В МОЁ ВРЕМЯ ИНСТИТУТ МАЛО ЧТО ДАВАЛ
Рубрика в газете: Сеятель очей, № 2019 / 27, 19.07.2019, автор: Александр МАМАЕВ (АСТРАХАНЬ)
В конце жизни великий русский поэт Велимир Хлебников (1885–1922) писал: «Я понял, что я никем не видим, / Что нужно сеять очи, / Что должен сеятель очей идти!». Герой нашего материала – один из «сеятелей очей», возглавлявший дом-музей поэта-будетлянина – Александр Александрович Мамаев. В прошлом году его книга «Астрахань Велимира Хлебникова» (представлявшаяся на книжных ярмарках России, Франции и Испании) была удостоена Всероссийской историко-литературной премии «Александр Невский». В этом месяце выходит очередная книга А.А. Мамаева «Музей Велимира Хлебникова : дневники, письма».
– Герой вашей новой книги – дом-музей Велимира Хлебникова в Астрахани. Как появилась идея создать документально-эпистолярное произведение, действие которого, интереснейшие персонажи, даже эпохальные исторические события 1990-х «организованы» вокруг уникального, единственного в мире, но с географической точки зрения – периферийного музея?
– Когда в конце 1970-х возникла идея создания музея Хлебникова на родине поэта, художник Май Митурич, его племянник, сказал: «Скорее полетим на Луну, чем позволят открыть этот музей». Настолько Хлебников был забыт, но всё ещё взрывоопасен для власть предержащих. Однако музей всё-таки состоялся и с годами получил признание. С 1993 года и в течение двадцати лет я, став заведующим музея, вёл его дневник и переписку с ведущими хлебниковедами России и мира. В результате скопился уникальный материал, и я подумал: «А почему это должно пылиться в запасниках?» Так появилась идея о создании музейной летописи.
– Роман Якобсон считал Хлебникова «наибольшим мировым поэтом» своего века. Соответствует ли сегодняшний дом-музей космическому масштабу велимировского творчества?
– Полностью – нет. Музей находится в бывшей квартире родителей поэта, и хотелось сохранить в нём семейную атмосферу: ввести в экспозицию книги отца (учёного), документы матери (историка), полотна сестры (художницы), чертежи брата (изобретателя) и многое другое. Иметь столько подлинных семейных реликвий и не показать их – было бы просто обидно. Но вот «Комната поэта» и «Зал Велимира», действительно, космически масштабны. В них используется технология «дополненной реальности», и с помощью планшетов посетители могут ознакомиться с творчеством Хлебникова не только как поэта, но и учёного-провидца: он предсказал идею цветного телевидения, «искровое письмо» – сегодняшний Интернет, открыл до учёных пульсацию Солнца и многое другое.
– В монументальной антологии неофициального искусства «Самиздат века» есть фотография музейной газеты «Хлебниковская веранда». Чем замечательно это издание?
– Это первая и доныне единственная литературная газета города, как указано в её подзаголовке «независимая». От чего? От политики, пропаганды, рекламы. У неё несколько целей: публиковать редкий хлебниковский материал; давать выход творческой молодёжи, которой трудно пробиться в официальную прессу (в ней опубликовано более двухсот поэтов – преимущественно студентов и школьников). А в рубрике «Уголок классики» напечатаны не публиковавшиеся ранее переводы В.Брюсова из Шарля Бодлера, стихи Тристана Корбьера – соперника Рембо, были обнародованы неизвестные материалы о жизни и творчестве Леонида Губанова, более всех прочих претендующего на лавры нового русского классика. И многое другое.
– В вашем рассказе о родителях «Шурка и Панька» ярко описано выступление Сергея Есенина. Это реальный случай или литературная мистификация?
– Это реальный случай. «Шурка» (мой отец – тоже А.А. Мамаев) попал на концерт Есенина, будучи студентом Петроградского университета. Есенин впервые читал «Москву кабацкую», собирая деньги на её издание. Он, действительно, пришёл под хмельком (привела сестра Клюева); действительно, декламировал, стоя на столе; действительно, своим чтением потряс публику («Меня чуть не разорвали», – писал он позже). Встречу с Есениным мой отец вспоминал как самый яркий день своей жизни, но по Есенину не защищался (не позволили). Свою кандидатскую защитил по Н.Некрасову.
– Эдгара По, Верлена, Рембо и Корбьера, Лорку вы читаете на языках оригиналов. Начиная с семидесятых делали подробные комментированные подстрочники, переводили. (Как понимаю, не рассчитывая всё это опубликовать.) Выручала институтская подготовка?
– Никакая институтская подготовка (1950–60-е) не выручала. Напротив. Я лишь узнал, что Рембо – «мелкобуржуазный мечтатель» и не прочёл ни одной его строчки. Обучение было жёстко политизировано: политэкономия, основы марксизма-ленинизма, политзанятия в «хрущёвскую оттепель» и прочее. Долго, годами «переучивался» на своей кухне: изучал по-французски Бодлера и прόклятых поэтов, по-английски – Эдгара По, по-испански – Лорку. Позже написал об этом книгу «Кухонная академия».
– Вы переписывались с известными переводчиками: Вильгельмом Левиком, Вадимом Алексеевым, Михаилом Кудиновым. Последний, прошедший сталинские лагеря, кажется, был не самым общительным человеком. Как складывались ваши с ним отношения?
– Говорят, он даже запретил публиковать своё фото. Но одно мне удалось отыскать для книги. А встретиться не удалось, лишь переписываться. У нас сразу же сложилась творческая дружба. Кудинов готовил к изданию маленький томик стихов Корбьера, и его приятно поразило моё письмо, где я изложил свои впечатления от прочитанных о Корбьере книг. «Я сразу же вышлю Вам один экземпляр (конечно, в подарок)», – писал он мне о готовящемся сборнике. «Я был бы Вам признателен, если бы прислали мне Ваши 25 поправок к моему тексту Рембо». Конечно, он согласился не с каждой моей поправкой, но наши разногласия не мешали дружеской переписке. Вы сказали, что «он, кажется, был не самым общительным человеком». Перечитывая его письма, я так не думаю.
– Расскажите о редчайшем переводе из Тристана Корбьера, обнаруженном вами.
– Однажды в начале 1980-х я вычитал у Паустовского о том, что в «Моряке» (так называлась маленькая одесская газета постреволюционной поры) некая Мозер «перевела прекрасные стихи полузабытого поэта-матроса Тристана Корбьера».
Вот так я оказался в Одессе, на улице Пастера, 13, в библиотеке имени Горького. И сразу же обнаружил то, что искал: корбьеровское стихотворение «Кончина». Фамилия переводчика не была обозначена. Любопытно, что номер был отпечатан на чистой стороне папиросной бумаги. Поразительно! В России разруха, дефицит бумаги, а маленькая одесская газета печатает полузабытого гения! Жаль, Мозер не удалось сохранить причудливый ритмический рисунок стихотворения. Тем не менее, её перевод ценен уже тем, что открывает Корбьера в числе первых в России.
– Лотреамоновские «Песни Мальдорора» и «Цитадель» де Сент-Экзюпери наши соотечественники на русском языке смогли прочитать только в 1990-х. Но вы ведь ещё в советские годы работали с этими книгами?
– Да, Лотреамона я перевёл в конце 1960-х, и Экзюпери тоже, ещё до их выхода в печать в переводах Н.Мавлевич и М.Кожевниковой. Переводил ещё «Озарения» и «Сезон в аду» Артюра Рембо, романы «Трудные дети» Жана Кокто и «Бес в крови» Реймона Радиге.
– Ваши друзья рассказывают, что во времена, когда в библиотеках ещё не было ксероксов, вы от руки переписывали стихи и… джойсовского «Улисса». Так ли это?
– Пятитомник Хлебникова переписал, он был тогда сверхраритетом и достать его было практически невозможно. А хотелось иметь. А роман Джойса «Улисс» переписывал по другой причине. В СССР «Улисс» был заклеймён как «библия буржуазного искусства». Группа переводчиков в 1935–36 гг. выпустила в журнале «Интернациональная литература» перевод эпизодов 1–10 где-то 1/3 книги), но сталинские репрессии прервали эту работу. Сколько я ни искал журнал с переводами «Улисса», нигде его не обнаружил. И вдруг… оказалось, что один экземпляр уцелел в ленинградской «Щедринке», и я поехал туда переписывать «Улисса» от руки, пока не поздно… Ныне переводную литературу без «Улисса» просто невозможно представить.
– Вы неоднократно выступали на российских и зарубежных конференциях – в Голландии, Франции, Бразилии… Чем интересен Хлебников на другой стороне света бразильцам, о чём был ваш доклад?
– От бразильского доктора наук Марио Рамоса я узнал, что в Бразилии повышенный интерес к русской литературе: переведены все романы Толстого и Достоевского, вышла грандиозная антология русского рассказа от Карамзина до Сорокина на португальском языке (550 страниц). Это была сенсация. Бразилия очень интересуется авангардом, и особенно Хлебниковым. Марио приехал в музей изучать материалы по его драматургии и прозе.
Я же выступил в университете Сан-Паулу с тематикой «Фигурные стихи у Аполлинера и Хлебникова». Это два ключевых поэта новатора ХХ века, но их параллель почти не изучена.
Беседовал Андрей ЖУРБИН
Да, да. По, Рембо, Лорка были запрещены в СССР. За упоминание их немедленно расстреливали без суда и следствия из огнемета.
Хотелось бы, кстати, узнать, что значит – чистая сторона папиросной бумаги?
Кугель, Вы ёрничаете, но на самом деле многих авторов из упоминаемых в интервью мало переводили и ничтожно мало издавали.
Рембо в тридцатые годы замечательно переводили. Экзюпери в шестидесятые покойный ныне Рид Грачев. Это вы, недоделки, все с запозданием узнаете, вы за откровения принимаете сущий вздор, вроде Лотреамона, которому грош цена. И характерно, источник ваших познаний – беллетристика Паустовского, который врал, как дышал, с присвистом и одышкой.
А уж про вранье интервьюируемого, дескать, пятитомник Хлебникова был недоступен – вообще смех. Можно было по томам отдельным собрать в букинистических, не надломишься. “Улисса” запрещали… Джойса пропагандировал Всеволод Вишневский, он и моду на него ввел. Позвольте вам выйти вон, скуку навеваете.