В. Огрызко. КНИГИ ЗАБЫТЫ, ЛЕГЕНДА ОСТАЛАСЬ

№ 2006 / 40, 23.02.2015

Сергея Залыгина ещё при его жизни критики сделали человеком-легендой. Но в чём выразилась легендарность этого писателя? Как это ни странно, но сильней всего залыгинский характер проявился в общественной деятельности. Это он в конце 1960-х годов остановил строительство Нижне-Обской ГЭС, которое грозило затопить половину Ямала и миллионы гектаров сибирской земли, откуда теперь новые поколения северян черпают нефть и газ. И это он в 1980-е годы добился прекращения мелиорации в глубинке России, сохранив тем самым для потомков сотни древнейших сёл. Очень много Залыгин сделал и как редактор. Если б не он, кто знает, когда бы ещё к нам вернулись сочинения Пастернака и Солженицына. Но я не уверен, что Залыгин столь же ярок был и в литературе. Из всех его вещей, мне кажется, есть шанс надолго остаться в истории лишь повести «На Иртыше». 
     
 

      Zalygin
     Сергей Павлович Залыгин родился 23 ноября (по новому стилю 6 декабря) 1913 года в селе Дурасовка Уфимской губернии. Отец будущего писателя в своё время учился в Киевском университете, откуда по политическим мотивам был исключён и отправлен в ссылку. А его мать недолго училась на Высших женских Бестужевских курсах. 
     Уже на склоне лет Залыгин, вспоминая свою судьбу, написал: «Мне представляется, что на творчество человека наиболее сильное влияние оказывают два биографических обстоятельства: происхождение и образование. Мои родители были интеллигентами первого поколения (говорилось «выходцы из народа»); с незаконченным (в силу занятий политикой и ссылок) высшим образованием. Мне никогда не удавалось написать о своих родителях – что это были за люди. Они были бессребрениками, почти нищими, всё наше имущество, вся мебель легко укладывались на одну телегу, когда мы (в двадцатые годы в городе Барнауле) переезжали с квартиры на квартиру. Под «квартирой» при этом часто подразумевался угол в чьей-то комнате. Но я никогда не слышал от родителей ни слова о том, что мы плохо, слишком уж бедно живём, и никак не чувствовал этой бедности. Мы не голодали и ходили в старенькой, а всё-таки нормальной одежде, и отец (продавец книжного магазина), и особенно мать (библиотекарша) очень много читали. И меня приучили. Но стремления жить лучше у моих родителей не было. Я это к тому, что нынче часто возникает вопрос: чем и кем она была – русская интеллигенция – в прошлом? Насколько она была исторически правомерна? И, вспоминая своих родителей, я на этот вопрос ответить не могу. Бескорыстность, честность, а в результате – такое вот смирение и нетребовательность. Это хорошо или плохо? Я никогда не хотел стать человеком богатым, тем более – очень богатым, но смириться с родительским уровнем и образом жизни – ни за что!» 
     Когда пришло время определяться с профессией, Залыгин решил посвятить себя переустройству сибирской деревни. Не случайно после седьмого класса он поступил в Барнаульский сельхозтехникум. 
     В семнадцать лет Залыгин стал уполномоченным по коллективизации в алтайском селе Бельмесово. Позже он в книге «В стране друзей» вспоминал: «В ту весну 1931 года «уполномоченные» вроде меня сами ничего не знали толком, а действительно знающих партийных организаторов было очень мало, их не хватало, чтобы хоть разок заглянуть в каждую деревню. В одном Бельмесове было тогда девять колхозов и один ТОЗ (товарищество по обработке земли), а сколько в районе – и сосчитать трудно». 
     В 1933 году Залыгин поступил на гидромелиоративный факультет Омского сельхозинститута, где потом впервые встретил свою будущую жену. Получив через шесть лет диплом, он остался в Омске. Но когда началась война, его забрали в гидрометеослужбу Сибирского военного округа и отправили в Салехард – город, расположенный на Полярном круге.

Уже после Победы Залыгин вернулся в родной институт, где в течение девяти лет, с 1946 по 1955 год, возглавлял кафедру сельхозмелиорации, при этом долгое время не имея даже кандидатской степени. Уже в 1987 году Залыгин рассказывал мне, как он работал: «У меня не было научного руководителя. Я понятия не имел об аспирантуре. Для написания диссертации мне не давали ни одного свободного дня. Даже в день защиты я утром читал в институте лекцию. Мы ни на чью помощь не рассчитывали, только на самих себя. Мне помогало то, что я работал на стыке нескольких специальностей: мелиорации, гидрологии и метеорологии. На стыке этих дисциплин и писал свою работу: «Выбор расчётного года при проектировании орошения в зоне неустойчивого увлажнения». В чём я видел её необходимость? Дело в том, что проектировать орошение, скажем, в Средней Азии это одно, там более-менее постоянные климатические условия, а вот уже в Подмосковье год на год не приходится, увлажнение неустойчивое, и расчётный год выбрать непросто, надо для этого знать и экономику, и теорию вероятностей, и статистику, и многое другое». 
     Защита состоялась в 1949 году (Залыгину присвоили звание кандидата технических наук). Позже положения из диссертационной работы Залыгина были положены в основу создания систем оросительных каналов на Дону.

Zalygin2
     Теперь что касается литературы. Вообще за перо Залыгин взялся в пятнадцать лет. В молодые годы в Барнауле была поставлена его первая пьеса. А в 1941 году ему удалось выпустить в Омске и первую книгу с весьма невыразительным названием «Рассказы». Но критики прозу специалиста по сельхозмелиорации долго всерьёз не воспринимали: уж очень он скучно писал. Профессионалы не верили, что Залыгин когда-либо распишется. 
     Позже, уже в 1982 году, критик Игорь Дедков, собираясь написать книгу о Залыгине, сделал в своих дневниках существенную оговорку, в чём-то объясняющую неудачи первых залыгинских вещей: «Думаю, всё-таки, что есть смысл сказать правду о ранних вещах не только Залыгина, но едва ли не поколения, вступавшего в литературу в конце сороковых – начале пятидесятых. Косвенно это будет характеристикой духовно ограниченного, приниженного времени. Надо только соединить краткость с общепонятной доказательностью. Надо, чтобы читали все, помнящие и не помнящие тексты Залыгина, и всем было всё понятно» (запись от 21 декабря 1982 года). 
     В 1962 году Твардовский напечатал в «Новом мире» первый роман Залыгина «Тропы Алтая». Однако широкую известность ему принесла не эта книга, а опубликованная двумя годами позже повесть «На Иртыше». Эта вещь во многом поколебала устоявшиеся к 1960-м годам взгляды на коллективизацию. 
     В повести «На Иртыше» Залыгин одним из первых взял под защиту «крепких мужиков», таких, как Степан Чаузов. Не только о личном хозяйстве болела душа его героя. О будущем земли заботился Чаузов. «…Мужик – он земле хозяин, – считал Чаузов… – Ей всё одно, земле, какие тут слова, Митя, мы с тобой говорим. Ей дай хозяина, чтобы он её пахал и миловал…». Но вот этого-то хозяина люди, не знавшие крестьянского труда, далёкие от сельских проблем, фактически стремились лишить земли. Почему? Вот о чём размышлял в своей повести Залыгин. 
     Интересный эпизод. Как рассказывал Залыгин критику Игорю Дедкову, вскоре после появления повести в «Новом мире» Твардовский решил слетать в Новосибирск. «Пока Залыгин поджидал в аэропорту Твардовского, там же был первый секретарь обкома партии Горячев со свитой: ждали прилёта Воронова. А пока топтались, переминались с ноги на ногу, такая у Залыгина с Горячевым вышла беседа. «Ты скажи честно, – сказал начальник, – это Твардовский тебе заказал написать «На Иртыше»? Небось по телефону всё объяснил, что там должно быть, план подсказал?» Залыгин, разумеется, стал удивлённо его разубеждать. Тогда Горячев подозвал свою свиту и, посмеиваясь, обратился к ней: «Смотрите, своих не выдаёт. Учитесь. Небось дойдёт до вас дело, так меня с потрохами и продадите» (цитирую по книге: И.Дедков. Дневник. 1953 – 1994. М., 2005). 
     Отсвет повести «На Иртыше» явно лёг на другую залыгинскую повесть-роман «Солёная Падь», впервые опубликованную в 1967 году. Эта книга обращена ко временам Колчака. Начинается она с констатации совершившегося факта: крестьяне одного из сибирских районов, изгнав врагов, создали на освобождённой территории Краснопартизанскую республику. Но Залыгин сумел заинтриговать читателя не только неординарными историческими событиями. Главное в его романах – герои. Не случайно весь сюжет книги писатель построил на столкновении двух разных типов: Брусенкова и Мещерякова. Другое дело: Брусенков у него получился чересчур прямолинейным. Я скорее соглашусь с литературоведом Николаем Яновским, который как-то заметил: «Ефрем Мещеряков – наиболее сложная и интересная фигура романа. Характер его труден, поступки нередко противоречивы, он не так одномерен, как Брусенков, и менее всего поддаётся однозначному определению. Его уже сравнивали с Чапаевым. И это верно: Мещеряков – сибирский Чапаев. Но как всякое сравнение такого рода, оно неполно и указывает лишь на тип героя, а не на его индивидуальный характер. Между тем Мещеряков – открытие характера, сделанное С.Залыгиным на основе изучения особенностей гражданской воины в Сибири. <…> Мещеряков – ярчайший представитель той массы сибирского крестьянства, которая самостоятельно начала искать пути к освобождению от Колчака и нашла его в Советах, в рядах большевистской партии. Он шёл к своему будущему, к большевистскому мировоззрению не по «нутряным», неосознанным зовам, не в силу призывов и пропаганды новых идей, а из «собственного опыта» (цитирую по книге: Н.Яновский. Писатели Сибири. М., 1988). 
     Вскоре после появления «Солёной Пади» стало ясно, что удавка вокруг журнала «Новый мир» затягивается всё сильней и сильней. Твардовский очень рассчитывал, что, если его журналу станет совсем туго, одним из первых на помощь придёт Залыгин. Однако когда борьба за «Новый мир» перешла в решающую схватку, Залыгин неожиданно для близкого окружения Твардовского предпочёл в драку не ввязываться. Писатель явно струсил. Он испугался, что партийное начальство не даст ему квартиры (Залыгин в 1968 году переехал из Новосибирска в Москву, но в ожидании ордера несколько лет вынужден был провести в Переделкине). 
     Когда страсти улеглись, Залыгин закончил очередной роман «Комиссия», в котором, по существу, отразил модель крестьянского самоуправления накануне вторжения Колчака в Сибирь. Но печатал эту вещь уже не поверженный «Новый мир», а ведомый Сергеем Викуловым журнал «Наш современник». 
     После «Комиссии» Залыгин взялся за роман об эпохе нэпа «После бури». Первая часть этой вещи появилась в 1980 году в журнале «Дружба народов». Но у некоторых критиков эпизоды, связанные с описанием нэпманства, вызвали аллюзии с тогдашней жизнью. Так, критик Игорь Дедков, когда прочитал залыгинскую вещь, написал в своём дневнике: «Странно устроена наша общая жизнь, но и к странностям привыкают, когда они длятся долгие годы и постепенно прибавляют в своём удивительном качестве. Я понимаю, почему в новом романе С.Залыгина аристократы (будь то полковник царской армии, противник революции, или рабочий человек, знаток своего ремесла, мастер) противопоставлены нэпманству как силе наглой, низкой, жадной – до еды, барахла, наслаждений, роскоши. Именно эта сила, называемая ныне потребительской, забирает всё больше власти в нашем общественном быту. Но нэпманы хотя бы умели делать своё дело, были предприимчивы, изворотливы, многим рисковали, многое у них получалось. Нынешняя чернь скорее всего или чаще всего бесталанна; она просто ловко использует своё служебное место, она кормится сама и кормит тех, кто в свою очередь способен её подкармливать. Чем больше она кормится, и чем больше кормит, и чем больше получает взамен, тем выше она оценивает своё значение в общей жизни, тем полнее ощущает свою силу и правоту. Она-то того и гляди объявит себя новой и подлинной аристократией, потому что умеет жить и знает толк в жизни, в её ценностях. К тому же она хорошо знает, при ком кормится и кому обязана своими местами; уж в этом твёрдом знании ей не откажешь, тут она не ошибается и не ошибётся. Впрочем, эта человеческая порода выведена не в последние годы, она всегда берёт своё, сейчас же она распоясывается…» (запись от 28 апреля 1980 года). 
     Не знаю, может быть, именно эти аллюзии вскоре вызвали у чиновников чувство страха (сам роман оказался донельзя скучным). Во всяком случае в 1984 году литературные генералы вдруг стали всячески тормозить публикацию второй книги «После бури». Романист Александр Борщаговскийнедоумевал. Он не понимал, кому помешал такой аморфный роман. «Я читал все предыдущие части, – писал романист летом 1984 года критику Валентину Курбатову, – и, убейте меня, не пойму, какая крамола может скрываться в финале. Как бы Сергей Павлович ни старался, ему уже не достичь в этой вещи остроты «Матёры», «Буранного полустанка», а тем более «Знака беды». И вот за всё это Госпремии, Ленинские тоже, звания героев и т.п., а за «После бури» нельзя. Совсем по старой украинской мудрости: «поповi можно, а дьяковi – зась!» 
     К слову. Спустя годы, стало ясно, что поверку временем выдержала даже не «Комиссия», а, пожалуй, лишь залыгинская повесть «На Иртыше». Практически все другие вещи писателя, кажется, уже прочно позабыты. Может, потому, что животворящее начало в его книгах уступило место эмпирически-рационалистическому настрою. Критик Михаил Лобанов ещё в 1982 году в своей знаменитой статье «Освобождение» подметил, что в романах Залыгина «вроде бы много всего: и истерики, и актуальных, злободневных проблем, и всяких событий от гражданской войны, коллективизации, различных общественных перипетий вплоть до какого-нибудь «южноамериканского варианта», – но всё это, в сущности, не что иное, как беллетризованная литературная полемика (со взглядами на определённые этапы нашей истории, на крестьянство и т.д.). Это, вероятно, и нужно, но маловато для искусства, нет в этих романах того, что делало бы их в чём-то откровением». 
     В 1991 году Залыгина вдруг записали в действительные члены Российской академии наук. Для научной общественности это известие стало большой неожиданностью. Да, Залыгин был кандидатом технических наук. Но его диссертация при всём при этом не носила революционного характера, чтобы спустя четыре десятилетия вступать с такой работой в академию. Да, Залыгин много в 1960-е годы сделал для того, чтобы остановить строительство Нижне-Обской ГЭС (он трижды – в 1962, 1963 и 1967 годах – на эту тему выступал в «Литературной газете»). Но это была борьба публициста. А где научные достижения? Где труды академического плана? Пикантность ситуации заключалась ещё в том, что Залыгина зачислили в состав Академии по отделению языка и литературы. Но литературоведческие работы Залыгина никогда никакой ценности не имели. Получалось, что академия наук начала ориентироваться лишь на общественные заслуги соискателей, а профанацию стали возводить в доблесть. 
     В 1986 году Залыгин был назначен главным редактором журнала «Новый мир». Литературная общественность поначалу восприняла это известие как знак того, что журнал будет переориентирован в основном на освещение экологической проблематики. Но всё оказалось намного сложнее. Журнал очень быстро превратился в орудие острейшей идеологической борьбы. Борьба стала вестись сразу на два фронта. В политическом плане схлестнулись «левые» и «правые». В литературном – реалисты и сторонники постмодернизма. 
     Залыгин, как редактор, первое время метался. С одной стороны, он вернул в журнал часть «старой гвардии», которая была выдавлена из редакции сразу после смерти Твардовского (я имею в виду прежде всего Игоря Виноградова). Как я понимаю, укрепить эту часть должен был в ранге первого заместителя главного редактора Игорь Дедков. А с другой стороны, Залыгин очень хотел сохранить авторитет и в кругу консерваторов. Не зря вторым своим заместителем он назначил поэтаВладимира Кострова
     Но что получилось в реальности? Консерваторы всё-таки уговорили Залыгина в «Новый мир» Дедкова не брать. После чего «левые» устроили бунт. В частности, Анатолий Стреляный предложил, чтобы каждый член редколлегии поочерёдно формировал тот или иной номер журнала, при этом судьба спорных рукописей решалась бы не волей главного редактора, а простым голосованием заведующих отделами. Залыгин, разумеется, такой вольницы не потерпел и попросил Стреляного иВиноградова написать заявления об отставке. 
     Дальше Залыгин взял курс на републикацию ранее запрещённых книг. Спору нет: конечно, давно пора было реабилитировать прозу и Пастернака, и Платонова, и Солженицына, и Домбровского. Вопрос заключался в другом: какими методами проводить «реабилитацию». Я не думаю, что Залыгин выбрал лучший путь, отдав под «возвращенческую» литературу большую часть журнальной площади. Да, он увеличил тираж журнала сразу в десятки раз, подняв его до четырёх миллионов. Но тут же сел в экономическую яму. Из-за нехватки бумаги журнал в 1991 году полгода, если не больше, не выходил. А главное – надолго затормозилось освещение современного литпроцесса. Видимо, републикации надо было осуществлять в основном в форме книг. У «толстых» журналов – иное предназначение. Кстати, не случайно после выхода номеров с «реабилитированной прозой» тут же последовал резкий спад, вызвавший значительное уменьшение тиражей. Это произошло не только из-за начала гайдаровской экономической реформы и последовавшего обвала цен. 
     После краха СССР Залыгин, стремясь спасти журнал, стал ещё больше метаться, делая ставку то на чернуху, то на авангардные тенденции и прочие рисковые эксперименты. 
     Печально, но Залыгин не понимал, что его время безвозвратно уходило. Иссякали творческие и физические силы. Шалило здоровье. Сергей Яковлев, бывший в середине 1990-х годов заместителем Залыгина, позже так описал своего шефа: «Залыгин был стар, по нынешним нашим срокам – даже очень. Для своего возраста он обладал необыкновенной расторопностью и ясностью ума, но даже у крепких натур запас природных сил небезграничен. Тряслись руки. Подводила память. Иногда, особенно к концу рабочего дня, он становился раздражителен и неуступчив, как ребёнок, его уже трудно было убедить в самых простых, казалось бы, вещах. К нему и относились порой как к малому ребёнку: не противоречили, потакали капризам, развлекали, справлялись о здоровье да охали» (С.Яковлев. На задворках «России». М., 2004). 
     По-хорошему Залыгину надо было ещё в начале 1990-х годов всерьёз задуматься о достойном преемнике. Но он до последнего не хотел упускать вожжи из своих рук. И дождался грязных анонимок и угроз загреметь на старости лет в тюрьму. Не выдержав шантажа, писатель в 1998 году решился уйти в отставку. 
     Умер Залыгин 19 апреля 2000 года в Москве 
     В разные годы о творчестве Залыгина были выпущены монографии Николая Яновского, Галины Колесниковой, Леонида Теракопяна и Андрея Нуйкина. 
     

В. ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *