НЕСОКРУШИМАЯ И ЛЕГЕНДАРНАЯ

№ 2008 / 4, 23.02.2015

Как Гоголь относился к военным? Вот в чём вопрос. Далее следует история моего читательского любопытства по причине любознательности.
Однажды Гоголь Николай Васильевич взял второй том овеянных славой «Мёртвых душ» да и сжёг его… К счастью, некоторые друзья-товарищи знали погибшую рукопись по домашним чтениям автора. Среди них был Лев Иванович Арнольди. Он уже после смерти великого Гоголя подробно восстановил некоторые события погибшего тома. Написал об этом в «Русском Вестнике» и тем самым вошёл в историю. По Арнольди известны патриотические размышления несостоявшегося революционера и помещика Тентенникова о войне 1812 года. Андрей Иванович Тентенников рассуждает о природе русского народа, вставшего на защиту Родины. Рассказывает, как перед смертельной опасностью умолкли «интриги, расчёты и страсти», как «сословия соединились в одном чувстве любви к отечеству», как жертвовали и отдавали они «последнее своё достояние» для победы. Такие воззрения Гоголя Николая Васильевича на общество, ещё при жизни его, некоторые критики считали «учительскими».
И всё же. Наделённый Гоголем помесью «…себялюбья, честолюбья, мелочной щекотливости личной…» (по сохранившемуся тексту) отставной генерал Александр Дмитриевич Бетрищев в тот день слушал своего будущего зятя, т.е. Тентенникова (по записям Арнольди) «…съ восторгомъ, и въ первый разъ такое живое, тёплое слово коснулось его слуха. Слеза, какъ бриллiантъ чистейшей воды, повисла на седых усахъ. Генералъ былъ прекрасенъ…». Наверное, он думал о Родине… А вот Арсений Иванович Попрыщин в «Записках сумасшедшего» ценил генералов только за то, что «всё, что есть лучшее на свете, всё достаётся генералам». Пытаюсь понять мнение Николая Васильевича о людях в погонах. В классике нашей немало рассуждений на эту тему. Каким видел военного человека классик, к юбилею которого мы готовимся сейчас? Это тем более любопытно, если учесть особую иронию и выразительность взгляда Гоголя, его неповторимую лексику, метафоричность, лиричность и эмоциональность, поразительную красоту малорусского диалекта.
Быть может, человек военный попал в поле зрения Гоголя ещё тогда, когда его отец, Василий Афанасьевич, рассказывал сыну о своём батюшке – войсковом писаре времён Запорожской Сечи. Возможно, Николаю Васильевичу каким-то образом приглянулись балы, красавицы, лакеи и юнкера на светских раутах в Кибинцах у Д.П. Трощинского. В этих «Афинах» со спектаклями, шутами и оркестром? Уже 17-летнего пансионера Нежинской гимназии высших наук Яновского-Гоголя, как отмечали современники классика, заинтересовал мятеж военных в Черниговском полку (29.12.1825 – 3.01.1826 гг.). Тогда, по замыслу декабристов, подполковнику Сергею Муравьёву-Апостолу была отведена заметная роль в организации восстания на юге страны. Мятежников на Сенатской площади разгромили, а карета Ипполита Муравьёва-Апостола с планом дальнейших действий появилась на площади в тот момент, когда пять рот Черниговского полка слушали речь его брата о новой жизни. Далее – залпы в упор артиллерии генерал-лейтенанта Л.О. Рота, тяжёлое ранение подполковника в голову, суд и виселица. Ипполит тоже был ранен и предусмотрительно застрелился. А Гоголь продолжал интересоваться темой, писал своему родичу Петру Петровичу Косяровскому: «Не слыхали ли чего новенького в происшествиях по армии?..»

1. Батальоны просят огня…

Как же отзывался Гоголь об этих военных?..
Уже в «окрестностях» Диканьки нам встречается образцовый подпоручик Иван Фёдорович Шпонька. Этот товарищ так мастерски управлял взводом, что «…ротный командир всегда ставил его в пример». Гоголь отмечает особенности шпонькиного полка, который хоть и стоял по деревням, но «не уступал иным и кавалерийским». Здесь, правда, офицеры периодически выпивали, однако умели танцевать мазурку и «таскать жидов за пейсики не хуже гусаров». «Чтобы ещё более показать читателям образованность П** пехотного полка» (здесь и далее выделено мною. – Г.Д.), – Гоголь упоминает двух весьма авторитетных офицеров, которые могли совершенно легко проиграть в карты «…мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать».
А вот в повести «Коляска» Николай Васильевич рассматривает обычаи уже кавалерийского полка, прибывшего на постой в городок Б. Так мы знакомимся с бригадным генералом и его соратниками: полковником с султаном в шляпе, толстым майором, тоненькими подпоручиками и сидящим у них на руках прапорщиком. Присутствуют и «переходящие», между специалистами по игре в вист в качестве приза, полковые дрожки.
Среди «Душ мёртвых» нам встречается теперь уже драгунский полк, где по оценкам Ноздрёва примерно сорок офицеров одновременно начали употреблять спиртные напитки. Одним из заводил был штабс-ротмистр Поцелуев, «…такой славный! усы, братец, такие! бордо называет просто бурдашкой. «Принеси-ка, брат, говорит, бурдашки!» Как метко! Душа-человек, для которого и трактирный половой, как брат, и элитный напиток, вроде кваса «Никола», который сегодня решительно борется с колонизацией страны… Случилось, что именно в тот очень давний и радостный день одному князю возжелалось испробовать шампанского-с. Тревожно стало на душе даже читателю, «…нет ни одной бутылки во всём городе, всё офицеры выпили». Такие вот драгуны, с пышными усами…
Рассуждая о достоинствах и недостатках Невского проспекта, Николай Васильевич замечает царапину от «…гремящей сабли исполненного надежд прапорщика», прислушивается к беседе по существу преимущества «…военной службы над статскою», восхищается «соколиным взглядом кавалерийского офицера». Он отмечает, что светлый эполет всегда блещет «между благонравной блондинкой и чёрным фраком», а к особенностям офицеров, вышедших из среднего класса, соотносит умение заставлять смеяться бесцветных красавиц и не пропускать публичных лекций. Они «считаются учёными и воспитанными» и «любят потолковать об литературе», – пишет он. «В театре они бессменно», – заключает эти размышления. Из «Ревизора» мы узнаём о том, что в апартаментах главного героя как-то подрались за картами командировочные офицеры. Хлестаков лично вспоминает капитана пехотного и только потому, что в Пензе тот выиграл у него деньги: «…четверть часа посидели и всё обобрал – славно играет!» Почтмейстер, информируя городничего о положении дел, цитирует удивительное письмо неизвестного поручика, где жизнь его представлена вся «…в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…». Обобщая, следует заметить, что игра в карты во всех видах и родах войск была в почёте.
Прикоснёмся к прекрасному. О поручике Пирогове, который так любил Невский проспект, В.Г. Белинский писал: «О единственный, несравненный Пирогов, тип из типов, первообраз из первообразов!» Фамилия этого пирогова-военного прочно вошла в историю. Подвига Пирогов не совершал, что интересно… Самоуверенный и самовлюблённый, самодовольный и пошлый, ограниченный и наглый получился этот Пирогов у Николая Васильевича, хотя и с множеством талантов, «собственно ему принадлежавших»: в чтении стихов из «Дмитрия Донского» и «Горя от ума», особом искусстве «пускать из трубки дым кольцами» или «приятно рассказать анекдот». Поколотили Пирогова питерские немцы-ремесленники за приставание к чужой жене. Фрау тоже виновата. Расстроился, было, поручик, но зашёл в кондитерскую, а «…съел два слоёных пирожка, почитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении». («Пчелу» редактировало «блистательное солнце нашей словесности»). Так о Ф.В. Булгарине ещё А.С. Пушкин отзывался.
Николай Васильевич обращает внимание («Мёртвые души») на то, что в «филантропическом» обществе, наряду с недоучившимися студентами и промотавшимся игроком принимали участие гусары. Понятно, что участие военных в неформальных общественных объединениях недопустимо. Но ранее, в ходе работы над повестью своей «Невский проспект», для укрепления авторитета армии Гоголь убрал из текста встречу одного из её героев с офицером в доме терпимости. Не мог же офицер российской армии пойти в бордель. Да и цензура этого бы не пропустила. Осталась лишь фраза о том, что в соседней комнате притона «…блестел сапог со шпорой и краснела выпушка мундира».

2. Среди «мёртвых» душ

Николай Васильевич писал: «Если смеяться, так уж лучше смеяться сильно и над тем, что действительно достойно осмеяния всеобщего». Он удивительно тонко использовал свой смех для казни этих пороков.
Армия была и остаётся слепком общества. Какое общество – такая и армия со своими победами, традициями и изъянами. Наверное, именно поэтому военнослужащие Гоголя наделены пороками лиц статских. Известно, что в послереволюционный период, в ходе «офицерских призывов», поплатились жизнями тысячи блестящих офицеров лишь за то, что были всегда опорой государственности. К чему это я? Да к тому, что трудящимся в те годы надлежало твёрдо знать: офицеры в царской армии были никчёмными, крайне глупыми, ограниченными и невоспитанными людьми.
По такой причине продолжаем изучать уровень образованности и воспитания военных, и замечаем, что Гоголь чаще всего пишет об армейской молодёжи. Может быть потому, что на крупные военные должности людей назначали уже в зрелом возрасте, а те вынуждены были отдавать себя службе, и были ему не так интересны. Скорее всего, потому, что цензоры постоянно убирали из рукописей всё, что связано с генералитетом. В письмах Николая Васильевича к друзьям об этом есть много упоминаний. Во всяком случае, даже в «Мёртвых душах» армейских генералов нет. Есть генерал-отставник А.Д. Бетрищев да генералы, чиновные особы. Генерал-аншеф с взглядом, напоминающим «огнестрельное оружие», губернатор, «человек военный, строгий, враг взяточников и всего, что зовётся неправдой».
Настоящий полковник в этой поэме встречается в неформальной обстановке, когда подаёт «даме тарелку с соусом на конце обнажённой шпаги». Майор тоже один и отличился лишь тем, что Ноздрёва в карты обыграл.
Имеются капитаны. Как известно в период работы в таможенных органах Чичиков повздорил со своим приятелем из-за барышни. Вскоре оба они оказались «в дураках, и бабёнкой воспользовался какой-то штабс-капитан Шамшарёв». Воспользоваться – это, наверное, «оставить за собою» или «употребить в свою выгоду», как пишет В.Даль. Хотя «пользоваться», в других источниках, – это уже «осуществлять желаемое». Такое вот неоднозначное отношение к «бабёнке», в смысле тождественности.
На губернаторском балу встречается ещё один армейский штабс-капитан, который «работал и душою и телом, и руками и ногами, отвёртывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвёртывать». Штабс-ротмистр в поэме лишь упоминается. Это супруг Александры Степановны (в девичестве Плюшкиной), у которой «походная жизнь с штабс-ротмистром не была так привлекательна, какою казалась до свадьбы». Деловые качества своего зятя не высоко оценивал сам Плюшкин, но критерии его оценок известны каждому. У Гоголя оценки другие. Даже в описаниях захолустья он искренне жалеет неизвестного пехотного офицера, «…занесённого, бог знает из какой губернии, на уездную скуку».
Поручиков, то есть прапорщиков, на страницах поэмы двое. Наиболее ответственно относился к службе тот, который приехал в губернский город NN из Рязани и поселился в шестнадцатом номере. Он был большой охотник до сапог, «потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую». Другой поручик – Кувшинников. Ноздрёв считает, что это «премилый человек» и «по всей форме кутила». Слово «кутила» у Ноздрёва имеет высокое гражданское звучание. Поэтому помещик так восторженно рассказывает о реакции поручика на барышню, разодетую в «рюши» и «трюши», как он на французском языке отпускает ей комплименты, а далее подчёркивает, что и «простых баб» Кувшинников тоже не пропускает. После вылазки в театр Ноздрёв продолжает восторгаться человеком этим и цитировать его во взглядах теперь уже на актрису: «Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчёт клубнички!» Он убеждён, что даже Павлу Ивановичу Чичикову (!) понравился бы этот общительный военнослужащий.
Вот вам и собирательный образ военного. Юноша воспитанный, в совершенстве владеющий французским языком, молодой человек, обладающий светскими манерами и толерантным отношением к женщинам, независимо от их социального происхождения и положения в обществе.

З. Кем был Тарас

Как-то Николаша, сынишка обаятельного помещика Петра Петровича Петуха, на страницах поэмы восторженно отзывался об Ингерманландском гусарском полке, профессионально оценивал лошадей ротмистра Ветвицкого и кавалерийскую подготовку поручика Взъемцева.
Казалось бы, вот оно – будущее армии Российской империи! Нет… Далее Николаша со своим братцем-гимназистом Алексашей «хлопали рюмку за рюмкой», затем выяснилось, что трубку уже курят и о Петербурге мечтают. Закончится всё это, считает Чичиков, «кондитерскими да бульварами». Следовательно, в армию не попадут. Из народа пополнение армии тоже так себе. Как заметил помещик Костанжогло, «…уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов у него нет, и плешив». А в губернском городе NN перед читателем всплывает картинка, где мальчик «…в военной ливрее» следует за дамой «…недурной наружности». На даму обратил внимание Чичиков. На мальчика – Гоголь. У Гоголя всегда так – каждый видит что-то своё.
Идеология и мастерство советских писателей представили нам плакатную осанку героев войны с фашизмом, радостный блеск в их глазах перед смертью. А смерть, как правило, наступала после известных фраз о Родине и её Начальнике. Лучшими были, конечно, смелые и решительные коммунисты: у К.Симонова и Б.Полевого, Л.Леонова и В.Кожевникова, В.Горбатова и Э.Казакевича… Изредка встречались трусы и слабаки. У Тараса Бульбы перед смертью, наверное, тоже получилась героическая осанка с бронзовым отливом. Он так же умер непобеждённым. А когда юношеское влечение затмило нравственный долг перед Отечеством, то для известного Андрия Тарасовича Бульбы смерть стала не карой, а избавлением.
Выскажу непрофессиональное мнение. Отношение к «образу подвига» не изменилось. Вместе с тем, Николай Васильевич более требовательно и взыскательно относился к человеку с ружьём.Георгий ДЗЮБА, генерал-майор