ЖАЖДА СЛОВЕСНОСТИ В ПУСТЫНЕ БЕЛЛЕТРИСТИКИ

О некоторых итогах литературного десятилетия

Рубрика в газете: Война миров, № 2021 / 18, 12.05.2021, автор: Алексей ТАТАРИНОВ (г. КРАСНОДАР)

Десять лет – в литературных критиках. Позвольте сказать слова обобщающие. Наши современные писатели хотели бы создавать высокую, элитарную словесность – для избранных, но продавать при этом – многотиражную, массовую беллетристику! Если о литературном процессе 10-х годов высказаться простой фразой, то она – перед вами.
Вот пять романов десятилетия. Нет, не лучших (обойдёмся без иерархий!), а как пять желаний читательского сообщества. Мы привыкли оставаться сентиментальными внутри собственной уединённости, тишины, покоя и маленькой, эгоистической любви, сохранять дистанцию от любых эпических призывов, лозунгов и государственных задач («Письмовник» Михаила Шишкина). Нам надо побеждать страх смерти и находить себя даже не в требовательном христианстве, а возле него, вблизи состоявшейся святости – орнаментально средневековой, не превращающейся в призыв («Лавр» Евгения Водолазкина). Не обойтись без поэтизации воли к жизни, и печаль о разрушенном советском мире становится основой согласия – пожалуй, не с идеологией коммунизма, а с русским XX веком, выстроенным революцией («Обитель» Захара Прилепина). Шальная, провалившаяся в гротеск свобода 90-х манит разнообразием сюжетов изменённого сознания, смешит перестановкой мест утопии и антиутопии, будоражит историями постоянного перехода границ («Теллурия» Владимира Сорокина).
Какой текст назвать пятым? «Землю» Михаила Елизарова – с зовом тёмной брутальности? «Айфак 10» Виктора Пелевина – с ощущением нарастающего трагизма цифрового сознания? Или биографии Венедикта Ерофеева (Олег Лекманов, Михаил Свердлов, Илья Симановский) и Олега Куваева (Василий Авченко, Алексей Коровашко)? Здесь литература проигрывает историческому портрету, и тут же возвращается, даже светится в лучах апологии, потому что портрет этот – жизнь писателя. Редкий критик не говорит о том, что non/fiction усиливает своё присутствие.
Роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» отмечу – как симптом. В нём наша усталость от сложности, от художественной двойственности самого языка. В победах «Зулейхи» – тяга к сериальности, желание обнаружить лёгкое и при этом драматичное кино в романном сюжете. Возможно, и почти бессознательный отказ от напряжённой литературы-словесности ради замаскированного под серьёзность комикса. А также дурное стремление ещё раз потоптаться на советских гробах.
Локальное торжество Яхиной, как и Нобелевская премия Светланы Алексиевич – важные для 10-х годов противолитературные жесты. Недвусмысленные сигналы о возможной смерти художественной словесности. И классического человека вместе с ней.


Проектная литература требует политкорректности! Посмотри сюда, ведь тысячам нравится! А мне хочется послать её, чтобы русское слово не превратилось в пыль… Ты не имеешь права – это правда об ужасах СССР! Негодники от литературы похожи в разных странах. Когда двигали Дэна Брауна с его антихристианскими романами «Код да Винчи» и «Ангелы и демоны», стратеги просто задыхались от страсти превращения пустого текста в сенсационное разоблачение католичества и, разумеется, самого Иисуса. Ты разве не веришь, что у него была жена и дети? Тупая беллетристика пытается стать молотом словесности. Что в Америке, что у нас.
…Впрочем, сколько раз приходилось слышать, что современная литература просто мертва. Самый высокий из известных мне вариантов отрицания – краснодарец Виктор Лихоносов. Текст переживается им как сберегаемая память об ушедшем, словно былое должно научить нас неторопливости, внимательности и, конечно, любви. В прозе должна быть поэзия плача, только жертвенная работа со словом способна воссоздать подлинное – чувства человека, живущего сердцем, а не праздным умом. Роман «Наш маленький Париж» – лучший пример такой стратегии.
А зачем пишите вы? – часто спрашивает Лихоносов, отметая современную проектность, сверхнациональный универсализм сюжетов. А также торопливость письма и власть издательских стратегий.
У монополистов книжного рынка – АСТ и ЭКСМО – свой ответ: чтобы мы корректировали-редактировали и издавали, а вы покупали, чтобы нормально развивалась премиальная жизнь, а литературный процесс всё-таки был. Я не берусь обсуждать вопрос, является редакция Елены Шубиной стратегом-монополистом или смиренно работает с тем лучшим, что есть. В одном уверен: русскую прозу 10-х годов нельзя свести к текстам, которые благодаря закономерной суете издательств берут громкие премии.
Мои четыре примера непрочитанных Россией побед – кратко.
Роман Веры Галактионовой «Спящие от печали». Казахстан, 90-е, новое рабство для тихих и простых. Саня – младенец, который должен вырасти освободителем русского человека от всех напастей. Он – потенциальный мститель, ныне лежащий в колыбели и открытый всем опасностям. Он вряд ли останется вне религии и политики. В нём возможный лик соборности, победа над нерусским временем, которое длится уже давно. Здесь надежда, шанс на воскресение русских побед. Герои романа сами не смогут. Они из тех, кто проиграл. Только Саня сможет. Роман должен помочь ему подняться на ноги.
Оренбуржец Пётр Краснов с романом «Заполье». История журналиста Базанова – хорошего интеллигента, погибшего от главной духовной пандемии 90-х. Падение веры в человека, убеждённость в необратимости дьявольских метаморфоз. Да, в «Заполье» определённая мировоззренческая заданность, иногда слишком явный, идейный символизм. Но есть мрачная красота и цельность состоявшейся катастрофы.
Юрий Козлов – мастер постсоветских апокалипсисов: внутренняя форма его сюжетов предполагает речь о государственно-бюрократических причинах национальных бед и трудную работу с интертекстом каждого произведения. В ушедшем десятилетии Козлов писал много. Особо отмечу повесть «Белая Буква» – о том, как безволие, пораженческое настроение творческой личности становится трамплином для пришествия нового, эсхатологического Гитлера.
Остаётся почти незамеченной самая мощная повесть 10-х – «Дядька» Андрея Антипина. Когда я со своими студентами читаю антипинский текст вместе со знаменитой прозой Барнса, Водолазкина, Уэльбека, Франзена, Сорокина, Шишкина, все эти вполне качественные победители в глазах молодых людей превращаются в литературных игроков, в умелых летописцев падения или взлёта очередного интеллигента-горожанина, а «Дядька» шокирует непридуманной русской трагедией – кончиной сибирского богатыря, не выдержавшего и безблагодатного времени распада, и своих личных психологических бездн. Важно, что Антипин пишет на языке одновременно региональном и национальном, сразу отметает лёгкость перевода, не соглашается с пафосом международности, о чём так заботятся издательства высокого индекса успешности.
Что общего у этих четырёх эпосов? Тяжёлая фабула национальной катастрофы. Богатая внутренняя форма не самой простой речи. Отказ от столь модной ныне смеховой культуры. Полная свобода автора от желания понравиться читающим массам. Это по-настоящему авторская, не редакторская проза. Она стремится ответить на вопрос: почему русский Гамлет уходит в не быть? Это особый Гамлет – в контексте остывающей ныне народности.
А с какой прозы стартовало десятилетие? «Пражская ночь» Павла Пепперштейна, «Математик» Александра Иличевского, «Бураттини. Фашизм прошёл» Михаила Елизарова, «Ананасная вода для прекрасной дамы» Виктора Пелевина, «Две сестры и Кандинский» Владимира Маканина, «Цветочный крест» Елены Колядиной, «Чёрная обезьяна» Захара Прилепина, «Синяя кровь» Юрия Буйды, «Всякий капитан – примадонна» Дмитрия Липскерова, «Империя духа» и «После конца» Юрия Мамлеева. Помним ли мы эти произведения? Пережили они год рождения или нет?
Особенно впечатляющим для меня было знакомство с основным веществом современной прозы. Материалом, из которого сейчас создаётся мир русского романа. Лёд – альтернатива суете, сердечным чувствам, мастерству психологического анализа. Лёд – другой путь становления человека, не через любовь. Ледяной человек соответствует замороженному миру, в котором происходит действие многих современных романов. Нет Бога, небо пусто, кругом суета – под этим пустым небом. Лёд даёт силы соответствовать правде мира и быть – вне зависимости от дребезжания материи. Здесь и форма современной художественности, напрямую связанной с кризисом сердца. В этой мужественности слышен нездешний ветер, доносящий весть о нелюбви к миру.
Разве тот же Пелевин возможен без помощи льда? Как бы ни кричали мы о любви на Пасху и Рождество, Будда и Гамлет многим ближе, чем Христос.
Гамлетизм с интонацией пустотности – мода десятилетия. Впрочем, только ли этого? Кихотизм требует не только особого характера, но и веры в необходимость подвига, в желательность отказа от мизантропических ухмылок. Есть у русской литературы Дон Кихот Проханов. И в 10-х годах его романы – «Русский», «Человек звезды», «Время золотое» – продолжают славить символическое Средневековье, православно-коммунистическое рыцарство. Однако гамлетическая энергия оставила куда более заметный след. Полистайте «Дождь в Париже» Романа Сенчина – вот он, финиш неорусского Гамлета! Тот ещё принц! Уже без всякой народности. Она так и не просияла в «новом реализме», недовоплотившись под агрессией автобиографизма.

Беллетристика ограничивается эмоциями граждан и требует финансового круговорота. Словесность, даже пребывая в границах художественной литературы и продаваясь на соответствующих полках, желает значительно большего – быть жизнью, выступать и мировоззренческой стратегией, и нравственно-философской проповедью.
Это ведь наша русская мечта, дело и, наверное, невроз – писать так, чтобы хоть какие-то искры локального священного писания разбегались по самому неказистому тексту.
Дмитрий Быков и Захар Прилепин в минувшем десятилетии приложили много усилий для особого присутствия в литературном процессе – быть всем. Именно Прилепин и Быков в последние годы ведут борьбу за статус мастера словесности, за превращение унылой беллетристики в игру и деяние по магическому созиданию новых миров. В таком случае издание романов, выступления на телевидении, захват соцсетей, злая публицистика – форма поддержки своих литературных сюжетов. И, как следствие, книжная продукция, оберегая всё ещё сакральный статус «писатель», помогает укорениться в политике – в самом широком понимании.
Некогда товарищи – Быков и Прилепин – разошлись по своим полюсам, словно требовалось специально акцентировать внимание на извечном противостоянии патриотического и либерального на просторах нашей словесности. На ЖЗЛовского «Пастернака» (пожалуй, лучшую книгу Быкова) Прилепин ответил столь же объёмным и смыслозакрепляющим «Есениным». Я бы сказал, что в этом заочном споре Быков точно не проиграл. Да, оба фолианта представляют собой 1000-страничные манифесты, интригующие драмы и личной жизни гениев, и их тяжёлое взаимодействие с советской властью. Да, оба автора ценят поэтов, тянутся к ним.
Однако Быков свой манифест делает не только информационным событием, но и признанием в любви. Никакой дерзкой иронии! Даже когда он говорит о христианстве, он вещает о «пастернаковской религии». Возможно, Прилепин любит Есенина не меньше, чем Быков – Пастернака. Но пишет о Есенине – с есенинской наглостью. Алкоголик, буян, законченный хулиган в творческих акциях, совсем не канонический христианин, советский человек с глубоким пониманием революции – это утверждение образует ядро представленного Прилепиным жизнеописания. Прилепин говорит правду. Вместе с тем, кое-что действительно смущает. В книге ощущается авторская торопливость, усталость от проекта. Хуже всего, что обида человека, слегка запутавшегося в обилии дел, переносится на героя-поэта.

Эта риторическая суетливость, нескрываемое желание заработать на своём книжном потенциале, при неминуемой жертве качеством – важный признак десятилетия. Даже Прилепин здесь, что уж об остальных говорить.
Ну, зачем Дмитрий Быков написал «Сигналы» и «Икс» – дурные тексты, в которых далёкий от сложности концептуализм превращает дятловскую историю и шолоховский вопрос в столь понятный молодым литераторам трэш?! Однако в романе «Июнь» Быков снова взял себя в руки – идеолога и проповедника. Здесь последовательнее всех Борис Гордон, протагонист второй части. К финалу его искренность начинает напоминать состояние древнееврейского пророка, отрекающегося от очередного Вавилона. То, что для Быкова Вавилон – это Россия, новостью назвать нельзя. Читателям, например, романа «ЖД» есть, что вспомнить. Однако в «Июне» идеолог-харизматик Быков идёт дальше, отождествляя Россию и Германию в образе единой и, естественно, главной опасности.
Прилепин понимает жанровую миссию романа иначе. Слушал его на Кожиновских чтениях (г. Армавир, Краснодарский край) в 2013 году, незадолго до завершения «Обители». Удивило, с какой яростью оратор отстаивал свободу романа от идеологии, его захваченность жизнью. Никаких патриотов и либералов в романном искусстве Прилепин признавать не хотел.
Наверное, всё сложнее. Ведь идея способна утвердиться на стадии выбора сюжетного материала. В «Обители» – уже советские Соловки, первый коммунистический лагерь. В романе «Некоторые не попадут в ад» – время конфликта вокруг Новороссии. В публицистике и самой жизни Захар Прилепин редко сигналит о двойственности позиции. С каждым годом возрастают его советская партийность, уважение к титаническим фигурам, перевернувшим (по Прилепину, спасшим) Русский мир. Военная деятельность в Донецке не оставляет сомнений в позиции по русско-украинскому вопросу. Однако в «Обители» жанровые черты романа-идеи растворяются в житейском, абсолютно не философском экзистенциализме Артёма Горяинова. Строгий акцент – на жить! и быть!
В донбасском романе Прилепин удивил меня больше. Словно он сам, он-герой и другие действующие лица ждут от «императора» бронебойного слова о священной активности. Снова Захар Прилепин прав: нет этого слова. И поэтому возрастает минорная интонация, как-то мягче объятия внутри братства, ремарковское требует для себя места.
Может, не ждать проповеди закадрового властителя, а сделать роман обращением к нему, началом совместной риторики, риторики поступка? Идейно-нравственным призывом, наконец. Быков, не конкретизируя адресат, поступает именно так. Шагая из литературы с её относительностью в полную уверенности словесность.
«Есть ли Господь Бог и как отзывается он в сердце человеческом? Достижимо ли бессмертие личное, да ещё в пространстве единственно божественной религии? Почему так сильно болит в нас философия истории и нескончаем спор о мессианском статусе своей страны? В каком из времён твой национальный мир был настоящим и как его следует возрождать? Почему так сильно связана судьба Родины с апокалипсисом? Как пережить именно своё, вот здесь горящее мироздание, парадоксально совмещающее утопию и антиутопию?». Сейчас это вопросы русской словесности. Разные ответы на них и обеспечивают реальность эпоса, который мы неуклюже называем противостоянием патриотов и либералов.
Тем интереснее феномен Евгения Водолазкина. Думаю, что вполне официальным победителем литературного десятилетия стал именно он. Питерский профессор филологии ворвался в литпроцесс «Лавром», закрепил успех «Авиатором» и «Брисбеном», не дал усомниться в важности своего присутствия многими другими книжками, статьями, выступлениями.
«Лавр» многие оценили как первый по-настоящему православный роман. Написанный не просто верующим человеком, но христианином с профессиональным знанием русского Средневековья. Вот наш национально-литературный ответ постмодернизму! Правда, писать роман как житие, превращая сакральное в художественное, позволять в средневековом сюжетном пространстве угнездиться знакам нашего времени – это и есть постмодернизм.
В романах Водолазкина постоянно звучит тема противостояния смерти, её преодоления. Всё верно: становление ключевых сюжетов мировой словесности (от египетской «Книги мёртвых», шумерского «Гильгамеша» и «Илиады») – это разноцветная антимортальность, освоение бессмертия в самых разных вариантах. Евгений Водолазкин хорошо знает эту технологию. Ну и, конечно, герой нравится интеллигентским массам – гений своей сферы, обязательно проходящий становление под духовным вопросом; гений с нарастающим и по-своему разрешающимся страданием.
Прилепина с Быковым достаточно для понимания: в современной русской литературе идёт война миров. Не реализма с постмодернизмом, а двух идейно-философских флангов и кланов – патриотизма и либерализма. Здорово, какой у нас эпос! … И тут – словно наваждение: а не сигналит ли, например, проза Водолазкина о том, что дело не в патриотах и либералах, а в диктатуре литературных проектов, в торжестве монополистов книжного рынка, которые пытаются сожрать всё? Вот «Лавр» – для православных любителей агиографии и нравственной проповеди. «Авиатор» – это для западников, для друзей-либералов, теперь ставящих том Водолазкина рядом с томами Улицкой и Шишкина. А недавно вышедший роман «Оправдание острова» – и нашим, и вашим одновременно: тут и святые души монархов, и осмеяние революции, и заодно – возвышение искусственных праведников над всей чертовски надоевшей историей. И, конечно, Бог-бог-бог…
Надо ли сравнивать вездесущего Водолазкина со скромным Тарковским? Надо! Феномен Водолазкина – в сочетании фабульной динамики, сверхлитературной серьёзности и упрощающего решения историософских и метафизических вопросов. Михаил Тарковский такой значимой лёгкостью, духовной элегантностью не обладает. В ушедшее десятилетие имя писателя Тарковского зазвучало громче, им заинтересовались центральные издательства, но выйти за пределы достаточно узкого круга вряд ли удалось.
Дело и в том, что в прозе Водолазкина говорит высокостатусный питерский профессор, а в Тарковском – сибирский охотник, совершивший исход из мира столичной интеллигенции. И в том, что автор «Лавра» способен к беллетристической игре, а автор «Полёта совы» и «Тойоты-Кресты» обращён к такой форме реалистического письма, при которой жизнь сибирского народа восходит к спокойной православной дидактике без фантастики и эффектных риторических обобщений. Ненасильственного выстраивания провинциального материала (в духе Валентина Распутина) здесь настолько много, что притчевое начало как бы растворяется в христианской обыденности. И для Тарковского начать фантазировать и эффектно схематизировать значит предать эту самую обыденность, словно препятствующую назвать тарковские повести и рассказы литературой.
…Между делом – какие ещё творения удивили в 10-х? «Перевод с подстрочника» Евгения Чижова – сюжетом поглощения гамлетического поэта чужими, эпическими мирами. «Illuminations» Эдуарда Лимонова – наглостью старого гностика. «Тело и души» Людмилы Улицкой – смертной печалью опытного идеолога. «Красный свет» Максима Кантора – воссозданной битвой гвельфов и гиббелинов на полях русской истории. «Женщины Лазаря» и «Сад» Марины Степновой – взрывным сочетанием русского, вакхического и еврейского в безбашенном сюжете жизни и смерти. «Немцы» Александра Терехова – простой метафизикой чиновничьих залётов. «Захват Московии» и «Тайный год» Михаила Гиголашвили – лучшим по качеству языка наездом на архетипы русской истории. «Не кормите и не трогайте пеликанов» – неканоническим мученичеством гуманитария, соединяющего абсурд с крестом…
Не для всех активных читателей десятилетие было отмечено встречей с писателем-бизнесменом Александром Потёмкиным. В его главных романах – «Кабале», «Русском пациенте» и «Прозрениях одиночества» – авторская установка на трансформацию литературы в словесность представляет интерес.
Разливающуюся по современным романам нелюбовь к человеку и времени Потёмкин оформляет в жесточайшем монологическом стиле. Это монолог о крахе человечности (русской, но не только), о мизантропическом воцарении самых мрачных голосов гоголевского мира или мира Достоевского. Русский психологический архетип у Потёмкина являет достаточно искусное издевательство над национальными идеалами жертвенности, религиозности, зависимости от эмоций, а иногда и веществ. Потёмкин словно внедряет технологии постчеловеческого существования, настолько лихо разбирается с сюжетами свободы и любви, что вырастает в потёмкинском мире Великий инквизитор. Он твёрдо знает, что бактерии или трансгуманизм сильнее и основательнее классического человека. Тут уже и русский Гамлет под ударом, универсальный Фауст танком едет по читательским душам!
Потёмкина часто упрекают в дилетантизме и графоманстве. В этом контексте минувшее литературное десятилетие дало пищу для серьёзных размышлений. Графоманская проза Потёмкина шокирует субъектностью повествования, неповторимым характером непрофессионального авторского присутствия, нежеланием воссоздать канонические основания настоящей романности.
Главная беда прозы 10-х годов – не дилетантизм, а избыточная вера в присутствие нерушимых принципов литературности. Не графомания, а стандартизация, стремление показать, что мы – настоящие писатели, мы умеем; и не вздумайте помыслить, что мы чего-то не дочитали в виртуальном учебнике управления правильным повествованием. За видимостью состоятельной прозы с харизматичным названием (то «Вера», то «Патриот», то «Текст») – отсутствие авторских родовых мук, индивидуального героя. Заученный профессионализм – знак нашей прозы.
Стремление сжать литературное десятилетие до единого сложного события и есть работа на границе беллетристики и словесности, помощь в освоении потока новейшей прозы как значимого сюжета жизни – не только романа или повести. В этом контексте много обещала организованная «Литературной газетой» дискуссия – об основных процессах в художественных исканиях 10-х годов.
Увы, она не получилась громкой, сразу трансформировалась в пространные комментарии к стартовой статье Романа Сенчина «Под знаком сочинительства». Сенчин, откровенно скучая в собственных размышлениях, отказывает литературе в литературности, лишает её присутствия авторского мифа, пытается свести к правде и очень своеобразно понятой реальности. Примеры побед реалистической поэтики немногочисленны: как бы романы Эдуарда Лимонова «В Сырах» и «Дед» («мощные книги»), повесть Бориса Екимова «Осень в Задонье» («проза, настоящая русская проза») и «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова («пиковое произведение нового реализма»). Всё остальное – «Обитель» и «1993» Шаргунова, новые тексты Рубанова, Садулаева, Водолазкина, Козловой и др. – «сочинительство». Под беллетристикой Сенчин понимает «ту прозу, где в достоверность происходящего мне не верится, где больше фантазии автора, чем реальной, документальной основы».
Это же надо, чтобы всё было настолько наоборот! Беда современной литературы не в кризисе документальных основ, не в игнорировании фактов, а в недосочинительстве, в неспособности автора взойти на уровень действительно творческого субъективизма, превращающего жизнь в искусство. Беллетристика (раз уж принимаем слово в негативном значении) не там, где ищет Роман Сенчин.
Беллетристика сегодня в проектности, в диктате издательской редактуры, в страстном желании быть растиражированным и купленным. А прежде всего – в неумении уйти в себя, лечь на дно, отказаться от болтовни. Нельзя издавать по несколько новых книг в год! Это и есть беллетристическое сочинительство – невоплощение своего сокровенного в тексте, потому что этому сокровенному просто некогда родиться.
Чтобы действительно стать нужным словесности, надо вернуться к старому минимуму литературы – к интриге языка, к драматической работе над словом. Жить в полифонической речи, а не иметь её для персональной успешности. Порвать отношения с безумной белкой, которая вращает и вращает колесо литпроцесса… Выплёвывая в читателей одну, две, нет – три книги жаждущих авторов в год! Не считая, разумеется, переизданий…
Успейте, господа писатели, покинуть пустыню маскульта ради пустыни самого себя, собственной глубины и молчания, свободной от бесконечного тиражирования вялого Я. Ведь новые тексты дохнут, как мухи! Не успеет выйти ваш новенький роман (и премию, глядишь, отхватит!), к концу года никто уже и место его захоронения не помнит. Издали-продали-купили-покричали-забыли. Именно эта схема правит литературным процессом сегодня.
Как прекрасен десять лет литературно молчащий Михаил Шишкин! Без иронии, поверьте…

 

12 комментариев на «“ЖАЖДА СЛОВЕСНОСТИ В ПУСТЫНЕ БЕЛЛЕТРИСТИКИ”»

  1. Автор тенденциозен и специально не упоминает фамилии многих писателей и литературоведов, творчество которых по всем статьям перекрывает эпигонские упражнения “писателей” из поминальника, выпестованных в редакции Елены Шубиной? Где Сергей курилов, Николай Иванов, Генадий Иванов, Михаил Лайков, Олег Ермаков, Юрий Павлов, Антон Уткин, Владимир Бондаренко, Валерий Терёхин, Александр Скоробогатов, Сергей Соколкин, Николай Дорошенко, Валентина Ерофеева, Александр Балтин, Марина Маслова и другие, в том числе упомянутые в Финальной списке литературы, рекомендуемом Союзом писателей России для восстановления отечественного школьного образования

  2. 1. Критик А.Татаринов прошёлся по так или иначе раскрученным в СМИ прозаикам “либерального” и “патриотического” направлений. Конечно, каждый из “писателей” (а кто это? – профессии такой нет и не надо!), потому что это не инженер, не конструктор, не механик, не наладчик, не слесарь. А “инженера” человеческих душ (пророка, Гуру, программиста Цели и Истины в этой жизни) из любого из них нет и не надо., т.к. по Их лекалам не надо никому (читателю) строить свой жизненный путь.
    2. Список от некоей “патриотки” “Дарьи” тоже тенденциозен, занимаются эти “писатели” “описательством” на уровне школьных сочинений.
    3. В связи с этим давно сказано, что ВСЁ уже сказано до “новых” романов-повестей, которые написаны с меркантильным (спрятанным) наклоном каждой строки.
    4. Это ВСЁ (Истины) высказаны в мировых религиях Первопророками и затем их прямыми последователями (для “своих” этносов).
    5. А. Татаринову и “Дарье”. Для сравнения и критики почитайте авторскую повесть -предупреждение “Есть Божий суд…” (см. в инт., хотя издано в 2012 г.) – калейдоскоп событий и Истории (повесть в длинном списке Бунинской премии 2015 г.). Это был также ответ на антиправославный “Цветочный крест” Е. Колядиной.

  3. 1. Анониму “J7”. Спасибо за рекламу поэзии Ю.К. в “проза.ру”.
    2. По “оскорбление выдающегося поэта Геннадия Иванова…”
    Приведу строки “выдающегося” с сайта “росписатель” из подборки «Мы всем должны…» (из новых стихов) от 04.11.2019:
    * * *
    Мы стихи почитали,
    а нас покормили за это.
    Даже рюмку налили.
    И честно скажу, не одну…
    В наше время не слышно,
    не видно пророка-поэта.
    Мы вполне понимаем
    и чувствуем эту вину.
    Только что же нам делать?
    Конечно, писать и  трудиться.
    По велению Божию
    будет когда-то пророк…
    Наше дело работать
    и сердцем к народу стремиться.
    Нас не знает народ,
    но он ждёт неминуемых строк!
    Опубликована пародия на эту застольную исповедь (могу привести, если попросите, или есть в интернете)

  4. Пространный обзор…Если писать конкретно/об исследовании Захара Прилепина “Есенин”/,то можно указать на обстоятельную рецензию Юрия Павлова в “Нашем современнике”/4-2021/; по автору рецензии, Захар Прилепин “вылепил” поэта
    как левого,опустив тему любви Есенина к России…

  5. “Где Сергей курилов, Николай Иванов, Генадий Иванов, Михаил Лайков, Олег Ермаков, Юрий Павлов, Антон Уткин, Владимир Бондаренко, Валерий Терёхин, Александр Скоробогатов, Сергей Соколкин, Николай Дорошенко, Валентина Ерофеева, Александр Балтин, Марина Маслова и другие, в том числе упомянутые в Финальной списке литературы, рекомендуемом Союзом писателей России для восстановления отечественного школьного образования”. Это подстава? Издевательство? Вы хотите, чтобы этих авторов закидали помидорами?

  6. Прилепин много еще чего и кого опустил. Тем и живет, беллетрист навсегда.

  7. 1. Анониму “N” на комм. 4. Прозу О.Ермакова не читал, не обязан. Думаю, мою прозу О.Ерм. также не читал (есть на сайте «Звезда полей», для любознательных и в госбиблиотеках от Книжной палаты РФ).
    2. У О.Ерм. профессия «лесник», а не писатель, он член общественного СРП. Ю.Кир.- инженер и к.т.н. — но не писатель, нет записи в трудовой книжке, и не только у меня. Да , я принят в МГО Союза писателей России в 2000 г., но Это также общественная организация, а не государственная!!! 3. Насторожило, что О. Ерм. , цитирую из вик.: «Член Союза писателей РСФСР с 1989 г., а с 1992 г. Союза российских писателей» Это выбор О. Ерм. после перестройки в связи с отсутствием спец. образования? Которое даёт глубину понимания тенденций!
    4. Интересно, а за какие заслуги О. Ермаков цитирую: «С 2011 года входит в состав Первого жюри Международной премии имени О. Генри «Дары волхвов» (Нью-Йорк)». Меня почему-то не пиарят (ни в какое знаменитое жюри не включают ни в России, ни за кордоном) при наличии высшего технического образования и по множеству изданий в поэзии и прозе.
    5. Лесники бывают разные. Я был знаком (и не только в буфете ЦДЛ) с лесником-профессионалом Юрием Куксовым и народным поэтом, по моему мнению.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.