ИНСТИТУТ РАН И УТРАТ

№ 2015 / 6, 23.02.2015

 Об ИМЛИ – пардон – без шуток: у нас этого не любят

За что вы Виктора Гуминского?

Ведь он ни в чём не виноват.

Он сам се кресел не подыскивал,

И знач ни в чём не виноват

 

Б.Окуджава.

Песня-предостережение,

песня-пророчество

Беда Юрия Архипова – горе Института мировой литературы. Славный институт. Вы ж читаете новые тома академического Льва Толстого? Их издают у нас; руководят этим искушённые опытом доктор Щербакова, доктор Гулин. А Маяковский? А недавние книги о войне 1812 года, о деятельности Натальи Корниенко?

Цвет науки; завять это не должно. Мы ж не изучаем литературу потому что она есть; есть ведь и амёба, и лишайники, и лишай (постмодернизм). Мы изучаем литературу потому, что она 1) фундаментальна и 2) она фундаментальнее, на земле если, всего другого.

И потерять Юрия Архипова, оставив его чахнуть в Тёплом стане, – не дело.

                                                                                ***

Помню весну, начало ли лета, 1966 года. Я тогда был членом факультетского бюро: существовал ведь тогда Всесоюзный коммунистический союз молодёжи. (Люди, знающие только бескорневые сокращения, не поймут: знают только «комсомол» и «ВЛКСМ».)

 

На психодроме, то есть в садике около университета у Манежной, подходит ко мне старшекурсник (он был 1943-го года, а я – 40-го): говорит, что он Юрий Архипов, он куда-то распределяется и что-то надо ему подписать. В его глазах на углах рта такая тонкая-тонкая усмешка: мол, знаю, кто ты такой – а всё равно подпиши. Я и подписал; некоторые органы ещё не требовали от меня, с угрозами, срочно покинуть факультетское бюро.

Органы, надутые всяким чванством, как всегда, проиграли. Это очень важно. А с Архиповым мы постепенно сошлись. Теперь он в беде, и я запоздало, со стыдом откликаюсь.

Хотя что стоило сблизиться-то сразу. Нас обоих коснулась война, у обоих были отцы-офицеры. Жили мы оба около Болшева, ходили там в одну церковь: около станции, над Клязьмой на горе. Архипов был отличный лыжник. Потом учились бок о бок. Потом и работали вместе в Институте мировой литературы Академии наук Союза Советских Социалистических Республик. Не все помнят и ценят это явление, и для ясности – в ИМЛИ АН СССР. Архипова оттуда призвали в армию, в Восточную Германию, в штаб нашей группы войск; он для нас писал заметки в институтскую стенную газеты («Филолог-марксист», конечно: или как там её звали). Я, будучи под-редактором, их печатал; помню, что по фотоснимкам уже не каждый бы узнал человека 1946 или 1966 года.

Архипов был германист, и во время наших общих заездов в Западную Германию поражал немцев, в частности Вольфганга Казака, безупречностью своей зарубежной речи. Однажды во время симпозиума свалился от болезни, я лечил его домашним сибирским прополисом. Помню, он хвалил.

Опять то есть мы работали вместе, хотя ИМЛИ АН СССР стал ИМЛИ РАН. Институт ран и утрат. Но а нам-то что? Телемское некое аббатство; познай самого себя и «trink!», как там у Рабле было написано. Рядом – бывший однокашник, бывший пограничник (солдат) Саша Гугнин; также и Бэлза, и Виктор Ерофеев: «юноша бледный со взором блудливым, сын полководца с Де Садом в руках».

Парень Архипов был свойский и ухоженный. Ещё бы: лично знал Франца Бекенбауэра, Гюнтера Грасса, Петера Хандке. О них много важного рассказывал.

Der Jude Itzik,

Die Nase spitzig,

Die Beine eckig,

Der Arschloch dreckig

Это из Грасса, «Собачьи годы»; но с упоением декламировал сие в коридоре Института сам Архипов.

На конференциях и прочих сходах он со огромным достоинством говорил, что «в отличие от Кожинова принадлежит скорее к леонтьевскому направлению русской мысли», и купил на западную валюту неплохую квартиру, а из своего зарубежного отдела института ушёл, разойдясь с кем-то во взглядах, эрудиции и исполнительности.

Это как не понять: ведь Архипов мне привозил в подарок из Германии бутылку марочного бордоского вина с ярлыком «Производитель Сергей Небольсин» («produiseur Serge Nebolsine»). Сколько потеряно, сколько утекло, и как весело, если всё это было в нашем институте.

Вспоминаю всё такое и издавна, и сейчас. Мало что стареет, особенно старые песни:

Тебя дороже в мире нет,

Наш зарубежный факультет:

Фонемы, брат,

             морфемы, брат,

                        проблемы!

 

Тобою рад, без лишних слов,

Декан безликий Соколов,

И все мы, брат,

        и все мы, брат,

                       и все мы!

 

Бикмухаметов о мордве

Статейки крапает в Москве –

Татарин, брат!

          татарин, брат,

                          татарин!

Гомера с Драйзером случил,

Взамен Шекспира получил –

Самарин, брат!

               Самарин, брат,

                               Самарин!

 

А Кулешов – Василий – кот,

Он по часам и ест, и пьёт,

Как немец, брат,

                как немец, брат,

                                как немец!

 

На днях в Австралию слетал

И сам как австралиец стал –

Туземец, брат,

                туземец, брат,

                               туземец!

 

Для Ивашевой ж удалой

В Европе чахлой и гнилой

Нет плюса, брат,

                   нет плюса, брат,

                                 нет плюса –

 

И, наслаждения полна,

Теперь насилует она

Зулуса, брат,

                зулуса, брат,

                              зулуса!

 

А наших классиков отряд?

Такой отыщется навряд

В природе, брат,

                  в природе, брат,

                             в природе –

 

Паноптикум давно готов:

Шендяпин, Радциг и Попов,

И Тахо, брат!

               И Тахо, брат!

                              И Годи.

А Синявский? Он ведь и университет, и наш институт. Двойственно? Но и Павел Топер был двойствен; такие времена.

Эх, молодо-зелено. Так бы вот написали про Институт мировой литературы Российской академии наук, если в газете «Литературная Россия».

С 1945 года, с первого посещения этого дома Горького, немца-коннозаводчика Гартунга, дочери Пушкина Марии и места встречи (изменить было нельзя) молодого Рихарда Зорге с чекистом Петерсом (не помню, так ли звали; там был ещё один видный вербовщик-латыш) – так вот: с 1945 года всё помню и сообщаю материалы. Братишка мой учился в 110-й школе в Мерзляковском, был одноклассник сыну Будённого, сыну Михалкова и Кончаловской, сыну лётчика-челюскинца Ляпидевского, сыну Щербакова и т.п. Как о подобном не писать? Ведь нас на улице Воровского принимали в октябрята и в пионеры: дружина-то пошла как раз Горького имя!

Статья в «Литературной России» об Архипове и его нынешних бедах потрясла меня. (Я-то думал, по своей благоустроенности он не нуждается в визитах и уходах; ан нет). Статья потрясла и лихой остротой. Ну что общего между Ушаковым и Чагиным, а? Вячеслав Огрызко, докажите!

Газете, газетам вообще, бывает нужна скандалёзность. Нужно ведь срывание всех и всяческих масок. И есть с кого срывать.

Но не так же сразу и огульно, с кого попадя. Вы не назвали, Вячеслав, коренных фамилий: Соколова, Попова, Шнейснерова, Блудилина. Достойнейшие дамы, судьба и гордость института, его окружения и его руководства.

Не угловато-резкая тут филиппика нужна, а спокойный, округлый стол. Что вы там написали о паразитирующем на своей юности Палиевском?

Не попадайтесь к нему на язычок. Но на круглый стол пригласите.

ИМЛИ РАН (как сухо, какая казёнщина) не должен усохнуть совсем. И поскольку запретных тем нету – их мрачные времена давно, это уж уверяю вас, да вам и самим по себе известно, давно прошли – надо эксплуатировать темы незапретные, нещадно эксплуатировать в комильфотных тонах.

Вот что надо для спасения нашей науки дальнего следования. И побольше, побольше демократизма, со строгой ориентацией на устойчивость развития в меняющемся мире. Иначе не сказать; никак не выйдет.

Кстати, я на днях был вблизи Донецка. И там – там тоже известен ИМЛИ!

Всё это готов рассказать на беззлобном, беззубом и сугубо толерантном округлом столе о нашем уважаемом институте, где нет места ни ксенофобии, ни – уж это-то конечно – русофобии.

Она ведь не знает национальностей. А вы?

Сергей НЕБОЛЬСИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.