ПЛАТА ЗА КРАМОЛУ

№ 2006 / 36, 23.02.2015

В последние годы в нашей стране наблюдается резкий всплеск читательского интереса к Виктору Некрасову. Достаточно сказать, что в год 60-летия Победы его хрестоматийный роман «В окопах Сталинграда» был переиздал десять раз. А всего эта книга выходила почти сто пятьдесят раз на более чем сорока языках народов мира.
Виктор Платонович Некрасов родился 4 (по новому стилю 17) июня 1911 года в Киеве. Отец был банковским служащим. Мать занималась врачебной практикой. До пяти лет будущий писатель провёл за границей: сначала в Лозанне, потом в Париже. В Россию Некрасовы вернулись в 1915 году.
Получив аттестат, Некрасов недолго думая подался в железнодорожно-строительную профшколу. Позже он поступил на архитектурный факультет Киевского строительного института. Ещё одно образование ему дали в театральной студии при киевском театре русской драмы.
Как артист Некрасов недолгое время играл в театрах Киева, Владивостока, Кирова и Ростова-на-Дону. К слову, именно в Ростове-на-Дону судьба в 1940 году свела его с будущей женой Галиной Викторовной. Она тоже была актрисой. Правда, у неё к тому времени уже имелся муж – режиссёр Кондырев и маленький сын Виктор. Однако страсть к Некрасову оказалась сильней.
В августе 1941 года Некрасов попал в армию. Он стал офицером, командовал подразделением сапёров. Его боевой путь прошёл через Сталинград и Украину, а оборвался в Польше. Причём оборвался как-то нелепо. Дело было в Люблине. После захвата города наши ребята позволили себе разминку в винных погребах. Быстро захмелев от нахлынувшего счастья, Некрасов впал в кураж и полез на танк. Там-то его снайпер и подстрелил. Пуля зацепила руку.
Уже в госпитале врач посоветовал Некрасову попробовать разработать раненую руку с помощью карандаша. Остался только вопрос: что делать с этим карандашом? Некрасов попробовал зафиксировать им свои армейские впечатления. Потом он с этими госпитальными зарисовками устроился на работу в киевскую газету «Советское искусство».
Звёздным часом Некрасова стала публикация в 1946 году в журнале «Знамя» первой его повести «В окопах Сталинграда». Написанная от первого лица, она порой напоминала дневник, в котором подробные сводки об отступлениях и атаках органично сочетались с лирическими отступлениями, с размышлениями героя о пережитом на войне. Какие-то эпизоды в этом дневнике казались затянутыми, перегруженными всевозможными деталями, а в каких-то местах проглядывала явная скоропись. Но это не воспринималось авторской небрежностью. Подробные описания воинского быта, чередуемые краткими характеристиками боёв, во многом отражали противоречивый характер фронтовой жизни. Когда шло сражение, тут не до сентиментальностей и сладостных воспоминаний о доме. Но вот при долгом отступлении или ожидании боя обычно всегда находилось время о чём-то подумать, обратиться к прошлому. В таком чередовании писатель увидел хорошую возможность проследить процесс становления характера главного героя повести, его путь от вчерашнего необстрелянного выпускника института до военного инженера и командира батальона.
Когда герой Некрасова только оказался на фронте, его оценки во многом страдали юношеской наивностью. О многих явлениях он судил по-студенчески. Ему не всё нравилось в царивших на передовой порядках. Не хватало чёткости. Он с трудом осознавал своё место в армейских условиях. Приходилось прямо по ходу событий отказываться от устоявшихся привычек, ломать свой характер, а в чём-то и переучиваться. Только оценки этой учёбе выставляли уже не институтские профессора в притихшей аудитории, а фронт. За ошибки на войне расплачивались по самому высшему счёту – собственной жизнью.
Делясь первыми фронтовыми впечатлениями, герой повести с горечью замечал: «Не везёт нашему полку. Каких-нибудь несчастных полтора месяца воюем, а вот уже нет ни людей, ни пушек. По два-три пулемёта на батальон. И ведь совсем недавно в бой вступили – двадцатого мая, под Терновой, у Харькова. Прямо – с ходу. Необстрелянных, впервые попавших на фронт, нас перебрасывали с места на место, клали в оборону, снимали, передвигали, опять клали в оборону. Это было в период весеннего харьковского наступления. Мы терялись, пугались, пугали других, никак не могли привыкнуть к бомбёжке. Одним словом, пользы принесли мало».
Длительное отступление заставило героя Некрасова всерьёз задуматься о сложившейся ситуации, почему наши войска в 1941 – 1942 годах постоянно терпели поражения. Никто не мог упрекнуть армию в отсутствии патриотизма. Каждому было очевидно, что войска будут оказывать врагу отчаянное сопротивление. Но одним патриотизмом продвижение немцев остановить не удавалось.
Здесь ключевое значение в понимании особенностей начального периода войны имел спор героев Некрасова – молодых офицеров с инженерами Сталинградской ТЭЦ, которую им пришлось совместно минировать. Один из инженеров считал, что нельзя убаюкивать себя общими рассуждениями о патриотизме. «Надо на всё трезво смотреть, – объяснял он герою повести свою позицию. – Одним геройством ничего не сделаешь. Геройство геройством, а танки танками».
В этом споре офицерам открывалось истинное значение предстоящих боёв за Сталинград. Им казалось, что худшее – позади. Главное – удалось отогнать немцев от Москвы. Но инженеры напоминали: тогда, при обороне столицы, в наших руках оставались Донбасс, Ростов, Кубань, Майкоп, которые в прямом и переносном смысле питали практически всю оборонную промышленность и армию. В 42-м немцы ворвались и в эти районы, отрезав войска от крупных топливных центров и хлебных житниц. Бакинскую нефть, без которой танки были обречены на вечный простой, приходилось доставлять окольными путями. Вот почему одному из собеседников представлялось, что «шансов у нас всё-таки мало. Нас может спасти только чудо. Иначе нас задавят. Задавят организованностью и танками».
Герой Некрасова этой позиции не разделял. Ему были ближе рассуждения солдат перед тяжёлыми боями о будущем урожае. В спокойных солдатских разговорах звучала твёрдая уверенность в своей правоте в силе. Молодому, только начинающему понимать жизнь офицеру казалось, что «в той песне, в тех простых словах о земле, жирной, как масло, о хлебах, с головой закрывающих тебя, тоже было что-то… Я даже не знаю, как это назвать. Толстой называл это скрытой теплотой патриотизма. Возможно, это самое правильное определение. Возможно, это и есть то чудо, которого так ждёт Георгий Акимович, чудо более сильное, чем немецкая организованность и танки с чёрными крестами».
В сопоставлениях споров с гражданскими инженерами и солдатских рассуждений герою повести в полной мере открывался характер его народа, всегда отличавшийся открытостью и восприимчивостью к чужой беде, сила которого во все времена заключалась прежде всего в соборности. Это особенно раскрылось при защите Сталинграда.
Некрасов не ставил целью дать обобщённую картину всей Сталинградской битвы. Глазами своего героя он показал один из участков этого величайшего сражения.
Одним из первых читателей «Окопов» оказался Александр Твардов-ский. Прямо по горячим следам он написал: «Первое очевидное достоинство книги – то, что, лишённая внешне сюжетных, фабульных приманок, она заставляет прочесть себя одним духом. Большая достоверность свидетельства о тяжёлых и величественных днях борьбы накануне «великого перелома», простота и отчётливость повествования, драгоценнейшие детали окопного быта и т.п. – всё это качества, предваряющие успех книги у читателя». Не случайно уже через год после первой публикации повесть получила Сталинскую премию.
Уже в 1981 году Некрасов, готовя новое издание «Окопов» для эмигрантского издательства «Посев», внёс в текст повести ряд серьёзных поправок стилистического и смыслового характера, а также написал послесловие «Через сорок лет». Видимо, именно это издание надо считать каноническим и по нему осуществлять все дальнейшие публикации.
После «Окопов» Некрасов написал немало и других вещей. Но в художественном отношении они были не так уж сильны. Это хорошо понимал Давид Самойлов. 10 февраля 1964 года он записал в своих рабочих тетрадях: «Читал «Новый мир». Рассказ Некрасова «Новичок» надуман и неправдив. Остальное – необязательно. Некрасов давно уже не писатель, а функция. В нашей литературе поведение стоит произведения».
Как я понимаю, Самойлов имел в виду не только рассказ «Новичок», но и некрасовские очерки «По обе стороны океана», которые в 1962 году были опубликованы в «Новом мире» и которые вызвали сильное раздражение у тогдашнего главы советского государства Никиты Хрущёва. Партийные функционеры решили, будто Некрасов готов был примириться с капитализмом. Хрущёв заявил, что такому писателю не место в компартии, куда Некрасов вступил на фронте ещё в 1943 году. По поручению московских вождей за проработку проштрафившегося литератора взялся главный украинский писатель А.Корнейчук. В итоге опальному романисту влепили строгий выговор.
Я думаю: Самойлову понравилось, как Некрасов повёл себя в условиях партийного нажима. Писатель не испугался возможных репрессий и от своего очерка не отказался. Но Самойлов был недоволен тем, на каком художественном уровне Некрасов создал свои крамольные вещи.
Мне кажется, что драма Некрасова заключалась в том, что в политику он подался далеко не из-за душевной потребности. Занятие политикой, видимо, стало серьёзным следствием его затяжного творческого кризиса. Он же после «Окопов» так и не смог выйти на новый художественный уровень. Но энергия-то ещё не вся была растрачена. Она требовала выхода. И в конечном счёте эта энергия пробила себе новое русло, заставив художника обратиться к политике.
В 1969 году Некрасов подписал коллективное письмо в защиту украинского диссидента и литератора Черновила. А в день 25-летия массового расстрела евреев в Бабьем Яру он не побоялся взять слово на стихийном митинге. Украинские власти расценили оба действия как вызов и объявили писателю сначала второй строгий выговор, а потом и вовсе исключили его из партии.
Развязка наступила в 1974 году. По приказу председателя КГБ Украины Федорчука 17 чекистов в течение двух суток подвергли квартиру писателя тщательному обыску, после чего у него изъяли семь мешков рукописей, книг, журналов, газет и писем. Потом последовали вызовы на допросы. Некрасов, впав в бешенство, в итоге принял решение эмигрировать.
Бывший литературный секретарь писателя Александр Парнис (он работал у Некрасова в Киеве больше десяти лет, аж с начала 1960-х годов) утверждал, что «написанные в эмиграции произведения – это совсем новый Некрасов, стилистически новый. Он ушёл от беллетристики. Его очерк движется, по его же словам, как разговор за столом, за выпивкой, темы то плавно, то совершенно неожиданно меняются. Он и в жизни был таким – расстёгнутым, «без галстука», распахнутым навстречу всем ветрам. По поводу своей работы на «Свободе» говорил: «Иду клеветать на радио». Иронически он называл свой жанр «трёпом», и недаром одна из его книг названа «Взгляд в нечто» («Книжное обозрение», 2005, № 25 – 26).
Но я думаю, что во Франции Некрасов оказался мало кому интересен. Западные издатели предлагали писать ему лишь о проклятом советском прошлом. Другие темы их не волновали.
Эмигрантская среда тоже писателя не радовала. Творческая интеллигенция была расколота на два лагеря. Правые группировались в основном вокруг Владимира Максимова и его «Континента». А левым была ближе Розанова и её «Синтаксис». И только центристы не знали, куда податься. Некрасов поначалу служил у Максимова. Но это не приносило ему морального удовлетворения. Позже Некрасов даже шутил: мол, вот можно было удрать из России на Запад, но некуда сбежать из эмиграции. Выбор оказался у него весьма ограниченным. Не удивительно, что выход писатель всё чаще находил в водке. Он и раньше пил немало, а с годами доза его всё увеличивалась и увеличивалась.
Умер Некрасов 3 сентября 1987 года в одном из парижских госпиталей.
В. ОГРЫЗКО