КТО ПОХОРОНЕН В МОГИЛЕ ГРИБОЕДОВА?

№ 2015 / 3, 23.02.2015

Уважаемый господин редактор!

В эти дни исполнилось 220 лет со дня рождения А.С. Грибоедова. Помнится, и 200-летие его не очень-то отмечалось. Как-то в пылу литературных баталий на злобу дня все забыли о великом русском писателе и дипломате.

Решил внести свою лепту в память о нём.

 

Вопрос, вынесенный в заглавие, отнюдь не риторический, если вспомнить обстоятельства, связанные с гибелью автора «Горя от ума».

Итоги победоносно завершившейся войны с Персией нашли своё отражение в мирном договоре, подписанном в селе Туркманчай 10 февраля 1828 года, в результате чего Россия получила два лакомых территориальных куска – Эриванское и Нахичеванское ханства.

Ключевую роль в разработке и реализации Туркманчайского трактата сыграл молодой преуспевающий дипломат Александр Грибоедов. В благодарность император Николай I произвёл его в статские советники, наградил орденом Святой Анны 2-й степени с алмазами, медалью за персидскую войну и денежной премией. Кроме того, именным повелением Государя 33-летний Грибоедов назначается полномочным министром-резидентом при персидском дворе. Отказываться от назначения (если втайне лелеял надежду избежать его) после стольких монарших милостей Александр Сергеевич просто не имел морального права. Хотя интуиция нередко наполняла душу тревогой. Пушкин заметил, что при расставании с ним в Петербурге Грибоедов «был печален и имел странные предчувствия». Прощаясь в Туле со своим приятелем С.Бегичевым, в имении которого он закончил «Горе от ума», молодой посланник сказал: «Чувствую, что живой из Персии не возвращусь».

На Кавказе Грибоедов экспромтом – не похоже ли на некий акт отчаяния? – женится на 15-летней княжне Нине Чавчавадзе, и Аракс – новую границу России и Персии молодые пересекают уже вдвоём, в сопровождении респектабельного каравана свиты, на 110 лошадях и мулах. Они ещё не добрались до места назначения, а Грибоедову уже «тошно в этой Персии с этими Джафарханами».

Формально главой Персии считался шахиншах Фехт-Али-шах, находившийся в Тегеране, но практически страной управлял его сын, наследник престола Аббас-Мирза, чья резиденция располагалась в Тебризе. Вероятно, поэтому там и было определено местопребывание русского посольства.

Начиная свою дипломатическую миссию, Грибоедов сразу же откзался, как он выразился, «действовать мягко и втираться в персидскую дружбу», что, в конечном итоге, и сыграло роковую роль. Британский посланник Макдональд, находившийся в Тебризе, признался однажды ему, что на подарки и прочее проявление «дружбы» с Персией он истратил три миллиона фунтов стерлингов. Грибоедову, при всём уже, кажется, немалом знании Востока, подобные методы претили. В одном из его писем мы читаем: «Мне кажется, что я не вполне на своём месте, нужно бы побольше умения, побольше хладнокровия… Нет, я вовсе не гожусь для службы…»

В Тебризе, не очень церемонясь с шахским правительством, Грибоедов, что называется, с ходу решил щекотливую дипломатическую задачу: в качестве первейшего условия вывода из Хайской провинции русских частей поставил немедленную уплату оставшегося за Персией долга – 28 тысяч рублей. И поскольку, как утверждали персы, государственная казна была пуста, потребовал в возмещение долга трон персидский, в котором, по оценкам экспертов, одного золота, не считая эмали и тонкой художественной работы, было на 36 тысяч рублей. Трон пополнил коллекцию русских военных трофеев и занял своё место в кремлёвской сокровищнице.

Ничуть не колеблясь, Грибоедов назначает без согласования с персидскими властями консула в Гилян, а сам отправляется для представления шаху в Тегеран. Обнимая в последний раз жену, грустно улыбнулся: «Не оставляй костей моих в Персии и похорони меня в Тифлисе, в церкви Святого Давида».

В Тегеране русского посла встретили самым пышным образом. Ещё на подъезде к городу его приветствовал визирь губернатора Зилли-Султана (сына шаха) и другие важные сановники. Грибоедову отвели апартаменты в крепости Шах-Абдул-Азим, что находилась в полутора верстах от шахского дворца. Фехт-Али-шах пожаловал ему орден Льва и Солнца 1-й степени. Получили награды и подарки и другие члены русской миссии.

Но опять же – посол, идя к Его Величеству, как утверждал историк Берже, «не снял галош даже на том священном месте, на котором совершается лобызание великих царей, забыв, что в Коране говорится Моисею: «Скинь сандалии, ибо ты в священном месте».

Первые искры конфликта между русским послом и шахом вспыхнули из-за ХIII статьи Туркманчайского договора, предусматривавшей возвращение на родину всех ранее захваченных Персией пленных. Грибоедов стал как бы заложником этой статьи договора. Ещё находясь в Тифлисе он вполне мог получить от новых грузинских родственников или их окружения «список» тех, кого надлежало вызволить из неволи. Даже после пересечения границы посольский караван сопровождала большая группа просителей, искавших своих родных, докучавшая Грибоедову и мало считавшаяся с его дипломатическим положением. Изрядно подводили посла и некоторые члены миссии, нанятые им на службу ещё в Тифлисе. Некто Дадаш-бек и Рустем-бек из его охраны «нередко в пьяном виде, с обнажённым оружием и криками, ходили по улицам, предаваясь открытому разврату, что само собою противоречило основным правилам шариата, задевая и без того возбуждённую щекотливость жителей столицы». А за день до трагедии, как отмечалось в шахском фирмане* (*фирман (перс.) – указ. – Б.С.), «люди посланника обругали какого-то сеида на базаре, а ночью затащили к себе женщину».

Персы всячески препятствовали выдаче пленных, но Грибоедов довольно решительно взялся проводить в жизнь ХIII статью договора. Особенно рьяно отбирались жены-пленницы у мужей-персов, независимо от социального положения последних: так две грузинки были уведены из гарема самого Аллаяр-шаха, затя шаха и первого министра Персии.

Посольский курьер Амбарцум на склоне лет вспомнил, что одна красивая грузинка из гарема самого шаха, иногда ночью, тайком, приходила в дом к Грибоедову, умоляя выслать её на родину. Узнав об этом, шах почёл себя обесчещенным. «Продолжайте услаждаться, – едва сдерживал он свой гнев в последнем разговоре с русским послом. – Отнимите у меня всех жён моих – шах будет молчать. Но Наиб-султан едет в Петербург и будет лично на вас жаловаться императору».

Владыка Персии многое терпел от молодого, блестяще образованного и заносчивого русского дипломата: и то, что он распоряжался в чужой стране, как у себя дома («персы должны прежде всего бояться России»), и то, что демонстративно манкировал мусульманскими обычаями, и даже то, что визир-мухтар – так называли Грибоедова в Тегеране – лишил его зятя двух любимых жён. Терпел потому что, во-первых, к этому обязывало положение побеждённого, а во-вторых, потому что давно отошёл от политики и по-настоящему ощущал свою власть только в собственном гареме, где отдыхал и душой и телом. К тому же Грибоедов вот-вот собирался вернуться в Тебриз, он уже имел прощальную аудиенцию у шаха, и последнему, по всей вероятности, было безразлично, что ещё предпримет визир-мухтар, лишь бы побыстрей убрался из столицы.

Однако дело приняло иной оборот. Последней каплей, переполнившей чашу терпения персов, стало укрытие в русском посольстве Мирзы-Якуба, родом эриванского армянина, который когда-то был взят в плен, оскоплён и около 20 лет прослужил евнухом и экономом при гареме верховного правителя. Мирза-Якуб знал не только все тайны эндеруна* (*эндерун (перс.) – внутренние покои дворца), но обладал точной информацией о состоянии государственной казны, поскольку шах доверял ему часто подведение расходов и доходов Персии. Такого человека отдать России, конечно, не могли.

Мирза-Якуб наотрез отказался покинуть посольство, а Грибоедов на требование гонцов шаха выдать жён Аллаяр-хана и вероотступника разразился бранью и прогнал их за ворота. Тут уж не искры, а костёр негодования заполыхал вокруг русской миссии.

Сейчас только можно строить догадки, санкционировал ли шах лично разгром посольства, или всё произошло при его молчаливом попустительстве. По словам Амбарцума, дня за три до кровавого понедельника Фехт-Али-шах вместе со своим гаремом отбыл в одну из близлежащих деревень и вернулся в столицу, когда беспорядки там стихли.

В воскресенье 29 января 1829 года толпы народа, подстрекаемые муллами и сеидами, начали стекаться к главной мечети, где Верховному мулле Мирзе-Сейху задали вопрос, имея ввиду Мирзу-Якуба: «Как следует поступить по шариату с тем, кто был уже омусульманен и вновь вернулся к своей прежней религии?», Мирза-Сейх ответил: «Его следует убить!».

Справедливости ради следует отметить, что некоторые лица из дворца предупреждали Грибоедова о возможном погроме и предлагали различные варианты спасения. Но он всё отвергнул, уверяя, что никто не посмеет напасть на русское посольство. Тем не менее, в воскресенье вечером он продиктовал первому секретарю посольства Мальцову ноту для министра иностранных дел Персии, которая заканчивалась следующим: «Нижеподписавшийся, убедившись в недобросовестном поведении персидского правительства, что российские подданные не могут пользоваться здесь не только должною приязнью, но и даже личной безопасностью, испросит у великого государя своего всемилостивейшего позволения удалиться из Персии в российские пределы».

Утром 30-го января, кажется, ещё можно было избежать рокового хода событий, но Грибоедов спал сном праведника. Когда его разбудили и, сообщив, что к крепости движется разъярённая толпа, попросили выдать женщин и Мирзу-Якуба, он воспринял это как провокацию. Между тем многотысячная людская масса, вооружённая кинжалами, саблями и палками и возглавляемая муллами, с воинственными возгласами «Смерть неверным!» приближалась к русской миссии.

Персидская охрана посольства, увидев такое сборище, сразу же разбежалась. Теперь только Грибоедов осознал, что положение критическое. Он приказал запереть ворота, послал казаков на крышу, а сам облачился в парадный мундир, надев русские и персидские награды, наивно полагая, что его вид образумит толпу. Муллы действительно остановили людей и потребовали выпустить Мирзу-Якуба и двух грузинок Аллаяр-хана. Посол тянул время, надеясь на помощь из шахского дворца. Но пока принцы там умывались, одевались, собирали слуг и седлали коней, делать на территории миссии уже было нечего.

Очевидцы утверждали, что русские солдаты на крыше посольства вели себя вызывающе: пили вино, поднимали стаканы, как бы предлагая выпить.

Неожиданно прогремел выстрел (кто стрелял – так и осталось загадкой), и в толпе был ранен подросток. Моментально прошёл слух, что он умер. Как нарочно, с южной стороны крепости показался верховой из дворца, одетый в посольскую форму. Он ехал с сообщением, что помощь вот-вот подойдёт. Персы, думая, что это и есть убийца, набросились на него, и несчастный был вмиг растерзан. С криками «джихад!» («священная война») и «неверующие собаки должны околеть!» толпа хлынула к воротам. Пришлось-таки Грибоедову отдать на заклание Мирзу-Якуба, которого тут же изрубили в куски. Муллы, получив удовлетворение и посчитав дело сделанным, тихо исчезли, но возбуждённая масса, попробовав первой крови, продолжала неистовствовать.

Ворота были сметены, засверкали клинки, и началась жестокая безжалостная резня. Русские дрались отчаянно, но силы оказались слишком неравны: 37 человек против нескольких тысяч. Почти чудом удалось спастись только Мальцову, находившемуся в момент нападения персов в соседнем доме, да курьеру Амбарцуму, которого просто не добили.

Обстоятельства гибели самого Грибоедова не совсем ясны. Очевидцы говорили, что с него, уже мёртвого, сорвали мундир, отрезали голову и руки и в таком виде, вместе с дохлыми собаками, таскали по улицам Тегерана, громко крича: «Дорогу русскому посланнику, который едет с визитом к шаху! Стойте прямо, чтобы выказать ему наше почтение…» А голова посла, надетая на шест, служила на площади мишенью для бросания камней.

Сатанинская вакханалия продолжалась три дня. Лишь потом Фехт-Али-шах осмелился подать признаки своей активности. Горестно повздыхав: «Падишах заплатил 8 куруров* (*курур (перс.) – 2 млн. руб. серебром) из казны своей за дружбу с русскими, но вот что наделали муллы и народ тегеранский!», распорядился собрать труппы «неверных» и закопать их в выгребной яме за городской стеной, что и было сделано. В шахском фирмане цинично отмечалось: «Все убитые с должной почестью преданы земле».

В чём причина спонтанно происшедшей трагедии? В слепом религиозном фанатизме масс, или Грибоедов пал жертвой собственных ошибок и высокомерия? Вероятно и то, и другое, и третье – распалили «народный гнев» и не дали ему угаснуть приспешники Аллаяр-хана, всегда искавшего повод втянуть шаха в войну с Россией, или, по крайней мере, отдалить от наследования престола Аббас-Мирзу в пользу своих ставленников.

Версия британского заговора, при всей интригующей привлекательности не подкрепляется фактами. Давно стал общим местом тезис о соперничестве Англии и России в мировой политике. Не являлся исключением в этом плане и персидский регион, где британский посланник Джон Макдональд всячески противостоял русскому влиянию. И всё же традиционное ущемление повсюду интересов России и позиция «третьего радующегося» ещё никак не доказывает участия в конкретном заговоре. Британское посольство находилось в Тебризе и управлять оттуда поведением стихийного сброда, при отсутствии оперативной связи, представляется нереальным. Косвенное соучастие в форме постоянной идеологической обработки населения и подкупа мулл вполне допустимо, но это было в порядке вещей, практиковалось и раньше.

Считается, что шах, предвосхищая желание русских получить тело посла, отдал приказ найти останки Грибоедова. Пушкин в «Путешествии в Арзрум» пишет: «Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею». Интересно, откуда наш великий любимец муз всё это взял, насчёт того, что «узнан был»? Кем узнан? И вообще, где находились обезображенный труп, голова, руки посла, когда закончились все надругательства над ними? Тут вопросов больше, чем ответов. Ладно, допустим, что варвары, по-зверинному натешившись, собрали останки «визир-мухтара», оттащили за городскую стену и бросили в общую яму. Кто мог спустя несколько недель (!) выделить из гниющего месива трупов тело Грибоедова? Опознать его в Тегеране мог только один человек – Мальцов, но он находился под строжайшим арестом (пока решался вопрос – убить его тоже или отпустить в Россию как свидетеля «невиновности» персов) и потом, практически под конвоем, был отправлен до русской границы.

Армянские источники сообщают, что посланные шахом люди не смогли найти труп Грибоедова, «поэтому пригласили Аветиса Кузимяна и других купцов – русских подданных – чтобы те могли распознать, но никто не мог узнать его. Кто-то сказал, что дело не в настоящем трупе, а в его имени, поэтому взяли один труп, который сравнительно менее(?!) был изранен, и отвезли его в армянскую церковь…»

Примерно то же вспомнил и Амбарцум: «Нашли один труп и говорили, что это труп Грибоедова, но Бог знает, тот был или нет».

Ю.Тынянов в своём романе «Смерть Вазир-мухтара» фантазирует, что «к трупу приложили руку с бриллиантовым перстнем». М-да… Обшлаги с серебряным шитьём с мёртвого Грибоедова сорвали, а бриллиантовый перстень оставили?!* (*Кстати, увлёкшись образной стороной повествования, Тынянов допускает ошибку, ибо преемником Грибоедова в персидских делах стал не «подслеповатый генерал на пансионе» граф Симонич, как утверждается в романе, а князь Н.Долгоруков. А уж после него, в 1833 году, послом назначили Симонича. – Б.С.).

Итак, чей-то труп, который «менее был изранен», положили в гроб, и с этого момента стало считаться, что там находятся останки русского посла. Хотя в действительности его неузнанное обезглавленное тело наверняка осталось в той самой гниющей куче, если оно вообще туда было брошено.

Не исключено, что при допросе Мальцова у него поинтересовались, что делать с гробом Грибоедова, и он посоветовал отправить его в Тебриз.

Русский консул в Тебризе А.Амбургер узнал о гибели посольства только на восьмой день. Отправив отчёт (построенный на персидских слухах) своему начальству в Тифлисе, он ничего лучше не придумал, как немедленно – очевидно, в целях личной безопасности – отправиться в Нахичевань.

Наконец, 14 апреля в секретном «доношении» из Даралагеза Амбургер пишет: «…тело несчастного Александра Сергеевича точно прибыло в Тавриз (Тебриз. – Б.С.). О встрече не пишут ни слова. Гроб сколочен из простых досок и покрыт куском бархата; кажется также, не приняты никакие меры для сохранения тела его. Напротив того – тела матери Манучар-хана и князя Маликова (случайные жертвы трагедии – Б.С.) также прибыли в Тавриз вместе с телом министра нашего, хранятся в прекрасных гробах, обитых чёрным бархатом и обшитых золотыми галунами. Также тела оных бальзамированы…»

Спустя ещё два месяца, в письме к Главноуправляющему Кавказом графу Паскевичу Мальцов сообщил некоторые подробности: «Я достоверно узнал, что по прибытии тела сюда покойного нашего посланника никто из англичан не выехал ему навстречу. По их настоянию, тела не ввезли в Тавриз, а поставили в маленькой загородной армянской церкви, которой также никто из англичан не посетил. От Наиб-Султана не было оказано телу покойного А.С. Грибоедова никаких почестей, даже не был приставлен почётный караул…»

В Тебризе, помимо спешно уехавшего Амбургера, опознать Грибоедова могла его юная супруга, но её ухитрились держать в неведении целых два с половиной месяца. О трагической смерти мужа Нина Чавчавадзе узнала уже в Эриване.

Только 1-го мая гроб с неизвестно чьими останками прибыл в Нахичевань. Здесь наконец-то предприняли первую и последнюю попытку идентификации тела Грибоедова. Вероятно, скорее для проформы, ибо осматривать покойника, который в условиях жаркого юга, в течение трёх месяцев (!) сначала валялся в мусорной яме, а потом находился в запертом деревянном ящике, не имело никакого смысла. «С сожалением должен упомянуть, – писал Амбургер Паскевичу, – что при открытии гроба тело покойного Александра Сергеевича не имело почти никаких признаков своего внешнего своего изображения; оно, повидимому, было ужасно изрублено и закидано каменьями и перешло в сильное тление, а потому законопатили гроб и залили нефтью». Отслужили панихиду, отпели вечную память и снова в дорогу – на Эчмиадзин и далее, до Тифлиса. Но простая кавказская арба (только этот вид транспорта годился для горных дорог) двигалась ещё медленнее, чем персидский тахтереван* (*тахтереван (перс.) – род паланкина, который прикреплялся к спинам лошаков. – Б.С.). Бесконечные карантины на Эриванской дороге вынуждали к частым остановкам, словно кто-то препятствовал предстоящему захоронению неопределённого лица в святилище, где Грибоедов пожелал обрести вечный покой. Тем не менее 18 июля 1829 года обряд торжественно, в присутствии экзарха Грузии митрополита Ионы, был совершён: тело предали земле в монастыре Святого Давида.

В Петербург известие о гибели Грибоедова пришло лишь 14 марта, по иронии судьбы, в тот же день, когда годом ранее он прибыл туда с сообщением о Туркманчайском мире.

Переписка между министром иностранных дел Нессельроде и графом Паскевичем по поводу возможных последствий шла с той же черепашьей скоростью, с какой двигался по дорогам Персии тахтереван с гробом Грибоедова. При этом сам вопиющий факт разгрома русского посольства низвелся при обмене мнениями до крайне незначительного эпизода, чтобы не дай Бог не вызвать раздражение персидской стороны. Министр Нессельроде в письме от 16 марта 1829 года ненавязчиво порекомендовал Паскевичу, какой линии поведения следует придерживаться в новых условиях: «Его Величеству отрадна была бы уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и что сие происшествие (ничего себе происшествие! – Б.С.) должно приписать опрометчивым порывам покойного Грибоедова, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности той самой черни, которая вынудила шаха и в 1826 году начать с нами войну».

После таких циркуляров ни о каком расследовании «происшествия» не могло быть и речи. Сдаётся, что и о выдаче тела посла никто, кроме безутешной вдовы, не побеспокоился. Во всяком случае, останки погибшей русской миссии ещё несколько лет (!) находились в той выгребной яме за городской стеной. Только в 1836 году, благодаря ходатайству Симонича перед новым шахом, их перезахоронили в Тегеране на территории армянской церкви.

Историй грибоедовской миссии полностью завершилась после «извинительной» поездки принца Хозрев-Мирзы, внука шаха (первоначально планировался визит Аббаса-Мирзы, но персы перестраховались, решив «не рисковать» наследником престола). В Петербурге Хозрев-Мирза просил Николая I «предать забвению» события 30 января и поднёс императору алмаз (третий по величине в шахской коллекции), известный ныне под именем «грибоедовского».

Борис САВЧЕНКО