АПОКАЛИПТИЧЕСКИЙ ЖАНР СЕГОДНЯ

№ 2006 / 52, 23.02.2015

Как текст Апокалипс (по-гречески – Откровение) содержит в себе не только пророчества о конце света, но и мистические рассказы о судьбах мира.
К апокалиптическим текстам традиционно относят часть Библии, одну из книг «Нового завета». В этом плане мы можем говорить о некоторых писаниях Захарии, Иезекииля, Иоиля и Книгу пророка Даниила, апокалипсис Апостола Петра; но только «Откровение святого Иоанна Богослова» получило широкое публичное признание и, пожалуй, именно это произведение можно считать основополагающим в зрении апокалиптиков на земной мир.
В Коране, естественно, также присутствуют ряд аятов с апокалиптическим содержанием, в частности, сура 75 «Воскресенье»:
7 (7). Вот когда ослепнет взор,
8 (8). и затмится луна,
9 (9). и объединятся солнце и луна,
10 (10). скажет человек в тот день: «Где бегство?»
11 (11). Так нет! Нет убежища!
12 (12). К Господу твоему в тот день прибежище!
Известен был апокалиптический жанр и в персидской суфийской литературе. Достаточно упомянуть поэму Санаи (ум. 1141) «Сайр ал-’ибад ила-л-ма’ад». В тюркской духовной литературе к апокалиптическим произведениям можно отнести «Диван-и хикмет» ходжи Ахмеда Йасауи (ум. ок. 1226), призывавшего прежде всего самого себя:
«1:11. Сверши паломничество в приют Судного дня».
Лучший, на наш взгляд, комментатор «Откровения святого Иоанна Богослова» о. Александр Мень отмечал: «Апокалипсис – это творение писателя, того, кто уже не участвует в общественной жизни; он пишет. И то, что ему открывается, почти уже не может передано словом. Пророк говорит так, как глаголет Господь, а у апокалиптиков этого нет, потому что тайны истории и судьбы мира не могут уложиться в словесные формулы».
В христианской художественной литературе неоспоримым шедевром является, конечно же, «Божественная комедия» Данте Алигьери с неоспоримым тезисом:
«43. К природе вашей снисходя, Писанье
О божьей деснице говорит».
Есть мнение, утверждающее, что «Божественная комедия» Данте основана на описаниях, содержащихся в трудах суфийского мыслителя Великого Учителя Ибн Араби.
Века европейского Просвещения гуманно деактулизировали угрозы Страшного суда и Конца мира (зачем же травмировать психику человека с его правом жить комфортно?). В литературе стали приветствоваться лишь комедии, драмы личной жизни человека и реже – отдельных народов. Если, конечно, не вспоминать о страстных предупрежениях, прозвучавших в «Житии протопопа Аввакума» (ок. 1621-1682). А так… апокалиптический жанр просто исчез с печатных страниц.
Сегодня в современной поэзии апокалиптический жанр, согласно нашей библиотеке, представлен лишь мощной поэмой Юрия Кузнецова «Сошествие в Ад», в которой в полной мере проявилась вся свойственная поэту категоричность и масштабность:
Кончено с миром. Ещё остаются подобья.
Череп Голгофы глядит на меня исподлобья.
Лобная слава на треть оказалась пуста:
Тело святое с гвоздями исчезло с креста.
Поэма Кузнецова, насыщенная именами пророков и светлых проповедников, носит энциклопедический дискурс и сюжетно проходит по дантовым кругам ада («Рай» был в ближайших планах последнего русского гения поэтического пера), как бы проверяя, что изменилось за прошедшие века, и, конечно, как православный христианин, во многом корректируя автора «Божественной комедии» – католика.
Продолжил возрождение апокалиптического жанра, особенно спасительного в наши дни, поэт, близкий по духу Юрию Кузнецову, Валерий Михайлов.
Поэма Михайлова «Русь» (она не так давно была напечатана в газете «Литературная Россия») преднамеренно носит, в отличие от произведения его старшего товарища, гораздо камерный, более личностный характер, начинаясь с сугубо человеческих эмоций:
Мне тошно, бес! Бог времени иссяк.
Ползня осталась, скука, дотлеванье.
Прощенье призрачно – как и прощенье.
Ты этого хотел? Твоя взяла!
Себя не узнаю – и не узнаю.
Михайлов не спускается ни в Ад, не поднимается ни в Рай, предпочитая придерживаться канонов собственно «Откровения» Иоанна Богослова. Ссылаясь на ангелов: «Вот! Ангелы трубят – измерен срок», поэт не смеет изменить тот порядок действия и ту картину, которую засвидетельствовал Иоанн Богослов, а копировать её бессмысленно, ведь мы помним ясно: «И семь Ангелов, имеющих семь труб, приготовились трубить. Первый Ангел вострубил, и сделался град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зелёная сгорела. Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнём, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевлённых тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла. Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. Четвёртый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звёзд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была – так, как и ночи. И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе. Горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трёх Ангелов, которые будут трубить!»
В использовании символов он также, слава Богу, не оригинален. Его строки:
О, русский меч! О, русское копьё!
Озарены вы Божьим провиденьем
– являются прямой аллюзией на строки из Главы 19: «Имя Ему: Слово Божие. И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облечённые в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходил острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасёт их жезлом железным».
Понятно, что речь не идёт о банальном оружии. И меч, и жезл железный, и копьё являются Словом Божиим, разящим с небес – как вертикаль, как символ оси мира.
Александр Мень замечает, что апокалиптика всегда образна, это всегда видения, всегда какие-то картины. Более того, апокалиптика не столько говорит о конкретных событиях времени, сколько думает о грядущем, здесь Михайлов традиционен:
О Русь! Не позабудь свой крестный путь.
Сжимаются времён последних сроки.
Когда-нибудь, о, хоть когда-нибудь
Вспомянь Христа суровые уроки.
Затем аналитик «Откровения» пишет: «И мир в глазах апокалиптиков – это нечто уже кончающееся, уходящее; все их помышления направлены на последнюю борьбу добра со злом. Для пророков злые силы ещё не столь очевидны, они выражаются в действиях конкретных носителей зла – греховных царей, жестоких императоров, неверной толпы и т.д. Для апокалиптиков тёмные силы истории – это уже целые демонические полчища, полчища злых духов, которые вдохновляют империи, вдохновляют насильников, вдохновляют отступничество толпы».
Михайлов уточняет:
Помазанники Божии – цари,
Как ни клянёт их нынче кто попало,
Святую Русь хранили изнутри,
И Кремль сиял под небом златоглаво,
Где тьма бесов – о колокольный звон
Рогами злыми в непотребстве билась
И мгла веков под леший лай и стон
Всё гуще собиралась и носилась.
Сошлёмся вновь на труд Александра Меня: «Но надо сказать, что почти никогда апокалиптические писатели не могли подняться до уровня подлинно библейского, почти никогда у них не светит подлинное Откровение. Больше всего там человеческих грёз, мечтаний, фантасмагорий. Это отблеск пророческих видений, а не оно само». Фантасмагории апокалиптиков больше отражают царство антихриста.
В поэме Михайлова:
И ад разверзся, дьявола являя:
То смерть идёт…»,
а грёзы и мечтания свидетельствуют о возрастании и царства Христа. И мы читаем в финале поэмы Михайлова ожидаемое спасение:
…Но следом смерть вторая!
То – сатане.
И, наконец, нельзя не сказать и о том, что финал поэмы Михайлова является тем, что имел в виду Мень, анализируя Главу 22 «Откровения» – Прекрасная икона:
То в небе храмина отверзлась Рая…
Там светлая звезда взойдёт сияя,
Там Бог живёт!Шахимарден КУСАИНОВ
г. АЛМА-АТА