БОРЕЦ С ТОЛЕРАНТНОСТЬЮ

№ 2008 / 42, 23.02.2015


Охотно допускаю мысль, что, родившись в таком уединённом и в то же время романтическом и историческом месте как Васильевский остров, трудно избежать соблазна заняться писательством.

Охотно допускаю мысль, что, родившись в таком уединённом и в то же время романтическом и историческом месте как Васильевский остров, трудно избежать соблазна заняться писательством.
Однако перед тем как приступить к этому благородному делу, питерский прозаик Дмитрий Орехов несколько лет потратил на изучение Востока, окончив соответствующий факультет Санкт-Петербургского университета.
Я поинтересовался у автора романа «Будда из Бенареса»: а что повлияло на выбор: территориальная близость восточного факультета от дома или другая, более серьёзная, причина?

– Восточному факультету, – отвечает Дмитрий, – я отдал семь лет, потом была аспирантура на факультете Междуна-родных отношений, которую я не закончил – помешали занятия литературой. Наверное, меня всегда тянуло к Востоку, с его остановившимся временем, с его мистицизмом, чудесами и пряными ароматами. Запад – холодный, рациональный, торгашеский, вечно враждебный России, никогда не вызывал у меня ни приязни, ни любопытства. Я не был ни в одной западной стране.
– С другой стороны, мне не совсем ясно, как в вас сочетается увлечённость Востоком и убеждённость православного человека?
– Православие – это тоже часть Востока, дар Византии… Но, конечно, любовь к Православию у меня сильнее, чем любовь к Востоку. Кстати, ведь одно другому не мешает. Многие большие востоковеды – верующие люди, могу вспомнить академиков М.Н. Боголюбова и И.М. Стеблина-Каменского, которые и сейчас преподают на Восточном фа-культете. На мой взгляд, знание восточных религий только помогает укрепиться в христианской вере. Чем глубже влеза-ешь в языческие дебри, тем православнее становишься…
– Дмитрий, признаюсь, что мне очень приятно в вашем лице встретить земляка, родившегося на Васи-льевском острове, да ещё в том же, 73-м году! Наверное, вы, как и многие «островитяне», начинали жизнь в коммуналках?
– Нет, детство прошло в отдельной квартире. Что такое питерская коммуналка, узнал в 1994-м. Тогда я студентом женился и переехал в комнату с видом на Литейный мост – она упоминается в прологе к моему роману «Будда из Бена-реса»…
– Вообще, что значит этот остров в вашей жизни, что он вам дал, какие заповедные уголки вы на нём от-крыли?
– Поэт был прав, когда сказал, что «над Васильевским – небо синее». Когда я вспоминаю район Гавани, где про-шло моё детство, именно такое чувство и возникает… Наверное, если ты живёшь рядом с морем, это тоже очень на тебя влияет, даже если море – всего лишь Маркизова лужа. Увы, многих заповедных уголков уже нет. На берегу Финского за-лива, где мы купались и строили шалаши, идёт стройка. Она может навсегда изменить облик острова: у моря отвоёвы-вают новую территорию, строят многополосную магистраль… Обветшал мой любимый кинотеатр «Прибой». Сильно из-менилось и Смоленское кладбище. Если помните, Илья, когда-то это был дремучий лес за высоким деревянным забо-ром, выкрашенным жёлтой краской. Кстати, часовня Ксении Блаженной тогда была закрыта и утопала в непролазных кус-тах. О Смоленском я пишу в четвёртой главе книги «Святые места России»…
– Нетактичный вопрос: как вы – в наш практичный, машинный век – пришли к вере? Кто помог прийти к ней и кто напутствовал?
– К вере в России приводит буквально всё – люди, храмы, монастыри, язык, литература, живопись, музыка… Да-же берёзки в лесу напоминают о вере, ведь они есть на некоторых иконах. Конечно, мне повезло, что в нашей семье все-гда уважительно относились к Православию. А что касается практичного века… Понимаете, миф о превосходстве «науч-ного мировоззрения» давно уже с треском провалился. У науки нет (и не может быть) данных, которые мешали бы ве-рить.
– Вас часто называют православным писателем. Для вас это уточнение («православный») принципиаль-но, или вам достаточно именовать себя просто писателем?
– Метка «православный писатель», насколько я понимаю, предназначена для той части аудитории, которая читает только духовные книги. Она нужна, чтобы верующие люди сразу видели – это для них. Я, конечно, не возражаю, когда меня так называют, но сам на этом никогда не настаиваю.
– В контексте предыдущего вопроса: насколько правомерно делить художественную литературу на православную и не православную?
– Однажды знакомый священник рассказал мне, что читал «Будду из Бенареса» тайком от жены: боялся, матушка заподозрит его в ереси. Ведь там Индия, брахманы, медитирующие аскеты… И книга совсем не православная, хотя по духу, надеюсь, – вполне христианская. Понимаете, о чём я? «Православная литература» – это только ярлык, указываю-щий, что книга о Православии и для православных. На мой взгляд, более правомерно делить литературу на христиан-скую и антихристианскую: ведь каждое произведение либо ведёт ко Христу, либо уводит от Него. В этом смысле Гайдар и Фадеев, безусловно, христианские писатели, а Ричард Бах и Коэльо – антихристианские.
– Вы несколько книг посвятили православным святыням. Какой русский святой для вас самый близкий и дорогой?
– Преподобный Сергий Радонежский. А вообще-то самых близких и дорогих много: им посвящены мои книги «Русские святые и подвижники XX столетия», «Святые места России», «Подвиг царской семьи», «Остров. Подлинная ис-тория».
– А святое место?
– В 150 километрах от Воронежа, неподалёку от деревни Новомакарово Грибановского района есть маленький монастырь во имя преподобного Серафима Саровского. Он устроен в старинной дворянской усадьбе «Соловцов сад», в вековом лесу, на берегу сказочного по красоте пруда. Там много яблонь, есть священный источник с прозрачной водой и липовые аллеи, устроенные в виде креста… Настоятеля зовут отец Серафим. В этом скиту я часто бывал, и каждый раз монастырь делал меня счастливым.
– Не было мысли скрыться от суетного мира за монастырской оградой?
– Я не раз скрывался от суетного мира в монастырях. Жил там и работал.
– Вообще, свой жизненный и духовный путь считаете типичным для своего поколения?
– Мы – последнее поколение, выросшее в СССР. Когда нам было по восемнадцать лет, произошёл катастрофиче-ский слом жизненного уклада. Юность – пора надежд, и нам казалось, что ещё немного, и «скучный» социализм уступит место чему-то новому, свободному и прекрасному. Но наступила эпоха воровства, предательства и сатанинской лжи. По-жалуй, в нашей школе было несколько ребят, которых тяготила советская жизнь: они неважно учились, после уроков клян-чили жвачку возле «Интуриста», всё время что-то покупали и продавали… Именно эти «мальчиши-Плохиши» и разверну-лись в 1990-е. Остальные чувствовали себя обманутыми – у нас украли страну, которую мы считали своей. Пожалуй, в этом смысле мой путь типичен: либеральные экономические идеи меня разочаровали. Такие понятия, как «демократия», «права человека» и «свобода слова», – тоже. Зато я пришёл к вере.
– По вашему признанию, вы стали писать прозу, находясь в Воронежской области. Что это такое за вдохновенное место? И что же всё-таки побудило вас обратиться к художественному слову?
– Я год прожил в Воронежской области, в Борисоглебске, отдыхал там после довольно напряжённой работы в пи-терском Центре реабилитации безнадзорных подростков. Мои первые рассказы были вдохновлены Ветхим Заветом и «Путешествием Афанасия Никитина». Мне кажется, все пишущие люди однажды были насквозь пронзены какими-то тек-стами. В какое-то мгновение понимаешь: теперь нужно писать…
– Ещё один нетактичный вопрос: после того как из православной публицистики вы перешли в художест-венную прозу вам по-прежнему удаётся жить на гонорары?
– Нет. Я работаю в АЖУРе – Агентстве Журналистских Расследований Андрея Константинова, пишу для газет, по-лучаю зарплату. В последнее время, например, много писал о конфликте между Грузией и Южной Осетией – об истори-ческом аспекте проблемы. Другие мои темы – антицерковные мифы, русофобия, двойные стандарты…
– Давайте вернёмся к питерской теме, но только уже под другим углом. Герман Садулаев, с давних пор живущий в Петербурге, упомянул ваше имя в числе участников литературного клуба Айрапетяна. Что это за клуб и как он соприкасается с литературной жизнью города?
– Клуб Айрапетяна – это клуб друзей, неформальная писательская организация. Она родилась в Питере, когда в один прекрасный день Валерий Айрапетян, Герман Садулаев, Александр Карасёв и Дмитрий Орехов обнаружили себя ведущими дружескую беседу за одним столом. Потом в клуб стали вступать наши единомышленники из других городов. Например, критик Андрей Рудалёв, один из идеологов клуба Айрапетяна, живёт и работает в Северодвинске. Близкий к нам поэт Андрей Нитченко – в Ярославле. Писательница Ирина Мамаева – в Петрозаводске… Основное направление на-шей деятельности (и в этом мы сходимся с Павлом Крусановым, Сергеем Носовым, Александром Секацким и другими питерскими фундаменталистами) – борьба с толерантностью.
– ?!
– Мало кто знает, что термин «толерантность» придумал в 1953 году английский биолог Питер Медавар. Он пере-саживал кожу телятам и делал что-то не менее ужасное с мышами. Так вот, Медавар понял одну простую вещь: чтобы чуждые ткани приживались, нужно ослаблять иммунную систему. И толерантность – это состояние организма, при кото-ром он неспособен синтезировать антитела, вот и всё! В применении к нашей жизни это означает следующее: чтобы в России прижилось, например, такое чуждое нам явление, как педерастия, людей травят всякой идеологической мутью, ослабляя иммунитет народа. Клуб Айрапетяна пытается по мере сил бороться с силами зла, вырабатывая свои литера-турные «антитела». («Блокада» Германа Садулаева и «Главные новости» Валерия Айрапетяна – из этой серии.) Долг каж-дого настоящего айрапетяновца – быть литературно нетерпимым к чужому образу жизни, если, конечно, этот образ жиз-ни порочен и нарушает замысел Создателя о человеке… Кажется, наша деятельность уже всерьёз беспокоит чиновников: если в прошлом году на реализацию программы «Толерантность» петербургские власти выделили 54 миллиона рублей, то в 2008-м эта цифра выросла аж до 78 миллионов! Поэтому мы призываем всех друзей «Литературной России» присо-единяться к нашей борьбе. Если сейчас мы промолчим, скоро толерантного отношения к себе потребуют некрофилы и каннибалы.
– Кстати, это правда, что – как рассказывал Герман – роман «Будда из Бенареса» вы писали сидя в ва-ленках в деревенском доме?
– Первые две главы романа я, действительно, написал в совхозе имени Дзержинского под Лугой. Был конец ноя-бря, и я ходил по дому в валенках. Через год я дописывал последние главы уже в своей квартире в Лигово, на улице До-бровольцев. Снова была поздняя осень. Всё моё время было посвящено роману, и только два раза в день я ненадолго выходил из квартиры. Но даже гуляя – на этот раз в резиновых сапогах – вдоль речки Ивановки, я вслух репетировал спор между царевичем Гаутамой и брахманом Шарипутрой… Наверное, со стороны это выглядело странно, но в конце концов со своей задачей написать нетолерантный роман об оккультизме я справился.
– Какой бытовой минимум вам необходим как писателю?
– Как писателю мне вообще ничего не нужно, кроме письменных принадлежностей (ноутбука) и решимости рабо-тать. Вот индонезийский классик Прамудья Ананата Тур, тот создавал главы романа «Мир человеческий» просто у себя в голове – в тюрьме на острове Буру чернила ему не выдавали. Я бы точно так не смог.
– Писать сказки вы стали после рождения сына? На каких сказочников равняетесь?
– Сын у меня появился рано, в 22 года, писать я начал уже потом. Моя первая книга прозы – «Серебряный коло-кол». Это сборник сказок (или, точнее, сказаний). Думаю, на эту книжку точно повлияла моя любовь к А.К. Толстому, Лес-кову, Бажову… Работая воспитателем в Центре реабилитации безнадзорных подростков, я читал ребятам книжки. Хоро-шо помню, какая была тишина, когда читал им «Сказание о гордом Аггее» Всеволода Гаршина… Ещё один любимый ска-зочник – Антоний Погорельский. Его «Чёрная курица» – гениальное произведение о том, что такое грех и как он порабо-щает душу.
– В 2006 году вы в составе делегации молодых писателей встречались с Владиславом Сурковым. Ка-кие-то положительные результаты имела эта встреча? Изменилась ли ситуация, к примеру, с беспризорника-ми?
– Тогда Владислав Сурков пообещал нам забрать с улиц детей – для меня это был главный итог встречи. Изме-нилась ли ситуация? Отчасти да, изменилась. Сейчас, насколько я знаю, в Питере около трёх сотен беспризорников. А ведь не так уж давно, в конце 1990-х, их счёт шёл на тысячи. Возле каждой станции метро в лабиринтах ларьков орудо-вали целые стаи уличных детей, грязных и одетых в рваньё, как после Гражданской. Помню компании по тридцать-сорок человек… Сейчас, спору нет, беспризорность резко пошла на убыль. К сожалению, это связано не столько с конкретными действиями власти, сколько с общим падением рождаемости в стране. Беспризорники 1990-х были потерянным поколе-нием. Они родились в Советском Союзе, но потом бесчеловечные реформы выбросили их на улицы. При Ельцине дети в стране рождаться почти перестали. Новому поколению бездомных подростков просто неоткуда было взяться…
– Сегодня у вас есть желание общаться с властью?
– Конечно. Если Медведев, Путин или Сурков пригласят меня на встречу, приду обязательно.
– В одном интервью вы ратовали за восстановление в России известной идеологической триады вре-мён Николая I – «православие, самодержавие и народность»… Не боитесь прослыть закоснелым ретрогра-дом-монархистом?
– Прослыть ретроградом я не боюсь. Если говорить о формуле графа Сергея Семёновича Уварова, то она осно-вана на глубоком знании русской истории, и потому упразднить её будет трудно. Карамзин говорил: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разногласия, а спасалась мудрым самодержавием». Уваров, как и Карамзин, де-лал акцент не только на самодержавии, но на принципе единоначалия как на условии самого существования России. Разве новейшая история не подтверждает их правоту? При малейшем кризисе «единоначалия» наша страна погружает-ся в хаос, из которого выходит долго и тяжело, но всегда за счёт укрепления «вертикали власти»… Что касается Право-славия, то Уваров отводил нашей вере первенствующую роль в государстве. Это не сулило ничего хорошего сектантам, но совсем не означало ущемления традиционных религий: в местах своего преобладания они также пользовались покро-вительством верховной власти. (Думаю, нынешняя политика – большой шаг назад. Ведь пропаганда «толерантности» – это ещё и попытка уровнять религию с ересью и сектой, и, по сути, внедрить мысль об их всеобщей ложности.) Что каса-ется «народности», то в понимании Уварова она сводилась к исторической самобытности русского народа (и других на-ций, скреплённых российской государственностью). «Пора отказаться от попыток сделать Россию английскую, Россию французскую, Россию немецкую. Пора понять, что с того момента, когда Россия перестанет быть русской, она переста-нет существовать», – говорил Уваров. Разве 1990-е годы, когда мы строили демократию по американским рецептам и пришли к масштабной катастрофе, не подтвердили его правоту?
– С большим интересом прочитал ваши заметки о встречах с академиком Борисом Викторовичем Рау-шенбахом, который, между прочим, является вашим двоюродным дедом. Вероятно, не ошибусь, если пред-положу, что его незауряднейшая личность в значительной степени повлияла на ваше мировоззрение, в том числе в сфере религии и политики. Признаюсь, что мне захотелось узнать об этом удивительном человеке больше. У вас не возникало мысли написать о нём книгу?
– Борис Викторович был гениальный человек, и это касалось не только математики и систем управления на кос-мических кораблях, которые он создавал. Раушенбах оставил нам уникальные сочинения об иконописи, о крещении Руси, о догмате Троицы… Он был немцем, но больше всего на свете любил Россию и Православие. Что касается книги, то Бо-рис Викторович написал её сам – незадолго до смерти. Она называется «Постскриптум», это автобиографическая рабо-та, в которой академик рассказал о своей семье, о Королёве и Гагарине, о Гулаге и своём пути к вере. Книга читается на одном дыхании, она написана легко, остроумно, даже как-то лихо… Её уже несколько раз переиздавало московское изда-тельство «Аграф».
– После выхода в прокат нашумевшего фильма Павла Лунгина «Остров» вы по свежим следам написали книгу «”Остров”. Подлинная история». Сегодня, когда страсти улеглись, ваше отношение к фильму не измени-лось?
– Нет, я считаю, что это очень удачное обращение к теме монашества. Собираясь писать книгу, я звонил челове-ку, которого глубоко уважаю, – председателю комитета «За нравственное возрождение Отечества» протоиерею Алексан-дру Шаргунову, отцу писателя Сергея Шаргунова. Он тоже сказал, что фильм замечательный. Но моя книга всё-таки не о фильме Лунгина, а о тех подвижниках, которые послужили прототипами героев картины: о преподобном Феофиле Киево-Печерском, о святителе Филарете Амфитеатрове, о преподобном Севастиане Карагандинском, о старце Николае Гурья-нове с острова Залит.
– Два года назад в интервью нашей газете вы рассказали о планах переосмыслить в художественной форме личный опыт девяностых годов, в частности, написать книгу, основанную на ваших впечатлениях во время работы в центре реабилитации безнадзорных подростков. Когда читателям ждать этой книги?
– Неожиданно для самого себя я написал пьесу, она называется «Дети Карфагена». Действие происходит в люке, где живут трое ребят: два мальчика и девочка. Это примерно конец 1990-х годов. Однажды в люк заявляются тележурна-листы, очень продвинутые парни, чтобы снять сюжет о городских «маугли». Тут-то всё и начинается… Какая судьба ждёт пьесу и превратится ли она со временем в книгу – пока не знаю.
– Тогда же вы упомянули о поиске положительного героя нашего времени. Вы нашли его или поиски продолжаются?
– Думаю, поиски положительного героя заканчиваются только со смертью автораБеседу вёл
Илья КОЛОДЯЖНЫЙ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.