ВОПРЕКИ МЫЛЬНЫМ ОПЕРАМ

№ 2006 / 47, 23.02.2015

У нас давно была идея широко представить члена нашей редколлегии Михаила КУРАЕВА. Но поймать писателя в Питере или в Москве – проблема. Он – сверхзанятой человек. Но если цель поставлена, значит, её надо решать. «Добил» нашего героя Илья КОЛОДЯЖНЫЙ.

– Михаил Николаевич, в советское время вы больше двадцати лет отдали «Ленфильму». Что вас радует и что огорчает в работе этой киностудии сегодня?
– Радости и огорчения сопутствуют любой работе, в любые времена. Радости и в прежние и в нынешние времена, как заметил классик, похожи друг на друга.
Это ни с чем не сравнимое чувство по завершении большой работы, которая, казалось, никогда не кончится, которая не раз приводила в отчаяние…
Это, если повезёт, осуществление задуманного, хотя бы в терпимом приближении.
Это понимание пусть немногих, но твоих читателей.
Радостей, как водится, не так и много, да и сколько можно радоваться? Ну, час, день, от силы два…
А вот огорчения дело, как правило, долгое, и, как стимул в работе, весьма питательное. Разнообразие огорчений неисчерпаемо, и новые времена несут с собой новые виды и формы огорчений и унижений.
Зависимость от власти, а по сути, от коллег, облечённых властью, сменилась зависимостью от хозяина денежного мешка. Что хуже? Не знаю. По совести, не знаю. Ничего хорошего, разумеется, в препирательствах с чиновниками от искусства не было. Были и руководящие «невидимки» у нас, в Ленинграде, в обкоме, или у вас в Москве, в ЦК. С ними в дискуссию не вступишь, но уже с министром, в исключительных случаях, с замом, несколько чаще, с начальником главка, чаще, чем хотелось бы, и главными редакторами «Госкино» регулярно, можно было разговаривать! И с разной мерой успеха спорили, что-то отстаивали, выторговывали… Унизительно?
Разумеется. Но и Чехов ради журнала «Хирургическая летопись» готов был «стоять в передних, унижаться», «обедать чёрт знает с кем». Что делать, Россия – страна казённая. Была. Тогда лучшие люди служили его величеству государству, её величеству стране. Теперь хозяин денежного мешка ставит свои условия. «Можешь мой мешок округлить, призову на службу, не можешь, гуляй!»
Опубликуйте сценарный договор «советский» и нынешний, «антисоветский» («либеральный»? «демократический»? «рыночный»?), хотя бы по одному разделу «Права и обязанности сторон», «ниже именуемых «Автор» и «Студия». Раньше без согласия автора «Студия» не имела права и буквы в сценарии изменить. Другое дело, как добывалось это «согласие», теперь же автор расписывается в своём полном бесправии прямо изначально.
Как это ни странно, ни парадоксально, но «советское неблагополучие» половины населения было более плодотворным, чем нынешнее «бесплодное благополучие» десятой части населения.
Взаимоотношения современной культуры, искусства и «заказчика» напоминают мне дантовских единоборцев, там бойцы не просто переплетались друг с другом, но проросли друг в друга, превратились друг в друга. Знак времени. Не к тому ли привела сегодня «борьба» правоохранительных органов с криминалитетом. «Борьба» власти с коррупцией. Жизнь едина. И как плоды этого сращивания «заказчика» и «автора» торжество обывательской пустяковины и детективщины в литературе и на экране.
Да, с нынешними благодетелями уже не поговоришь, уже не поторгуешься.
Буду, однако, справедлив. Мои отношения с кинокомпанией «МакДОС», где снят по моему сценарию двенадцатисерийный фильм «Господа присяжные…», считаю в полной мере творческими, созидательными. Руководство компании отнеслось с полным доверием и пониманием даже к такому моему нарушению условий договора, как решительный отход от согласованной при начале работы заявки, то есть сценарной концепции будущего фильма. Но в моей практике и, думаю, не только моей, сегодня это скорее исключение. Чем объяснить это исключение? Полагаю, что мои продюсеры, и Владимир Досталь и Леонид Маркин, успешно работающие в сегодняшних условиях, остались в душе ещё людьми старого закала. Поэтому нам и проще понимать друг друга.
Вы спрашиваете о сегодняшней судьбе киностудии, которой я отдал двадцать восемь лет жизни. Да нет больше «этой киностудии». То, что сегодня называется «Ленфильм», это уже «другая» киностудия, в «другом» государстве, точнее кинокомпания, являющая собой что угодно, только не творческий коллектив. Да, было такое понятие, и оно не было пустым.
«Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» – это тот «Ленфильм», а «Менты» и «Агент национальной безопасности» – «Ленфильм» нынешний. Нужны комментарии?
Киностудия как творческий коллектив явление сложное, внутренне конфликтное, как и сама жизнь, противоречивое, но не счёты и калькулятор определяли критерии – что такое хорошо, а что такое плохо и постыдно. И тогда были люди, стремившиеся «выжить любой ценой», или опять же любой ценой «зашибить деньгу», сделать карьеру, угодить начальству. Но не они определяли лицо «Ленфильма»!
Знаменателен стишок, сочинённый режиссёром Виктором Трегубовичем где-то в 70-е годы:

Нас покинул божий дар,
Мы снимаем ординар.
Ну, а выше ординара
Только Герман и Динара.

Творческий коллектив вырабатывает и хранит критерии. Творческий коллектив, где во главе режиссёрского цеха – Григорий Михайлович Козинцев, операторского – Андрей Николаевич Москвин, сценарного – Андриан Пиотровский, обладает не только критериями высокой профессиональной культуры, но и оснащён совестью.
– Вам нравится современное кино?
– Современное кино ориентировано в подавляющем большинстве своей продукции на подростковое сознание, увы, я из этого возраста вышел давно. Кино теряет взрослого, задумывающегося над жизнью зрителя. Особенно оскорбительны то ли невежественные, то ли бездумные поделки нынешнего «Ленфильма» на историческую тематику, скроенные в угоду новому заказчику. Сегодня кинематограф нет-нет да и обращается к историческим именам, имена разные и, как правило, высокие, а на экране один и тот же вздорный дурак, хоть император, хоть поэт. Но это, как говорится, тема для отдельного разговора.
«Да, но мы возвращаемся на путь европейской цивилизации», говорят счастливые новообращённые. Хорошо бы спросить, а куда этот путь ведёт? Ответ дал мудрый и совестливый Александр Иванович Герцен сто пятьдесят лет назад: «…Пора прийти к спокойному и смиренному сознанию, что мещанство – окончательная форма западной цивилизации». «Мещанство, последнее слово цивилизации, основанной на безусловном самодержавии собственности… снизу всё тянется в мещанство, сверху всё само падает в него по невозможности удержаться».
В кормчих нового мира, в новых русских, отчётливо проглядывает герой «Клопа», Пьер Скрипкин, он же Пётр Присыпкин. Запросы Пьера Присыпкина были соразмерны давним временам: «Зеркальным шкафом интересуюсь». Нынешние интересуются зеркальными замками на Кипре.
Творческая интеллигенция, мастера культуры постепенно, по одному, а то и целым журналом, или издательством, обращаются в новую веру.
Но можно ли по собственной охоте служить тому, что не уважаешь?
Воспитанные как-никак на Толстом и на Чехове, читавшие Михаила Лунина и Георгия Федотова, не могут в одночасье забыть, что «политика таится в глубине всех нравственных, научных и литературных вопросов», что «бытие народов и государств оправдывается только творимой ими культурой». Не могут забыть, что «писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими… куда-то идут и Вас зовут туда же… Оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая она есть, чувствуете ещё ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас».
В одной из знаменитых праздничных советских песен с энтузиазмом пелось: «Мечта прекрасная, ещё не ясная, всегда зовёт меня вперёд…»
Теперь нет мечты не ясной. Пусть будет как в Швеции, или в Чили, или, на худой конец, как в Польше. Конечно, медведь, или лось, может «мечтать» стать скунсом, или кенгуру, но разве что в небывальщине, в смешной сказке, в басне.
Иван Петрович Павлов поставил диагноз русскому крестьянству – «угасший рефлекс цели». Может быть, сегодня это диагноз главной немощи литературы и кино, плодящих, повторюсь, обывательские пустяки?
А раньше? Какие у святого искусства могут быть цели? Пожалуйста. «Я говорю только об искусстве… Мы взялись облагородить его, вырвать его из рук торгашей и передать тем, кому оно должно принадлежать». Ленин? Луначарский? Клара Цеткин? Нет. Константин Сергеевич Станиславский. И под этими словами, адресованными в 1904 году в письме Марии Фёдоровне Андреевой, могли бы подписаться все достойнейшие современники великого творца и созидателя.
– Как редактор и сценарист с сорокалетним стажем что бы вы посоветовали и от чего бы предостерегли молодых кинодраматургов?
– Что может «редактор и сценарист с сорокалетним стажем» посоветовать молодым кинодраматургам?
Да не нуждаются они ни в каких советах, кроме тех, что дают «реальный» эффект.
Дух нового времени корректирует старые призывы: «Из всех искусств для нас важнейшим является… самое доходное».
Будь у меня такая возможность, я бы обратился с просьбой к молодым сочинителям, изготовителям «боевиков» домашнего разлива, в первую очередь.
Прежде чем написать «размазал по стене», «звизданул ногой в голову», «вмазал битой по кумполу», «мощным ударом размозжил челюсть», «выпустил очередь», «разрядил обойму» и т.п., возьмите молоток и ударьте себя по пальчику, которым собираетесь натюкать привлекательный для зрителя «кадр».
Даже не со всей силы, но ударьте!
И тогда, может быть, вы поймёте, что есть только один сюжет подлинного искусства – боль. Если вам не больно, если вы не способны страдать, видя чужую боль, мой совет (вполне бессмысленный, понимаю!), займитесь винно-водочным бизнесом, тоже прибыльное дело. Но там сивуха убивает людей только физически, а наша кино-сивуха убивает в человецах человеков. Как член Комиссии по помилованию я бываю и в тюрьмах, и в колониях малолетних преступников. Эти скорбные места пополняют молодые люди, понятия не имеющие о том, что такое чужая боль, что такое сострадание, что такое милосердие. Не родятся люди с этими понятиями, они обретаются в ходе жизни, а жизнь, взрастившая этих преступников, окружающая их, бьющая в уши блатной песней по радио, воспевающая шикарную жизнь «братков» и «крутых пацанов», живёт по другим понятиям.
Был же на «Ленфильме» великолепный, страстный, болью сердца рождённый фильм Юрия Клепикова и Динары Асановой «Пацаны»…
Едва ли этот опыт может понадобиться «молодым кинодраматургам», они играют в «другие игры».
И всё-таки, милые друзья, не бойтесь жизни, не бегите от жизни в затейливое и прибыльное сочинительство, нет ничего более интересного, неожиданного, удивительного и безумного, чем сама действительная жизнь!
Найти и определить законы, по которым движется безумная нынешняя жизнь, вот задача, требующая молодых сил и внутренней свободы. Задача крайне сложная, поскольку даже учебник психиатрии напоминает: «Замечено, что сумасшедшие бывают строго последовательны и логичны в развитии своих безумных идей».
Об этом же и Толстой в «Крейцеровой сонате»: «У бешенства есть тоже свои законы».
– Первые ваши прозаические вещи вышли в московских журналах. Почему не в питерских – были какие-то сложности или запреты?
– Я показывал свои первые литературные опыты в ленинградских журналах, просто не подошли, сначала в «Неве», потом в «Звезде». Да и в Москве до «Нового мира» тот же «Дикштейн» погулял по редакциям, называли «талантливой неудачей», и на том спасибо. Рукопись по тем временам возвращали. Отдельное спасибо.
Нынче хорошо бы показаться пострадавшим от властей, показать шрамы, обвести мелом места, где проливал слёзы и кровь, увы, коварная власть, боюсь, даже не подозревала о моём существовании и тем более сочинительстве.
Да и в сценарной моей работе больше крови попортили интригами и доносами коллеги, нежели начальство, власть, тоталитарный режим.
Ни за одно слово, ни за один кадр в пятидесяти фильмах, вышедших под моей редакцией на «Ленфильме», и в десяти фильмах, снятых по моим сценариям, мне сегодня не стыдно. Если ты не делал карьеры, то никто не мог тебя заставить участвовать в работе, которую ты считал по тем или иным причинам недоброкачественной.
– В конце 90-х критик Виктор Топоров в одной из своих статей назвал ваше тогдашнее писательское положение двусмысленным, имея в виду, что, с одной стороны, вы принадлежали к демократическому лагерю, а с другой стороны, в печати выступали с патриотической публицистикой. Как вы сейчас ощущаете своё положение? Изменились ли ваши взгляды?
– Своей «литературной партийности» никак не ощущаю. Девиз «Демократы всех стран, соединяйтесь!» не мой. Я хочу демократии для своего отечества, но демократии в её изначальном смысле, народовластия, власти, защищающей интересы большинства, а не опять же наглого меньшинства. Видим же, пока еще невооружённым глазом, что происходит в Афганистане, Ираке, Югославии, Украине, Грузии и т.д., там, где насаждается демократия «одна на всех», а насаждающие эту «одну на всех» за ценой не стоят. Так что, мой демократизм, если угодно, вполне патриотичен. Точно так же, как и патриотизм, и питерский, и российский, как мне кажется, не агрессивен и вполне демократичен. С детства помню, что капитан Гаттерас (?) был непреклонным патриотом и гордился тем, что он англичанин. А нас все пугают перевранной цитатой, дескать, патриотизм – «прибежище негодяев», в то время как в оригинале сказано: «страшное оружие в руках негодяев». Почувствуйте разницу! Издержки партийной пропаганды?
И демократия, и патриотизм прекрасные вещи, но только не в партийной, и даже не в клубной расфасовке.
Что же касается самой демократии, то сегодня это понятие служит, на мой взгляд, всего лишь ширмой власти нового меньшинства. Существование демократических институтов вовсе не гарантирует народовластия. Может быть, прав Николай Бердяев: «…С сотворения мира всегда правило, правит и будет править меньшинство, а не большинство… Вопрос лишь в том, правит ли меньшинство лучшее или худшее».
Поскольку свежо в памяти сокрушительное правление Ельцина и его «семьи», надо признать, что сегодня правит меньшинство не худшее, но ещё и далеко не лучшее.
Теперь о перемене взглядов. В начале развала Советского Союза, как все помнят, был выброшен лозунг: «Новое сознание! Начни перестройку с себя!» Пропасть пронырливой публики бросилась в ударном порядке осваивать «новое мышление», тут же объявили себя либералами и демократами.
Ельцину, Гайдару, прорабу перестройки Яковлеву, царство Небесное, носившему, оказывается, рядом с партбилетом крестик, разумеется, нужно было перестраиваться, а мне-то что «перестраивать»? Верующим подпольщиком не был. Как считал партийных карьеристов людьми низкими, готовыми на любую подлость, так и продолжаю считать, к какой бы партии они ни принадлежали. Как считал, так и считаю, что присваивать чужое, жить за чужой счёт, прикарманивать не тобой созданное, какими бы хитрыми словечками эти дела ни именовались, – уголовщина, скотство и свинство.
На могиле Карла Маркса в Лондоне, на его надгробии, я прочитал: «Workers of lands unite!», удивился, что о «пролетариях» ни слова, а надгробие ставили немцы, читавшие Маркса в подлиннике. Это же замечательно, если бы работники, труженики, создатели материальных и духовных ценностей, соединились, «а паразиты никогда…» Нет у меня склонности к «новому мышлению», и те взгляды, что мне в своё время привили достойнейшие мои родители, менять не буду. Не из упрямства, просто в обмен предлагается что-то хитроумное в пользу жулья. Мой отец и его коллеги, к примеру, жизнь свою положили на создание советской энергетики. А нам выпала горькая участь смиренно наблюдать, во что превращается эта энергетика (другой так и не появилось!), в руках тех, кто в одночасье овладел «новым мышлением», но заодно и старой энергетикой, металлургией, добывающей промышленностью и пр. и пр.
Кстати сказать, за последние две тысячи лет в этике ничего нового не появилось, все постулаты человеческой морали чётко определены, а если нет-нет, да и вспучивается где-то «новое мышление», так это, как говорится, от лукавого, для какой-то временной надобности.
– Известно, что вас связывала дружба с Виктором Астафьевым. Когда Валентину Курбатову предложили написать астафьевскую биографию для серии «ЖЗЛ», он ответил, что лучше вас её никто не напишет. Есть ли в планах такая книга?
– Нас с Валентином Курбатовым познакомил Виктор Петрович Астафьев. Я дорожу сердечной привязанностью к Валентину Яковлевичу, человеку на редкость в нынешние времена цельному, живущему по предписанию души, а не обстоятельств, и необычайно щедрому. Вот от этой щедрости Валентин Яковлевич и назвал меня возможным автором книги об Астафьеве. При всей моей любви и привязанности к Виктору Петровичу я отдаю себе отчёт в том, насколько длительными, насыщенными, полными были отношения Астафьева, и Курбатова. Одна лишь их переписка, составившая удивительную книгу «Крест бесконечный», тому неопровержимое свидетельство. Второго такого глубокого читателя собрания сочинений Виктора Астафьева как Курбатов, не знаю. Человека, более близкого Астафьеву, чем Курбатов, в последние двадцать лет жизни у Виктора Петровича, думаю, не было. Другого человека, который так бы слышал и чувствовал лучшего русского прозаика второй половины ХХ века, Виктора Астафьева, как его слышал и чувствовал Валентин Курбатов, по-моему, нет.
Так кому же писать книгу о Викторе Петровиче Астафьеве?
– Вы считаетесь знатоком и одним из создателей современного «петербургского мифа». Расскажите, пожалуйста, о самом, на ваш взгляд, загадочном мифе 21-го века.
– Если бы я был знатоком «петербургского мифа», едва ли принял бы роль председателя Международной конференции «Феномен Петербурга». Шесть лет назад инициативная группа провела первую международную конференцию, призванную ответить на вопрос, что такое «феномен Петербурга», читай, «петербургский миф». Мы привлекли к участию в конференции специалистов самых различных направлений из разных стран и соотечественников, естественно. Сейчас вышел третий том материалов этой конференции. Так что всем миром ищем ответ на загадку, заданную нам этим «самым умышленным городом».
Судя по тому, что нашу конференцию в различных формах поддерживало и правительство Санкт-Петербурга и зарубежные консульства, представленные в нашем городе, надо полагать, вопрос о «петербургском мифе» вовсе не теория, не чистое умозрение и филология. Это поиск самоидентификации, поиск ответа на вопрос взрослого сознания – кто мы? А ещё это поиск ответа на вопрос о месте Петербурга-Ленинграда в истории ХХ века и в современном мире. Ответить на эти вопросы крайне сложно, потому что мы это не только те, кем были, но и те, кем стали.
В своих работах «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург», «Блок-ада», «Свидетели неизбежного» я пытаюсь сказать о своём личном существовании «внутри» этого мифа. Может быть, эти мои искренние показания пригодятся в поисках ответов на занимающий умы вопрос, что это за феномен такой Петербург-Ленинград.
– Какие проблемы вас волнуют как писателя и над чем вы работаете?
– «Как писателя» меня волнует только собственное бессилие перед словом, перед сюжетом, перед ускользающей, не желающей лечь в строку потрясающей жизнью, свидетелем которой и участником довелось быть. А как обывателя и обитателя дома, в котором живу, города, страны, многострадальной матушки нашей Земли, волнует всё, что обрушивает на нас всех повседневная жизнь. Кровь, боль, насилие, ложь и обман, в старых и новых модификациях, человеческая незащищённость, незащищённость самой Земли от хищников и разного рода паразитов, всё то, что волнует и вас, уважаемый читатель, обжигает и меня. Нет-нет, и ловишь себя на мысли, что душа начинает черстветь, тупеть, понимая своё бессилие, хочешь куда-то спрятаться, замкнуться, но… Телефонный звонок: «Общественная палата Российской Федерации проводит в Смольном конференцию, посвящённую защите детства и социальной реабилитации сирот и детей-инвалидов… Вам предлагается выступить и рассказать о петербургских детских и подростковых колониях, где вы бываете как член Комиссии по помилованию…»
А работа подождёт, и над сценарием по «Капитану Дикштейну», и над повестью о детстве, и над книжной версией многосерийного фильма «Господа присяжные…»
Илья КОЛОДЯЖНЫЙ