Жить, работать, пить – и всё взахлёб

Писатель-детективщик Виктор Смирнов убеждён, что так мог только Олег Куваев

Рубрика в газете: Чудаки живут на востоке, № 2021 / 24, 23.06.2021, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Виктор Смирнов категорически не согласен, когда его или Олега Куваева относят к шестидесятникам.
– Мы пятидесятники, – категорически заявляет он. – Наше отличие от других в том, что наше детство слилось с войной. Нашу психологию и наше мировоззрение во многом формировала война. Мы по определению не могли не стать патриотами. Вы даже представить себе не можете, как мы все, мальчишки, ждали в войну нашей Победы. А шестидесятники – это совсем другое поколение. Мы только учились писать, война ведь очень сильно сказалась на нашем обучении, а они уже могли жонглировать разными понятиями. Я вспоминаю себя. У меня очень долго любые абстракции вызывали оторопь. Когда говорили «сила тяжести», я не понимал, что это такое. Сила – это сила, а тяжесть – это тяжесть. Совместить два эти слова мне было сложно.
Но шестидесятники ведь тоже прошли через войну.
– Однако война, – уточняет Смирнов, – у всех была разной.


Это действительно так – Куваев пацаном почти все военные годы провёл на железнодорожном разъезде Юма, через который проходили и эшелоны с техникой, и вагоны с ранеными бойцами… А Смирнов застал войну девятилетним мальчишкой на границе.

– Мы жили в двух шагах от границы, в Черновцах, – рассказывает он. – Отец в первые же часы ушёл из дома, узнать, что случилось – а у него был белый билет. И вернулся к нам лишь через два года. А мы с матерью тогда надеялись убежать от немцев. Но нас догнали, и мы оказались в оккупации, на Курщине. В начале сорок второго года наши попытались отвоевать те районы. Была задумана такая Курско-Обоянская наступательная операция. Но она привела только к большим жертвам. Представьте себе этих солдатиков. Их бросили на хорошо укреплённые позиции немцев с одной винтовкой – без артиллерии, танков, поддержки авиации. Что они могли? Снег ведь был глубокий. Войска, естественно, быстро завязли. Нас освободили от немцев, кажется, лишь на неделю. А потом наши, бросая раненых, вновь бежали. Ни в кино, ни в литературе об этом долго не рассказывали. Лишь Лариса Шепитько как-то показала зимнюю войну, и люди увидели, что главным врагом в конце 41-го – начала 42-го были даже не немцы, а лютые холода. Я сам о пережитом написал повесть «Заулки» лишь через много лет после войны. Но когда писал, многие документы ещё оставались секретными. Поэтому я писал только по сохранившимся детским впечатлениям. А в конце лета сорок третьего наконец мы увидели и отца. Оказалось, он был ранен и лежал в госпитале. Но после фронта с ним что-то произошло. Отец стал сильно пить. Мать это угнетало, и она вскоре ушла к его другу – тоже фронтовику, занимавшему генеральскую должность. Так у меня появился отчим и новая фамилия – Смирнов. А старую – Тилло – мать хотела, чтобы я побыстрей забыл. Ведь мой отец происходил из очень непростой семьи. Всем его родным после семнадцатого года сильно досталось. Он сам оказался лишенцем. Правда, злобы на советскую власть отец никогда не держал. Я помню, как он радовался, когда его приняли в партию. Но мать боялась, что прошлое родни отца могло аукнуться на мне, и хотела, чтобы я поменьше о нём знал. К чему я всё это рассказываю?! Поймите, мы, конечно, с детства что-то слышали про лагеря, что-то сами видели, но мы росли в вере в советскую власть. И о лагерях мы не писали в своих книгах не потому, что опасались цензуры или ещё чего-то. В нас с детства были заложены другие идеи, другие ценности. Неслучайно и у Куваева все герои – это делатели. Олег всё-таки в своих книгах излучал оптимизм. Кто пережил Победу, иначе и не мог. Оптимизм в нас был предопределён.

Я уточнил у Смирнова: кого он имел в виду под словом «нас». Только Куваева или ещё кого-то?

– Куваев был лучшим из нас. Кто ещё был? Помню Володю Зыслина (он же Самсонов). У нас с ним была разница в возрасте. В отличие от меня Володя успел повоевать, он ведь прошёл школу юнг. Но мужик в 40 лет умер. Был ещё Юлик Файбышенко. Он написал повесть «Кшися». Мы на него возлагали огромные надежды. Правда, ему не давала покоя мания преследования. Но, понимаете, ни Володя, ни Юлик многого не успели. Юлика нашли потом повешенным рядом с какой-то железнодорожной станцией. В общем, и Володя, и Юлик ушли из жизни только с обещаниями.
– А Куваев?
– Он успел выстрелить «Территорией».
– Вы дружили с Куваевым?
– В бытовом смысле – скорее нет. У нас были нечастые встречи. Но мы оба этими встречами дорожили, потому что понимали друг друга. Мы с ним стали товарищами по мировоззрению.
– А с чего всё началось?
– Всё началось в редакции журнала «Вокруг света». Но как, при каких обстоятельствах, уже не помню.
– По сохранившимся в архиве Куваева материалам я выяснил, что первые свои вещи Куваев направил в «Вокруг света» чуть ли не в конце 1958 года, но их в редакции успешно потерял Александр Иванченко.
– При мне этого проходимца в журнале уже не было. Я появился там чуть позже, в 60-м году. У меня был выбор: податься или в «Смену», или в «Вокруг света».
– Но разве «Смена» тогда не была престижней?
– У меня со «Сменой» возник роман, когда ещё учился на журфаке МГУ. Но там мне очень рано объяснили, что для журнала допустимо, а что непроходимо. Помню, мне заказали очерк о рабочей молодёжи Коломенского паровозостроительного завода. Я вставил в него главку о молодых девушках, которые, чтобы вырваться из своих деревень, вынуждены были устроиться стерженщицами в формовочный цех и каждый день на своих руках перетаскивать тяжелейшие детали. Эта адская работа привела к тому, что врачи обнаружили у девушек опущение матки. Я в своём очерке взывал к инженерам и просил их что-то придумать и механизировать этот процесс. Но в журнале у меня эту главку зарубила Ольга Кожухова.
Знаете, с одной стороны, это была героическая женщина. В неполные восемнадцать лет она оказалась на фронте. Вытаскивая через Угру раненых, она получила ранение и одну половину лица у неё перекосило, а другая половина осталась, как и прежде, очень красивой. Но, с другой стороны, что могла эта мужественная женщина сделать против системы?! Она, когда прочитала мой очерк, сразу сказала, что главку про таскающую непомерные тяжести девчушку надо убрать. Почему? Потому что у нас было запрещено писать о профзаболеваниях. В журнале «Смена» в этом плане всё заранее было предопределено. А в редакции «Вокруг света» давали больше самостоятельности. Я мог в любое время рвануть чуть ли не на целый месяц на Саяны или в Бодайбо.
– А кто привёл вас в «Вокруг света»?
– Кажется, Юра Попков. Он тогда был в журнале ответственным секретарём. Ему понравился мой очерк о том, как я матросом из Калининграда плавал в Польшу. Наше небольшое судно поставляло полякам зерно, а обратно мы везли целлюлозу.
– Ну а про Куваева-то как вы узнали? Или кто вас с ним познакомил?
– Мне сначала в руки попал его рассказ «Берег принцессы Люськи». И я сразу понял, что имею дело с писателем.
– Прямо-таки сразу?
– Представьте, что да. Я сразу признал его превосходство.
Согласитесь, услышать такое от писателя – редкость. Ведь у нас почти каждый пишущий человек мнит себя гением. И признать чьё-то превосходство способен далеко не каждый.
Но на штатной работе в «Вокруг света» Смирнов пробыл недолго – всего два с половиной года. Уходя из редакции, он 13 ноября 1962 года послал Куваеву в Магадан письмо:

«Дикому человеку из стойбища племени геологов.
Насчёт Ноя тебе Попков [ответственный секретарь журнала «Вокруг света». – В.О.] ответил. Я про золото.
Конечно, прежде всего извини, что задержал ответ. Такой уж я человек. Я-то к этому привык. Ты, может быть, нет.
Я, старина, с 1/XI на свободе. Ушёл со штатной работы. Надоело, писать хочется. Хоть как, но писать. Тем более, пока есть о чём. Тем не менее сейчас запрягся до января в срочную и нелёгкую работу, чтобы обеспечить существование на 1963 год. Делаю срочно для изд-ва небольшую книжечку-брошюру об армии. Тема нужная.
А с февраля 1963 г. надеюсь вовсе освободиться и закончу два полудетектива начатых – шофёрский и про войну, про бандеровцев и прочих сволочей, как из разыскивали «ястребки». Тема мне очень знакомая – ещё малолеткой, в 45–47 гг. сталкивался с этими делами в родной Хохландии.
Насчёт золота. Старина, я, видно, не смогу. Это и нелепо как-то: причём здесь я? Уж и вовсе не причём. Пиши давай. А для начала: я об этой теме говорил в «Смене». Гл. ред. Никонов Анат<олий> Вас<ильевич> «за». Напиши в «Смену» Ефремову Саше (помнишь такого усатенького?). Он ждёт твоей вести. И таким образом в сокращ. виде детективчик опубликуешь в «Смене», а дальше – с изд-вом – будет таким образом легче. Только надо выяснить (лучше через «Смену» – она как-никак орган комсомола), как реагирует соответств. организация (кажется, подобные дела ведёт КГБ?) на такой материал. Словом, получить заранее добро.
Мне кажется, так и надо действовать.
Пиши, чукотский викинг, собутыльник Беринга.
Я, в случае чего, вполне смогу откомандироваться в твои края. Вообще, времени скоро будет много. В январе буду в Трускавце лечить почки, и, если останусь жив, целый год смогу работать тихо и спокойно.
Жму лапу.
Виктор.
Насчёт «Смены» действуй срочно. Там ждут. Это будет солидной основой для книги! «Смена» – адрес посмотри. Ефремову Александру Никол. (Сашке)».

Поясню: Куваев перед отъездом в Магадан занёс в журнал «Вокруг света» повесть «С тех пор, как плавал старый Ной». Но редакция внесла некоторые правки. Куваева это очень обидело. Чтобы снять конфликт, Попков послал ему вдогонку письмо (правда, я его в архиве писателя пока не обнаружил).
Перед отлётом в Магадан Куваев признался Смирнову, что хотел бы взяться за тему открытия золота на Чукотке и приглашал присоединиться своего приятеля. Но у Смирнова уже были собственные планы. Он посоветовал Куваеву собирать материалы и писать в одиночку, но прежде – заручиться поддержкой в журнале «Смена», порекомендовав держаться там за Ефремова.

– Куваев Ефремова тоже знал, – уточняет Смирнов. – У нас в «Вокруг света» работала Сашина жена – Рита Кондратьева. Саша был одарённым человеком, не зря его потом направили корреспондентом в Англию. Но у него была одна беда, он много пил. Это его погубило.
– С кем ещё Куваев приятельствовал в редакции «Вокруг света»?
– Олег общался в редакции почти со всеми, но чтобы приятельствовал…
– А Попков разве не был его приятелем? Он ведь даже опубликовал в 64-м году хвалебный отклик на первую книгу Куваева «Зажгите костры в океане».
– Юра был отличным парнем. Он весь горел работой, особенно в начале 60-х годов. Но у него уже тогда имелась некоторая цэкашная канцелярская жилка, а это Олега, кажется, раздражало.
– Что именно?
– Юра в начале 60-х годов постоянно многих сотрудников журнала посылал в отдел пропаганды ЦК комсомола писать речи для комсомольского начальства. Кстати, меня это тоже не минуло. Я пару раз готовил тексты то ли для Пастухова, то ли для Павлова. А что я мог? Ну вставил я как-то Павлову пару пословиц. Принимавший мой текст Юрий Верченко – он тогда заведовал в ЦК отделом пропаганды – попросил найти ещё одну пословицу. Я подумал и вписал: «Как у нас говорят в народе, праздники буднями ценят». Верченко был в восторге. Он даже не догадался, что это – не народная пословица, а выпученная мною казёнщина.

После этого рассказа Смирнова я, кажется, понял, как имя Куваева весной 1965 года появилось в речи главного комсомольца страны Павлова на втором съезде писателей России. Это постарался или Юрий Попков, или работавшие под его началом сотрудники журнала «Вокруг света».
Перебрав в памяти ещё нескольких сотрудников «Вокруг света» за первую половину 60-х годов, Смирнов назвал ещё одно имя. Он упомянул Людмилу Прохорову, которая, по его мнению, приятельствовала с Куваевым.

– Она, кажется, работала секретаршей. Многие в журнале были убеждены, что Мила влюбилась в Олега. Но Мила по своей натуре была альтруисткой: за всех переживала и всем бескорыстно помогала. Мила устраивала Олегу встречи, возила по Москве его письма, вычитывала рукописи… Нет, любовного романа там не было. Там была только забота об одиноком авторе журнала.

Но другие сотрудники журнала считали эту Милу Прохорову сплетницей, которая потом Куваеву принесла немало зла. Спрашиваю у Смирнова: а что Юрий Савенков, Евгений Федоровский, Валерий Орлов

Женька Федоровский, да, ходил у Олега в приятелях. Но он был другого склада человек, нежели Олег. Женька скорей со мной приятельствовал. Много хлопотал в журнале за Олега Савенков. Правда, у Савенкова тогда были непростые отношения с Попковым, и это иногда отражалось и на Олеге. Но, повторю, друзей в привычном понимании этого слова у Куваева в журнале не было.
– А Евгений Рысс, написавший столько приключенческих книг?
– Рысс в журнале не работал. Это я его с Куваевым познакомил. Он очень много помогал молодым, а Олегу даже дал рекомендацию в Союз писателей.
– У вас были откровенные разговоры с Куваевым?
– Да, но не так часто. Нам ведь после возвращения Олега из Магадана особо и негде было посидеть. И он, и я были, по сути, бездомными. Олег жил в подмосковном Болшеве (там за его сестрой была закреплена комната в коммуналке), я какое-то время снимал жильё в финском домике возле аэропорта Шереметьево, по соседству с дачным городком «Литературной газеты». В это время, помню, и у него, и у меня начались романы с кино, и у нас о обоих многое не получалось. А Олег ещё влюбился на киностудии, кажется, в Голубкину.
– В какую Голубкину?
– Ну в ту, которая сыграла главную роль в «Гусарской балладе».
– А вы ничего не путаете? Может, в другу Голубкину – в Людмилу, которая работала редактором на киностудии «Мосфильм», но не в Ларису.
– А я даже не знал, что Голубкиных было несколько. Я помню только, что я как-то заехал к Олегу в Болшево. А он был в тёмных очках. Нетрудно было догадаться, что он накануне сильно принял и теперь скрывал последствия загула. Я уговорил его рвануть ко мне в Шереметьево. С утра пораньше я побежал на рынок за травой и молодой картошкой. Вернулся, а Олега уже нет. На столе лежала записка: «Витя, прости, я отпил. Верну». Точно: в шкафу стояла уже початая бутылка. Так что до откровенного разговора дело тогда не дошло.

Я рассказываю писателю, что в архиве Куваева сохранились его письма журналистке Валерии Васильевой, которая была женой друга Куваева – Юрия Васильева. В феврале 1967 года Куваев писал ей:

«А мудрый-мудрый хохол Витя Смирнов, которому выпить запрещено из-за почек, говорит иногда, когда надо потолковать по душам: «Пойдём, Олег, выпьем». Я говорю: Витька, тебе же нельзя. Понимаешь, отвечает, потолковать очень хочется, а трезвый ты – бука, слова не вытянешь».

И перед Смирновым, и Куваевым в конце 60-х годов встал один и тот же острейший вопрос: куда нести свою прозу. В «толстых» журналах ни того, ни другого особо не ждали. В какой-то момент больше стало везти Смирнову.
– Я, – вспоминает он, – в году 71-м случайно в издательских коридорах встретил Игоря Захорошко. Мы с ним вместе учились в десятом классе в Каунасе. Начались расспросы: кто, где, с кем. Захорошко попросил показать какие-нибудь вещи – а его после взяли ответсекретарём в журнал «Молодая гвардия». Ну я и принёс ему «Тревожный месяц вересень». Он сходу поставил эту повесть в номер.

К слову: чуть позже в ту же «Молодую гвардию» Куваев принёс один из первых варинатов своего романа про чукотское золото, но который тогда назывался не «Территория», а по-другому: «Там, за холмами». Но в редакции журнала за четыре месяца никто из сотрудников даже не притронулся к его рукописи.
Мог ли в 1972 году Смирнов повлиять на «молодогвардейцев»?

– Уже нет. Захорошко, по-моему, тогда уже ушёл в другой журнал, а выходов на других начальников у меня не было. Но позже я поучаствовал в публикации «Территории» в «Роман-газете». В своё время главный редактор этого издания Ильинков включил меня в редсовет, и я мог что-то рекомендовать. Ильинков потом даже попросил меня написать короткое предисловие к «Территории».
– Ильинков разбирался в литературе?
– Я бы так о нём сказал: это был очень даже неглупый чиновник.

Теперь о кино. Вот тут и Смирнову, и Куваеву долго не везло. На киностудиях их обоих без конца мордовали сквозными проходами и зрительными контрапунктами.

«Уконтрапутило меня кино, – признался Куваев в декабре 1968 года магаданскому писателю Юрию Васильеву. – Лучше всех об этом сказал собрат по судьбе Витя Смирнов, который имел неосторожность написать детективный сценарий для Свердловска и подписать договор на две серии в Киеве. Сказал он так: «Доработки всё доработки. Время идёт, а деньги-то где?»

Правда, позже Смирнов всё-таки отвоевал в киношном мире место под солнцем. А Куваеву не удалось. Почему?
Выслушав рассказы Смирнова о его работе в кино, я, кажется, догадался, почему у Куваева не пошли дела на этом фронте. Смирнову вовремя подвернулся нужный человек. Я имею в виду Игоря Болгарина. Во всех титрах смирновских экранизаций он указан как соавтор сценариев. Но каким Болгарин был сценаристом? В профессиональных кругах он имел репутацию ходока. Его хорошо знали во всех инстанциях. Он обладал полезными связями. Болгарин знал, как надо пробивать сценарии и вышибать деньги для съёмок. А у Куваева такого нужного человека в мире кино не оказалось.
Кстати, про Болгарина. Одно время Болгарин всячески подталкивал Смирнова к созданию сценариев о знаменитостях. Писатель встречался, к примеру, с племянницей Ленина – Ольгой Дмитриевной Ульяновой.
– Но у меня с ней ничего не получилось, – признался писатель. – Она до последнего боялась сболтнуть что-либо лишнее и выверяла каждое слово. Хотя, стоя на пороге перед уходом в вечность, чего ей было опасаться? Таким же был и Покрышкин.

Но тут я прервал Смирнова. Я в молодости встречался с Покрышкиным, был у него накануне 70-летия в квартире на Большой Бронной, где жили наши партийные бонзы Шелест и Зимянин, и запомнил, как он последними словами материл власть. А на дворе стоял всего лишь 83-й год. Но Смирнов задал уточняющий вопрос:
– А Мария Кузьминична, жена Покрышкина, присутствовала при том разговоре?
– Вроде да.
– Если присутствовала, то она быстро бы всё прекратила. Когда Покрышкин в её присутствии не сдерживался и начинал всех поливать, она сразу мужа останавливала. Она не забывала, в каком доме жила и кем были её соседи. У неё с войны имелся опыт вытаскивать мужа из труднейших ситуаций. Как только Покрышкин начинал со мной откровенничать, она сразу переводила наш с ним разговор на другие темы.
– И поэтому вы не стали писать киносценарий о Покрышкине?
– После нескольких встреч с Покрышкиным я уже понимал, о чём надо бы рассказать и на что сделать упор. Нужно было ввести много эпизодов с полётами. Но кто бы тогда дал столько денег на съёмки? Бюджет таких средств не имел. А без показа полётов – фильм бы не получился. И я отказался делать фильм о Покрышкине.

И вновь я в разговоре со Смирновым вернулся к теме Куваева. У писателя были враги, завистники? Смирнов считает, что, конечно же, завистники существовали всегда и у всех. Но были ли у Куваева враги?

– Явных, – признаётся Смирнов, – я не знаю. Если б Олег постоянно вращался в ЦДЛ или домах творчества, это было бы одно. Но он в этих злачных местах появлялся редко.
По словам Смирнова, Куваев в последний год жизни очень сильно переживал. Он задумал очень интересный роман о штучном философе. Но, как считал Смирнов, этот роман никак не получался лучше «Территории». И Куваева это страшно злило. Он ведь до последнего и жил взахлёб, и пил взахлёб, и работал взахлёб. Может, всё это его раньше времени и угробило.
Уже через пять лет после смерти Куваева в одном из журналов Смирнова попросили отрецензировать рукопись последнего романа писателя. Смирнов честно написал:

«Роман не то чтобы был неоконченным – он был не прописанным. Писатель не успел расставить некоторые акценты, убрать повторы, двойственные характеристики, заполнить связками все пробелы и п<рочее>».

По мнению Смирнова, роману «Правила бегства» оказалась «свойственна некоторая фрагментарность, но она заложена в стиле произведения самим автором».
Смирнов предлагал редакции кое-что попытаться сделать за автора. Но как на такое можно было решиться?
Ещё один вопрос: а сам Куваев читал своего приятеля? В конце 1966 года он признался одному из своих приятелей Борису Ильинскому:
«Из народа вижу изредка Витю. Он становится одним из виднейших в столице теоретиков детектива (и практика). Парень круто идёт в гору».
Но Смирнов не уверен, что Куваев с конца 60-х годов его читал.
– Сейчас я бы очень хотел, – признаётся он, – чтобы Олег прочитал мои «Заулки». Я сначала этот роман назвал «Фотокарточка для мамы». Но в 80-е годы у нас многое решал Главлит. Цензор Солодин отказался подписывать в печать книгу с таким названием. Он потребовал убрать многие коллизии, связанные с провалом нашей наступательной операции под Курском в начале 42-го года. Кстати, я и сам бы сейчас выкинул из книги детективную линию с урками. Главное в «Заулках» ведь не это.

– А над чем сейчас работает Смирнов?
– Хочу на основе одного из своих сценариев написать роман о Византийском Феодоре.
– А разве фильм о Феодоре уже вышел?
– До фильма ещё далеко. Пока телевизионщики ведут переговоры с православными предпринимателями. Ведь задумано 16 серий. Надо ни много ни мало три миллиарда рублей.
– И на кого вы надеетесь? Кто даст деньги? Может, Малофеев?
– Малофеев… Это, конечно, очень интересная фигура. Правда, все говорят, что он неоднозначен. Но хотел бы я посмотреть на однозначного бизнесмена. А на этом этапе, повторю, я надеюсь получить от финансовых хозяев проекта разрешение на превращение моего сценария в роман.

Смирнов сейчас старается брать пример с Куваева. Он также живёт и работает взахлёб, но только не пьёт.

 

3 комментария на «“Жить, работать, пить – и всё взахлёб”»

  1. Помню и аз, грешный, командировку в ЦК комсомола от молодежной газеты для составления речей. Неделю ходил по музеям, т. к. мою первую же речь прочли и поняли – неадекват.
    А “Территорию” читали всей редакцией. И особенно меня удивил один сотрудник, сынок партийного чиновника, сноб и т. д. У него буквально глаза сверкали куваевским золотом. Еще немного – и рванул бы на севера…

  2. Я с 61 года, с моих 16-ти лет (рабочий II) – геолог полевик. И вот в первом поле, когда старшему геологу Игорю Молнару летом был день рождения. И начальник партии Ильянов Анатолий всем налил, а я и испил налитого в эмалированную кружку сколько-то спирта! Эффект я вам скажу был интереснейший. Через какое-то время наш трапезный стол стал плавать. Все за столом за ним. Щёки, а их потрогал не слышали, не чувствовали пальцев. Кое как выйдя из-за стола, спустились к речке Ингили, студёная вода, отходить!
    А в целом поле – это жизнь,
    Мужская, настоящая.
    Когда в хребте не ноют позвонки,
    И будущее ясное.
    И кирзачам не нужен лоск,
    И кулаки уже кирпичики,
    Путь в геологию не прост,
    Но и не треснут личики.

  3. Замечательно, что прозвучало имя писателя-детективщика Виктора Смирнова! Так и открываешь для себя эти незаметные таланты, писателей второго-третьего ряда, типа питерского Сергея Воронина или москвича Георгия Семенова. “Территория” давно прочитана, а вот из текущей литературы читать нечего – теперь возьмём Смирнова! Спасибо Вячеславу Огрызко и “ЛитРоссии” за то, что “открываете” имена хороших писателей!

Добавить комментарий для Александр Зиновьев Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.