Проза года
Рубрика в газете: Наш маленький мир, № 2019 / 42, 14.11.2019, автор: Николай ВАСИЛЬЕВ
Премия «Поэзия», о которой я уже писал, сильно не угодив в итоге организаторам, некоторым экспертам и, полагаю, много кому из номинантов и просто московской фэйсбучной литтусовки – подвела результаты. Два текста – достаточно известных поэтов Дмитрия Веденяпина и Екатерины Симоновой – объявлены, будем считать, самыми знаковыми стихами уходящего 2019-го, богатого на мрачные события и тенденции. Два текста о смерти. Вот – первый:
1. Тебя не будет, тебя не будет, тебя не будет, –
Подпрыгнул как-то в своей кроватке дошкольник Изя,
Ладошки взмокли, губа трясётся, глаза как блюдца,
Один на целом-прецелом свете во мраке жизни.
Настало утро, и мальчик Изя и все проснулись.
Вот солнце светит, вот папа ходит, вот мама гладит.
Ночные страхи вдруг расступились, перевернулись
В какой-то дикий теду бе нябет, теду бе нябет.
2. Однажды Изе приснилась птичка с часами в спинке.
Она сидела, потом вспорхнула и улетела,
И понял Изя, столетний Изя, тараща зенки,
Что худо дело, ох, худо дело, эх, худо дело.
Опять за горло его схватили железной хваткой,
Опять сверкнули в углу над шкафом клыки и когти.
Будь Изя прежним, подпрыгнул б снова в своей кроватке,
А этот просто, держась за сердце, привстал на локте.
Написал однажды поэт Дмитрий Веденяпин вялый текст о смерти, а потом получил за него 300 000 рублей. Вот какие большие чубайсовские деньги может дать Виталий Пуханов поэту за одно стихотворение!
Но только за одно, и не всякому. Пусть оргкомитет и эксперты «Поззии», и без того растерзанной в этом году мной, Евгением Никитиным, Константином Комаровым и Евгением Абдуллаевым, простят мне этот хармсовский юморок. Но то, что «Стихотворение года» – вялое и о смерти – должно вызывать именно такой юморок. Второе «Стихотворение года» – поэта Екатерины Симоновой – производит более сильное впечатление – не столько собственно поэтическим качеством, сколько скупой выдержанностью весьма тяжёлых событий и эмоций, описанных в нём, протокольной констатацией жути. Но финальное послевкусие почти такое же. Приведу концовку:
В день похорон мама первой пришла в бабушкину квартиру,
присела на кухне.
Рассказывала, что вдруг стало тихо,
потом вдруг ни с того, ни с сего
начали трещать обои по всем комнатам,
вдруг заскрипели, приближаясь, половицы в коридоре.
Но, слава богу, тут кто-то постучался в дверь.
Целовать покойницу в лоб никто не целовал:
тело начало неожиданно чернеть и разлагаться.
Говорят, переморозили в похоронном бюро.
Что-то, говорят, пошло не так.
Я не хочу об этом помнить.
Я всегда думаю об этом.
Ужасно скучаю.
В итоге
смерть даёт нам не меньше, чем жизнь:
законченный образ, историю,
которую нужно однажды рассказать,
чтобы не сойти с ума.
Треск обоев в пустой утренней квартире,
маленький-невидимый-смеющийся мальчик.
Поэты, на самом деле, неплохие, и я уважаю личную драму каждого, побудившую, возможно, к этим стихам. Думается, не лучшим в их практике. Потому что это какой-то очередной «новый реализм». Это проза – в одном случае рифмованная, в другом нет – и даже для прозы это «проза на минималках». По языку, по сюжету, по образному ряду, по экспрессии, да в конце концов, по глубине мысли и чувства. В тексте Веденяпина смерть не даёт человеку – читателю – ничего. Тедубенябет (как в «Сиянии» у Стивена Кинга – привидевшееся мальчику «тремс», отражённое в зеркале), птичка с часами в спинке, клыки и когти над шкафом, мрак жизни, неотвратимость смерти, детские чувства, проецируемые на старость, но теперь уж всё будет по-взрослому – такая вот смесь беглого экзистенциализма и хоррора, от которой остаётся недоумение на грани чёрного юмора. Хотя вроде бы должны остаться самые разные чувства, от жалости и ужаса до некоего примирения с реальностью. Может быть, перед смертью всё и будет так, как описывает Веденяпин. Но живому человеку это стихотворение не даёт ничего – именно по художественным причинам. По скудости и небрежности языка, расхожести образов и скомканному финалу, от которого остаётся ощущение какого-то… безразличия и формализма текста по отношению к собственному содержанию.
В тексте Симоновой смерть вроде бы даёт не меньше, чем жизнь: законченность, выговоренность травматического сюжета, помогающую не сойти с ума. Именно что жути в тексте много, она уместна и достаточно ёмко и честно передана. Показано, как умирающий человек становится чужим всему живому, в том числе собственным родственникам. Но эта же вот смесь скупого экзистенциализма и хоррора… и эта не слишком оригинальная мысль, что смерть – избавление от смертных мук. Образ мальчика (одна из галлюцинаций, преследовавших умирающую бабушку) – тоже, конечно, несомненная жуть, но в завершении, после и так уже «последних» слов, он смотрится… то ли всё тем же зеркальным композиционным формализмом (завязки и развязки текста, смерти и детства), то ли просто соблюдением правила «контрольного в голову» и заодно возврата читателя к сильному образу в начале. Чтобы всё как-то отчётливо увязалось.
И главное – оценивая эти тексты, как стихи, получаешь на выходе прозу. По “механике” это – проза. Писаная по самым простым законам прозы. Лишённая именно поэтической материи и поэтического драйва. Рифмованная или нет. Поэтому речь, разумеется, не о том, что я не признаю верлибры. И что странно и показательно: два «стихотворения года» о смерти равнодушно указывают на некий ужас, в заявленной близости от которого, такое чувство, не заряжены ни смертью, ни жизнью. Ни, соответственно, художественной самобытностью, которая, как жизнь и смерть, у каждого своя. Ничем, кроме протокольной и правдоподобной жути. Можно ли передать смерть через отсутствие поэзии? Наверно, можно. Только это, видится мне, всё равно не поэзия. Даже с поправкой на то, что текст Екатерины Симоновой произвёл на меня более глубокое и сильное впечатление.
Потому я даже не буду ничего говорить про наскоро изобретённый под урезанный бюджет формат «стихотворения года». Ни про Чубайса, ни про Пуханова, ни про странную логику экспертов и странное поведение литсообщества, заступавшегося за Виталия Владимировича так, будто он беззащитен, как непонятый гений. Что по всем трём пунктам – беззащитности, непонятости и гениальности – не правда. Просто премию взяли два проходных во всех смыслах текста. И в премиальной сотне были вещи, на мой взгляд, сильней – у Дмитрия Гаричева, у Игоря Булатовского, у Василия Бородина, снявшегося в итоге с участия в премии, у многих других – и в десятке, выбранной и опубликованной порталом «Год литературы», было, например, стихотворение Игоря Караулова, выгодное хотя бы тем, что скелет его – всё-таки поэзия, а не проза. И даже в крайне неровном стихотворении Алексея Сальникова из этой же десятки было побольше и жизни, и смерти, и 2019-го года.
Так что теперь говорить о какой-то особенной скандальности «Поэзии» тоже не приходится. Обычная премия, не принёсшая литпроцессу ни новых взглядов, ни новых поэтик, ни новых имён. Ни стихотворения года.
Вот так бывает: мальчонка думал – я мамин-папин,
Таких чудесных, таких способных ищи по свету,
И вдруг не будет? Ты не поверишь, Д. Веденяпин,
Тебя и нету, тебя и нету, тебя и нету.
Причитающиеся мне 150 000 можно прислать по электронному адресу, который имеется в редакции.
Давно известно, что в России все знатоки экономических реформ работают таксистами, а специалисты и знатоки поэзии – комментаторами сайта «Литературной России».
Присуждение любой премии – особенно Нобелевской, не говоря уже о новорожденной премии «Поэзия» – всегда вызывает массу негативных комментариев. Будто премиальные деньги забирают из кармана комментаторов. И у всех комментаторов есть свои списки достойных претендентов на любую премию. Чтобы достойно выходить из подобных ситуаций предлагаю каждому несогласному с присуждением той или иной премии учредить свою именную литературную премию и торжественно вручать её с приглашением литературной общественности, государственного и частного телевидения, а также практикующих врачей соответствующего диспансера.
А что касается Дм. Веденяпина, то его можно только поздравить с присуждением премии. А автора заметки утешить стихотворением лауреата:
Дмитрий Веденяпин
Сияла ночь…
Фет
Сияла ночь; бред вспыхивал, как воздух,
В твоих зрачках и был непобедим.
Стеклянный куб террасы, небо в звёздах,
Трава и дым.
В отчаянье сплошных несовпадений,
Сквозь сон и свет
Беспомощно среди ночных растений
Рыдать, как Фет.
Стать маленьким, похожим на японца,
Непрочным, как стекло;
Открыть глаза, чтобы увидеть солнце,
А солнце не взошло.
У обоих “лауреатов”, это – не поэзия, а Тоска и отсебятина (ни ритмики, ни рифмы, ни радости бытия). Одни фантазии сумрачного сознания.
Премии из госбюджета за такие рифмовки – мягко говоря, Вызов русской поэзии и поэтам.
Роботов, которые неудачно в космос слетали – в дверь ракеты не протискиваются – просят помолчать. Лучше пусть вертят дырки в обшивке, все ручонки заняты.
Где ночь сияла, вся в траве и звездах,
Где плакал Фет,
Там Веденепян вспыхивал, как воздух,
Или как бред.
Теперь понятно – кто и как испортил воздух. А все думали на Фета.