ДОРОГА В НИКУДА

№ 2007 / 16, 23.02.2015

Кто мы, откуда пришли, кем были, куда идём и кем станем? – эти вопросы, мучившие древних гностиков, захватывают и нас в периоды безвременья и духовной смуты. Народ, загнанный террором и тотальной идеологией в беспамятство, оглушённый либеральной трескотнёй о реформах, постепенно приходит в себя и начинает понимать: страна запрограммирована на самоуничтожение. И нет пророка в нашем отечестве, который сформулировал бы спасительное для нас знание.

 

Отбросив марксистскую методологию исследования социальной динамики, обществоведы в России обратились к устаревшей теории модернизации, которая сама по себе давно нуждается в обновлении хотя бы потому, что эпоха «модерна» осталась в прошлом. Попытки осмысления происходящих в России с августа 1991 года социальных изменений в свете упомянутой теории сводятся преимущественно к оценкам сложившейся реальности по меркам западных стандартов рыночной экономики и либеральной демократии. Нужно признать, что такого рода «западничество» в области социально-философского мышления и социологического теоретизирования дало определённые результаты. В частности, было установлено, что перелом в развитии советского общества, который привёл к распаду СССР и сегментации «империи Кремля», ставшей сюрпризом как для отечественных марксистов, так и для зарубежных советологов, не поддаётся номологическому объяснению, то есть не может быть интерпретирован как следствие и проявление некоего «социального закона». Явление современной России («Эрэфии») представляется порождением случайного совпадения внутренних и внешних для страны процессов: стагнации советской экономики на фоне развивающегося «чёрного рынка», разложения «номенклатурного класса» и управленческого кризиса в СССР как последствий засилья геронтократии, начала горбачёвской «перестройки», совпавшей с беспрецедентным давлением Запада, поражения в Афганской войне, истощившей страну гонки вооружений и помощи «братским странам» и т. д. За множеством этих и иных факторов не видят первопричины социальных трансформаций нашего общества – той исторической субстанции, которая обусловливает скачкообразный, прямо скажем, неразумный ход исторических событий в России, этой «территории неожиданного и беспричинного». Речь идёт о политической воле, которая конституирует себя в виде государственной власти. Провозглашённый властью курс на модернизацию есть не что иное как очередная и, судя по всему, бездарная попытка вестернизации России, предполагающая ускорение урбанизации, преодоление бедности и социальной незащищённости большинства населения страны, рост среднего слоя, заинтересованного в политическом участии и развитии демократических институтов, гражданского контроля власти снизу, а также – повышение общего уровня образования в стране, массовое овладение техническими средствами связи и коммуникации, препятствующее авторитарному манипулированию сознанием. Несмотря на вяло текущее развитие российского общества по модели «догоняющей модернизации», власть на деле проводит иную политику. Её суть – в искусственном создании и поддержании патологической поляризации общества, балансировании между «олигархическим» слоем сверхбогатых и люмпенизированной массой ограбленного «олигархами» населения страны. При этом власть создаёт видимость дистанцирования от крупного бизнеса и непричастности к беспощадному «разбойничьему капитализму». Более того – в порядке профилактики преследует некоторых амбициозных «олигархов», имитирует «борьбу с коррупцией» и нарастающую активность, направленную на социальную защиту населения. Чего стоят, например, т. н. пенсионная реформа и смехотворный нацпроект «Доступное жильё»! Да, прав был Ильич, вся Россия – палата № 6, а главный врач у нас (добавим от себя) – Зурабов. Держа «олигархов» на коротком поводке, власть не заинтересована в их уничтожении как класса, так как сама живёт за счёт «олигархических» сверхприбылей. (Вспомним, к примеру, 19 млрд. Ромы Абрамовича и его своевременный развод с супругой). Поддерживая и подпитывая мнимую политическую оппозицию, она таким образом снижает накал массового недовольства в обществе, «выпускает пар» и заодно держит «под колпаком» потенциальных экстремистов. Всегда и всюду эта существующая в-себе-и-для-себя власть решает преимущественно свои проблемы: обеспечивает самосохранение и возрастание собственного могущества, не допуская возникновения в обществе иных центров политической силы и влияния. В рамках сложившейся в России авторитарной системы она несокрушима и лишь сама может уничтожить себя. Август 1991 года, как мы помним, был инспиророван вовсе не «демократической оппозицией», сплошь состоявшей из агентов КГБ, а самой же властью, искавшей новые, более современные формы господства и паразитирования в стране с неэффективной экономикой и колоссальными природными ресурсами. Примечательно, что в ходе горбачёвско-ельцинской контрреволюции 1990-х годов «номенклатурный класс»-паразит не только избежал репрессий со стороны псевдодемократов-антикоммунистов, но даже окреп и численно вырос, подпитавшись в октябре 1993 года кровью политически наивных защитников Конституции. Этот политический класс (как бы мы его ни называли), состоящий из «людей длинной воли», властвовал и продолжает властвовать в России. Именно он, скорее всего, и превратит страну в «мерзость запустения». На вопрос о том, что же в действительности происходит в современной России, трудно получить однозначный ответ. Модернизация, деградация, загнивание? Любое историческое событие многомерно. Что же говорить об «истории в целом» как процессе социально-психическом? Историография и социология схватывают феноменальный слой этого процесса, при этом явно или неявно вставая на точку зрения одного из его индивидуальных или коллективных участников. Историософия же стремится к постижению сущностного слоя, осмысливая целенаправленное движение эмпирически ненаблюдаемого «духа» («духа времени» или «духа народа» и т.п.). В зависимости от уровня рассмотрения и анализа исторического процесса, мы выбираем язык, на котором говорим о происходящем. Историософский подход не запрещает использование языков мифологии и искусства, поскольку именно в мифопоэтических фигурах выводятся наружу и персонифицируются анонимные силы, играющие судьбами «всемирно-исторически индивидуумов» и народов. В таком случае и бесы, например, могут оказаться участниками исторической драмы. Примечательно, что от истоков российской государственности до наших дней властвующая элита то и дело навязывала обществу заимствованные извне схемы развития, действуя при этом в качестве органа «трансцендентной силы». Правящий слой был не более чем материализацией или служебным орудием безосновной «воли к власти». Иначе говоря, испытанный тысячелетием политической истории России авторитарный принцип властвования – не продукт спонтанной игры имманентных сил общественного развития, не функция развивающегося социума и не надстроечная структура, имеющая под собой определённый экономический базис. Авторитарная власть в её бытии-для нас – реализация духовного принципа, форма вторжения в социум «миров иных», божественного либо дьявольского влияния, подобно тому, как для греков политическая сфера была развёртыванием космического принципа властвования. Апостол Павел с его тезисом о том, что всякая власть от Бога, у нас до сих пор под подозрением: не всякая… И носители власти в России всегда являлись подвластной массе в ореоле божественного избранничества (помазанники) или же с печатью апокалиптического зверя на челе (самозванцы). А государство российское представляло собой тот тип системы, в рамках которой лишь один человек мог быть свободным: властитель. При этом его свобода отнюдь не всегда осуществлялась в виде деспотического произвола, так как была укоренена не в человеческой субъективности. Свободная в силу двойной открытости «нижнему» (бездна ада) и «верхнему» (Небо) мирам, политическая воля властителя была способна вопреки давлению «среднего» мира с его «группами интересов» реализовывать в социуме самые фантастические проекты, подавляя сопротивление оппозиции. Расправы с инакомыслящими, несогласными не смущали народ до тех пор, пока власть демонстрировала свою нечеловеческую, неземную мощь. Смуты же на Руси начинались лишь тогда, когда у власти оказывались профаны, люди случайные, непосвящённые, временщики со своими мелкими человеческими интересами. В такие периоды «безвременья» самонадеянные выскочки совершали свои рискованные «хождения во власть», заканчивавшиеся для них, как правило, плачевно. Такова мистика власти в России, власти, остающейся и по сей день иррациональной величиной, загадочным средоточием и истоком пугающих Запад утопий и импровизаций в политике. Мистериально-магическая природа авторитарной власти, само собой разумеется, ускользает от позитивистски ориентированной социологии и политической науки. Она приоткрывается в историософии, способной проникнуть в мифологический подтекст мировой истории. Оставаясь безосновной (свободной от общества и безответственной перед ним), управляющая ходом российской истории «воля к власти» тем не менее время от времени проявляет озабоченность решением фундаментальной задачи по созданию своего собственного онтологического базиса и стремится сформировать социально-экономическую и психолого-идеологическю основу, почву, в которой она смогла бы укорениться, которая её питала бы. Заметим, что решение подобной задачи для российской власти куда важнее, чем обеспечение легитимации (о чём больше пекутся западные кремленологи). Никакой закон никогда не ограничивал власть в России. Не ограничивает и теперь – в условиях декоративного «правового государства», не способного карать высокопоставленных коррупционеров, воров. И объясняется это опять-таки тем, что власть у нас – не функция, а субстанция, развёртывание трансцендентного принципа. Вспомним начинания Ивана Грозного, Петра Великого, Ленина и Сталина – тех, кто «основал своё дело на Ничто», творил «из ничего», обращаясь с подвластной массой как с этническим субстратом, «человеческим материалом» для великих социальных экспериментов. В их деяниях просматривается безусловный примат внеположной социуму власти над экономикой, над повседневной хозяйственной и религиозно-нравственной жизнью народа. Они были посланниками будущего, одержимыми миссией «метафизической реализации». Инспирированные ими «революции сверху» всегда одерживали победы – над прошлым, над традицией, над противниками социальных изменений в стране. Реформы же их здравомыслящих оппонентов и критиков всегда захлёбывались в России, гасли в гуще инертных, апатичных масс, которые почему-то вместе с тем боготворили своих мучителей – правителей волюнтаристического типа, харизматиков. Как объяснить это странное обстоятельство? Может быть, дело в том, что происходящее в обществе на уровне базисных отношений, т. н. «материальная жизнь» сама по себе абсурдна, и эта её абсурдность как нигде остро ощущается в России? Что если власть, властвующая воля («идея-правительница», по выражению евразийцев) для нас всё ещё остаётся единственной смыслополагающей силой, творящей мобилизующие мифы, придающей некую целесообразность потоку исторических событий, нашим шараханьям, экспериментам, пробам и даже нашему беспутству? В таком случае как следует понимать ропот двух последних десятилетий о том, что такому-то правителю якобы «не хватает политической воли» или «национальной идеи»? Не означает ли сама констатация подобной нехватки, что перед нами – вовсе не правитель, а скорее фантом, призрак и что реальная власть осуществляется иными фигурами? Один из самых известных авантюристов «перестроечной» поры с задатками и амбициями самозванца опубликовал книгу с многоговорящим названием: «Хождение во власть». Будучи к тому же интеллектуалом, он понял, что власть в России захватить невозможно и тем более невозможно ею обладать. Власть призвала его из небытия, как демона, власть же его и погубила. Ибо власть на Руси издавна – «нечистая сила», требующая кровавых человеческих жертвоприношений. В этом плане показательны ельцинские массовые расстрелы в Москве в октябре 1993 года, шокировавшие народ взрывы жилых домов в Москве (сентябрь 1999 г.), побоище «Норд-Оста» (октябрь 2002 г.) и «избиение младенцев» в Беслане (сентябрь 2004 г.). Итак, орудующая в России «воля к власти» – неуправляемая извне стихия. Она не боится заговоров и, в принципе, не может быть никем свергнута, так как с незапамятных времён была и остаётся трансцендентной по отношению к обществу силой. Не являясь ни в коей мере – вопреки любимцу Ильича Гегелю – «хитростью мирового разума» (скорее – хитростью неразумия), она ангажирует своих исполнителей – «кукол», «слепых вождей слепых», бесноватых революционеров, одержимых «манией великих реформ» авантюристов-приватизаторов, истеричных либералов-правозащитников и др. Куда же несётся эта свита Воланда, увлекая за собой страну «мёртвых душ»? Оборотническая логика сбывающегося в российской истории мифа подсказывает: в подлунный мир, в царство мёртвых. Учредив в стране культ мёртвых, практикуя поклонение Небытию, властвовавшая в России в эпоху «модерна» воля уже сбросила свой идеологический, маскирующий покров и предстала перед ошарашенными строителями коммунизма и борцами за демократию как безыдейная «воля к Ничто». Навязываемая ею обществу перспектива – «чёрный квадрат», «дорога в никуда». 

Александр ВОДОЛАГИН