ПРОСТАЯ СХЕМА

№ 2008 / 25, 23.02.2015

Многие, в том числе и я, предрекали Сергею Шаргунову, ушедшему года два назад в «системную» политику, вполне возможную его гибель как писателя. В общем-то, писательство и политическая деятельность – вещи друг друга исключающие. Из мировой истории мы знаем многих отличных писателей, ставших депутатами и министрами, а то, на гребне революций, и президентами, встречаем бывших министров и прочих, вдруг начавших писать настоящую прозу, но вот действующих политиков, выпускающих заслуживающие внимание повести и романы, сочиняющих великолепные стихотворения, что-то не вспомнить. (Редчайшие исключения, вроде Саддама Хусейна, правда, бывают, но я лично его романы осилить не смог; не вижу я и поэзии в стихах генсека Сталина, председателя Верховного Совета Лукьянова…)
Место Сергея Шаргунова в литературе определит время, но мне интересно сейчас наблюдать за его жизненными кульбитами и отображением их в его прозе.
Довольно долго (по меркам юности) Шаргунову удавалось сочетать в себе писателя (публициста, литературного критика) и политика (лидера молодёжных движений, оратора), причём, что важно, политика оппозиционного. Но затем он выбрал «системную» политику с её коридорами, телеэфирами, митинговой униформой, компромиссами, подчинением и прочими неведомыми нам атрибутами. Литература начала мешать Шаргунову, прежняя проза и статьи свободного человека стали его дискредитировать – то герой одной из повестей с именем Сергей Шаргунов употребляет наркотики, то в одной из статей звучит призыв сбросить «нечто серое с кремлёвской стены»… Для «системного» это непростительно.
Вышедшая в конце 2007 года повесть «Птичий грипп», которая вроде бы подтвердила, что Шаргунов-писатель существует, на самом деле была написана много раньше, ещё во времена его пребывания в оппозиционной (для многих оппозиционной условно) рогозинской «Родине». В этой повести – галерее молодёжных политических движений – явно чувствовалось разочарование автора в уличной политике. Молодые коммунисты и патриоты, анархисты, скинхеды были нарисованы откровенно сатирически, этакие больные, неспособные больше взлететь птицы, которых оптом губит пингвин-предатель…
Осенью 2007 года произошёл сенсационный взлёт Шаргунова-политика – включение его в первую тройку от партии «Справедливая Россия» на выборах в Госдуму. Казалось, молодой человек вот-вот получит заветный мандат и начнёт творить законы, бороться за справедливость на федеральном уровне или же погрузится в сытую спячку. Но буквально через несколько дней произошло низвержение Сергея Шаргунова с политического Олимпа – исключение из тройки да и по сути изгнание из «системной» политики.
Разбираться в причинах низвержения мы не будем, а поговорим о новой повести Шаргунова «Чародей» (журнал «Континент», № 135), написанной уже после этого низвержения.

С одной стороны, повесть меня обрадовала: она на порядок лучше двух предшествующих – «Как меня зовут?» и «Птичий грипп», в которых автор, обращаясь к политическим реалиям сегодняшней России (точнее – Москвы), старался никого из возможных прототипов больно не задеть, в то же время намекнув, кто есть кто, и потому все острые углы повествования укутывал в стилистический туман. «Чародей» написан ясным языком, не встречаются невнятные диалоги и описания, зато вернулись, кажущиеся, правда, многим ляпами, фирменные шаргуновские образные детали, сделавшие художественной вещью давнюю, но всё ещё лучшую его повесть «Ура!».
Признаться, после краха политической карьеры Сергея, я ожидал от него толстенного романа о «системной» политике, написанного человеком, увидевшим её изнутри, в ней пусть недолго, но поучаствовавшим. Думал, что Шаргунов вернётся к повествованию от первого лица, может быть, и к герою Сергею Шаргунову, который обеспечил в своё время молодому писателю известность и популярность (повесть «Малыш наказан», рассказы, составившие позже повесть «Ура!»). Правда, я опасался, что роман этот будет переполнен обидой и самовозвеличиванием, сведениями счётов, раскрытиями никому не нужных тайн, что так часто приходится читать в мемуарах (порой очень похожих на прозу) опальных политиков. Впрочем, в этом случае мог случиться и настоящий успех – появление долгожданного романа о молодом политике, обитающем в окрестностях Охотного ряда, Старой площади. (О молодом политике, а точнее революционере, находящемся внизу социальной лестницы, такой роман уже есть – прилепинский «Санькя».) Но Шаргунов пошёл иным путём – может быть, более лёгким, хотя для прозаика, наверное, и правильным. Если бы не многочисленные авторские повторы.
Герой повести «Чародей» – Ваня Соколов – с детства обладает удивительными способностями: издавая или свист, или визг, щёлкая зубами, он способен наказать обидчика, а то и убить его, вызвать землетрясение и даже повлиять на ход истории. По крайней мере, сам Ваня в этом многие годы уверен. Пользуется своим даром он нечасто, так как после каждого такого свиста, щёлканья долго и тяжело болеет. Но сознание своей уникальности Ваню защищает, делает, по крайней мере, в собственных глазах особенным.
Проходит детство, отрочество, юность. Ване уже под тридцать. Он тихий, исполнительный помощник влиятельного политика Михаила Геннадьевича Ефремова. О своих способностях он не то чтобы забыл, но зарёкся ими пользоваться – это может разрушить и его карьеру, и привести к глобальной катастрофе.
Фабулой повести является поездка Ефремова, в свите которого, конечно, и Ваня, в Тамбовскую область. Ефремову нужно выступить на предвыборных митингах, а заодно переговорить по поводу своего бизнеса с губернатором. Ваня наблюдает, как издеваются шофёр и охранник Ефремова над простыми смертными водителями, видит вымершие деревни, слушает циничные беседы сильных мира сего и лживые речи Ефремова на митингах, вникает в спор священников во время трапезы, становится очевидцем избиения охранником Ефремова местного дурачка (по авторскому определению – юродивого) в маленьком городишке.
На нескольких страницах, во время одной этой поездки, Ваня совершенно перерождается, и если вначале автор характеризует его взрослого так: «Цинизм заселился в его сердце, свился плотной змеёй и стал сутью жизни. Теперь всякий честный порыв сердца змея встречала, хищно раздувая кольца и резко сжимая: темнело в глазах от скуки, и ладони потно холодели, как при пересчёте банкнот», – то несколько сцен, фраз, которые видит и слышит герой, его меняют.
Ключевой, по-моему, становится разговор священников, в числе которых и митрополит, и функционеров «главной партии страны». Разговор предельно фарисейский. Но среди священников есть белая ворона, отец Пётр, которого пытаются сделать таким, «как все».
«– …Выйдет после службы и давай власть ругать, – жалуется один из партийцев Ефремову и митрополиту. – Мол, такая-сякая, попущена в наказание, ворует, людей держит за животных, обворовывает, спаивает, порнушку смотреть заставляет. Хорошо хоть не прямо президента или губернатора хает, но близко к тому. Власть – это кто? Это те, кто храмы наши строит и восстанавливает. Я вот лишний раз и при депутате, и при владыке нашем прошу: уймитесь вы, отец Пётр!»
Отец Пётр не унимается, наоборот, обличает «власть безбожную», призывает каяться… Автор подтверждает, что отец Пётр действительно положительный персонаж: в его храме мироточит икона. Понимает это и герой повести, но пока ещё не хочет принять:
«Вдруг Ваня ощутил укол, как будто он спит, но пора вставать, солнце оценивающе и безжалостно ужалило сквозь проём между штор. Но он гуще зажмурился, и в какой-то иной комнате его двойник недовольно повернулся на бок и уютно поджал ноги».
Но обстоятельства, которые создаёт автор, упорно заставляют Ваню проснуться. После трапезы Ефремов со свитой едут в городок на митинг. По пути охранник Егор убивает волка (какая же Тамбовская губерния без волка?), гордо стоявшего у дороги, а водитель Паша переезжает его «на удачу». Отвратительны Егор и Паша, отвратителен и поощряющий их забавы Ефремов… Во время митинга к телеге, с которой политик произносит речь, бросается местный дурачок Кузьма с криками: «Иуда! Свинья! Предатель! Паскуда!» Охранник оттаскивает смутьяна от телеги и избивает, причём вот так: «Егор прыгал на юродивом, юродивый уже замолк, замолк, замолк». Люди же, для которых Кузьма свой – родственник, сосед, земляк, – совершенно не обращают на это фактически убийство внимания. А Ванино сердце «взорвалось багровой жалостью».
Подобные события делают из Вани противника существующего режима, и когда, усилиями Ефремова, его включают в число двенадцати делегатов на Круг народной воли (Ваня должен олицетворять собой молодёжь), он наконец окончательно пробуждается и применяет своё чародейство:
«Ваня посмотрел на президента. Тот был близок к заключительному абзацу. Он дочитывал речь, а Ваню вдруг словно что-то прожгло. Опалило внезапно вспыхнувшей любовью к замученному народу, ненавистью к себе в похабной политике, а всего вернее – накатившим желанием. Это был жаркий засос истории прямо в мозг. Отсутствие страха, одна жажда… Иван почувствовал: всё, что он делал и даже думал, было бесстыже, его юношеские угрызения совести уравновешивал его же аппаратный молодой аппетит. А вот сейчас весы перекосило. Его встряхнуло. Ваню добудились! Разлепив глаза, он увидел, что стоит на карнизе и впереди – мгла, и пылает, – нет, не солнце. Огненный лунный шар одиночества. Однозначный в своей требовательности. Иван, зрячий, шагнул вперёд.
– И уж точно, не слышно визга и свиста доморощенных несогласных, – прочитал ясноглазый оратор.
Ваня засвистел и завизжал».
Очнувшись в «УВД Китай-Город» (почему-то там), Ваня слышит новости. С президентом всё в порядке, Круг состоялся, «не обошлось и без забавного инцидента. Один из двенадцати гостей не смог сдержать бурного восторга и приветствовал главу государства радостным криком, свистом и аплодисментами».
«И вдруг (в который уж раз это «вдруг»! – Р.С.) ему за одну секунду сделалось ясно, что больше он не чародей. И был ли он чародеем раньше? Или это всё грёзы, удлинённое детство?»
Трудно понять, зачем автору понадобилось наделять героя этим мнимым или действительным чародейством. И без щёлканья зубами, свистов и визгов чародеев у нас хватает. Как говорил герой одного из рассказов Шукшина: «Да, тут есть волшебники… Целые змеи-горынычи!» Чародейство Вани Соколова совершенно литературно, сколько бы автор ни объяснял это оставшимся его детским ощущением себя. Вообще, после отличных юношеских повестей «Малыш наказан» и «Ура!» Сергей Шаргунов впал в некоторую детскость, которая буквально сквозит и в его «Как меня зовут?», «Птичьем гриппе», и в нынешнем «Чародее», хотя герой вроде бы становится старше – в первых (юношеских) вещах ему около двадцати, а в последующих он постепенно приближается к тридцати. Но внутренне в нём всё больше детскости, и это уже даёт повод писать на него пародии некоторым авторам.
Непонятно, почему именно после чародейского покушения на президента Ваня понял, что он больше не чародей и, вероятно, никогда им не был. Непонятна вообще эта тенденция демонизировать (и идеализировать) президента. Президент, по-моему, как и раньше, то же самое, что обнаружили на последних страницах прохановского «Господина гексогена» лётчики в кабине самолёта «Россия». Хотя, наверное, именно поэтому чародейство Вани оказалось в данном случае бессильно…
В начале статьи я отмечал, что, на мой взгляд, в повести «Чародей» обнаруживается много авторских самоповторов. Это касается и главного героя, очень похожего на героя повести «Как меня зовут?» и отчасти на героя «Птичьего гриппа». И характеры близки, и атмосфера, в которой они выросли и живут. Может быть, если бы Сергей Шаргунов продолжал писать эпопею о Сергее Шаргунове (герое «Малыш наказан» и «Ура!»), это было бы даже интересно – герой всё тот же, но время идёт, жизнь даёт новую пищу для прозы; а когда герои носят разные имена, имеют разные детали биографии, но в целом очень схожи, это вызывает недоумение и даже, порой, раздражение. Вдобавок, зачем-то про всех них говорится, что они пишут стихи. Но странно говорится, вскользь, хотя стихи непременно в одном-двух местах приводятся.
Сюжет «Чародея» – поездка Вани Соколова в Тамбовскую область и его пробуждение – занимает, по существу, малую часть повести. Большая отдана рассказу о детстве Вани. И здесь явный самоповтор – и герой «Ура!» постоянно вспоминал своё детство, стариков, последних граждан погибшей Атлантиды – Советского Союза (эти воспоминания, по существу, спасают героя от наркотиков, пива, растительного существования); в детство память то и дело возвращает и героев «Как меня зовут?», «Птичьего гриппа». Все мы, конечно, родом из детства, но не до такой же степени.
Рассказывая о детстве Вани, автор показывает нам его как человека, с самого нежного возраста интересующегося политикой, пытающегося в ней участвовать. Вообще, смышлёный и смелый рос ребёнок, а двадцатисемилетним оказался почти задушенным змеёй цинизма. Впрочем, цинизма Ваниного, карьерного рвения мы в «Чародее» не видит. Вместо них – тихость, исполнительность, но и копящееся детское негодование от вдруг (авторское определение) открывающихся герою фактов несправедливости. Словно это первый день его работы помощником у столь отвратительного Ефремова, первая поездка вместе со зверообразным Егором и туповато-жестоким Пашей.
По слишком простой схеме сконструирована повесть, многие сцены написаны с почти публицистической прямотой, а то и, что на мой взгляд ещё хуже, с гротеском. Но хорошо, что Сергей Шаргунов дал повод поговорить о себе как о писателе – дал повод своим новым текстом. Правда, беспокойства в стане власть предержащих (к чему Сергей призывает в недавней статье «Писатель и политика: а у них была страсть…», опубликованной в номере нашей газеты от 6 июня) текст этот вряд ли вызовет – скорее, улыбку. Но будем ждать продолжения.
Роман СЕНЧИН