблю…и вы поверьте,// Ведь это было не шутя,// Любить вас буду я до смерти// Прошу вас не забыть меня». Подпись: На память Лене написал Федя.

Ускоренные курсы подготовки бойцов незаметно подошли к концу.

Мы ждали.

И наконец дождались этого незабываемого дня – отправки на фронт.

На фронт. Скорее на фронт. Только на фронте мы можем дать отпор врагу. Мы, сибиряки. Уже молва пошла, что сибиряки спасли столицу. Это мужественные сибирские полки, закалённые в холоде и во многих жизненных невзгодах отбросили фашистские полчища от Москвы. Сибиряки ускорят победу. Сибиряки спасут Европу. Сибиряки спасут Мир. На фронт, на фронт, скорей на фронт!

Наконец мы погрузились в эшелон. Стучат колёса. И радостно, и тревожно. Слёзы радости и горечи. Слёзы за честь защитника и грусть расставания. Мы – сила, мы победим. Пуля не возьмёт меня. Снаряд пролетит мимо. Бомба упадёт не на мою голову. Так и получилось. Свою мишень я выбрала сама. Связку гранат для подрыва танка я взяла сама. Я добровольно, я сама выбрала свою тропу жизни. Не могла поступить по-другому. Ведь несколько дней назад я написала домой: «Дорогие, я не буду жалеть силы и крови, а если понадобится, то и жизни для блага Родины». Вот и наступило это мгновение – понадобилась моя жизнь. Это моё последнее письмо оказалось пророческим.

Прошло время. И ко мне на небеса явилась душа моего друга Феди Манькасова. Мы теперь вместе. Мы живы. Мы знаем, что придёт наше время, и мы заново возродимся. Сначала придёт мой черёд – и в образе младенца, в которого Небесный Отец вдохнёт мою душу, я вернусь на землю. И проживу ещё одну жизнь. Потом другую жизнь, после третью. И так буду жить вечно, ведь душа моя бессмертна. Я свято верю в это. И вы, люди, мои земные родичи, верьте в это…

Я, Лена Артеева, военфельдшер, санинструктор 308-го отдельного противотанкового дивизиона Красной Армии, 22-х лет от роду, под Сталинградом, у железнодорожной станции Котлубань, на подступах к расположению медицинской службы, где лежали беспомощные раненые и безоружные медики, утром, после восхода солнца, 19 сентября 1942 года, подорвала себя связкой гранат вместе с фашистским танком, прорвавшимся через линию обороны.

А душа моя жива. Я погибла преждевременно, не дожив отпущенные мне земные дни. Поэтому мой Верховный Отец забрал мою душу на Небо. Теперь я буду жить на Небе.

Сейчас я обрела небесное зрение и смотрю на вас, слушаю вас, думаю о вас. Я смотрю на вас в каждое мгновение, ежечасно, ежедневно, еженощно. Я живу ожиданием. И терпеливо жду своего возвращения на землю, на свою родину, в своё Отечество…

Я верю в это. И вы, дорогие мои люди, берегите эту мою веру.

Это счастье – уйти на Небо за маму, за милых моих сестёр, за папу. За всех моих родных и близких, за знакомых и незнакомых мне людей моего Отечества…

Я живу на Небе. Придёт моё время – и я вернусь на мою милую Землю…

 

2 комментария на «“ПОДВИГ ВОЕНФЕЛЬДШЕРА”»

  1. Трудно читать этот рассказ и больно за судьбы молодых девушек, попавших в мясорубку жестокой войны. Могли бы жить и имеет семьи, познать счастье. Слезы подступают, когда думаешь о родителях, которым не суждено было увидеть детей. И сколько их было по стране! Светлая память молодым героиням, особенно медсёстрам на передовой.

  2. Читаю,перечитываю,еще раз перечитываю, и каждый раз узнаю новое. Представляю, вижу образ и все со слезами на глазах.
    Ей в июне исполнилось бы 100 лет.
    Новелла отлично написана, очень трогательно и сильно. Огромное спасибо Еремею Айпину. Долгие лета ВАМ!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.