Не сказка про Андрея Степанова

№ 2009 / 42, 23.02.2015

Литература существует более двух тысяч лет, да простят меня филологи, если я немного ошибся в расчётах; простительно ещё и потому, что будущая моя профессия – юрист. В литературе за это время было всё.

Литература существует более двух тысяч лет, да простят меня филологи, если я немного ошибся в расчётах; простительно ещё и потому, что будущая моя профессия – юрист. В литературе за это время было всё. Единственное, чего в ней не было, это нас. Согласитесь, это идеальный принцип. Он окрыляет. Сразу понимаешь, что ты есть тот материал, который нужно возделывать. Просто нужно осмелиться начать говорить своим языком. Андрей Степанов, профессор СПбГУ, не сразу заговорил своим языком, сначала это был язык переводчика, потом критика и, наконец, писателя. «Сказки не про людей» написаны филигранно, тонко, с юмором и, главное, захватывающе, что и вызвало внимание критиков и книжных обозревателей. «Сказки не про людей» – это о нас, людях, но мы боимся признать себя такими, какими увидел нас Андрей Степанов.

Книга вошла в лонг-лист премии НОС и набирает с каждым днём всё больше читательских голосов.

Андрей Степанов отозвался на мою просьбу и дал интервью для газеты «Литературная Россия».

Андрей СТЕПАНОВ

– Уважаемый Андрей! Интернет выдал, что есть Андрей Степанов – футболист, артист, менеджер, генеральный директор, и совсем граммульку, что есть ещё Андрей Степанов – профессор СПбГУ, критик, переводчик с английского, писатель. Много для одного человека. Чего мы ещё не знаем о вас, и о чём вы бы сами хотели рассказать?

– Профессор я совсем начинающий, можно сказать, юный: меня выбрали только в этом году. Критик… скорее, книжный обозреватель в маленьком питерском журнале «Прочтение». С английского перевёл всего три книги, правда, одна из них – Даниель Дефо. Ну, а писателем меня называть точно рано. Что ещё сказать о себе? Всю жизнь лежал на диване и читал классику, это главное моё занятие. Долго работал в разных странах: Америка, Южная Корея, Финляндия. Теперь вернулся и больше уже из России никуда не уеду. Не смотрю телевизор с 1996 года. Очень люблю Петербург, и чем дальше, тем больше. Собираюсь 10 октября пойти на марш против Газоскрёба, он же «Охта-центр», и всех к этому призываю.

– Я большой поклонник вашего города. Отец меня привозил в Питер раз пять, и каждый раз город для меня открывался по-новому.

– Приезжайте ещё. Только поспешите, пока его совсем не изуродовали.

– Спасибо. Давайте поговорим о вашей книге. «Сказки не про людей» – ваш дебют. По меркам литературы поздний, но яркий. Искренне желаю вам попасть в шорт премии НОС. Не помню, какой критик писал, что в сорок-пятьдесят лет нужно либо рычать, либо молчать. В последнее время в литературу ударилась молодёжь, появилась прослойка новых писателей, средний возраст которых 35 лет, но они уже усыпаны тиражами, премиями, и при этом фактически исчез пласт писателей, выросших ещё в советское время. Их можно посчитать по пальцам. А вот дебютировать в сорокалетнем возрасте – сегодня это исключение из правил. Что скажете по этому поводу, почему раньше не выстрелили, или накапливали потенциал?

– Я начал сочинять совершенно неожиданно для себя. Жил я тогда в Финляндии, в чудесном городе Турку. Писал диссертацию, почти ни с кем не общался. Наступило лето, мои финские друзья разъехались, и мне стало не с кем говорить: за месяц не сказал буквально ни единого слова. И вот как-то вечером – хотите верьте, хотите нет – некий голос начал диктовать мне сказку. Я взял ноутбук, записал, утром прочёл. Она оказалась такой странной, что я её убрал подальше – в книге её нет. Потом попробовал сочинить что-нибудь ещё, уже своими силами. А поскольку мне было скучно, то я стал сам себя развлекать – решил, что буду писать смешно. Вот так и возник этот сборник. Почему не писал раньше? Да потому что зова не слышал.

– Вы филолог, и ваши «сказки» этому подтверждение. Филолог – это тот, кто ломает мозг там, где другие получают эстетическое удовольствие. Вы согласны с этим изречением?

– Филолог – это тот, кто извлекает новые смыслы из старых текстов. Эта работа никак не мешает получать удовольствие, даже наоборот. После десятого перечитывания хороший текст начинает светиться изнутри, и читатель проникается этим светом. А что касается моих опусов, по-моему, к ним зря цепляют ярлык «филологическая проза». Они действительно задуманы как литературный эксперимент, попытка познакомить друг с другом ранее не знакомые жанры: волшебную сказку, анекдот, басню, притчу, классическую новеллу. Но главная проблема там совсем не филологическая: речь идёт о границах свободы.

– На одном писательском собрании в Ленинграде в середине тридцатых годов выступил Евгений Львович Шварц и между прочим сказал: «Говорить вслух «я писатель» нельзя. Вслух можно сказать: я член Союза писателей, потому что это есть факт, удостоверяемый членским билетом, подписью и печатью. А писатель слишком высокое слово…» Что для вас быть писателем?

– Вот примут в союз – буду думать, а пока нет билета, с меня и спроса нет. Но если серьёзно, то я бы хотел писать очень весело и чуть-чуть грустно. Сочинять на уровне Антоши Чехонте – это потолок моих литературных амбиций. А надувать щёки, пасти народы и пророчествовать я не намерен.

– В ваших «Сказках» изумительный язык, словно окунаешься в атмосферу литературы XIX века, отсутствует изувеченность языка современными прибавками и прибамбасами. Вас не коробит как филолога, критика, писателя, что у современных писателей исчезает языковая красота и богатство? Есть ли какие-нибудь рецепты, как этого избежать?

– «Проэты» – прозаики, алчущие Слова Живого не меньше, чем поэты, – у нас есть. Ещё жив, слава богу, Александр Всеволодович Соколов, и рано или поздно он нарушит молчание. Есть Людмила Петрушевская, Михаил Шишкин, Александр Терехов, Алексей Иванов, Александр Иличевский, Марина Палей, Лена Элтанг, Сергей Болмат, Андрей Геласимов… да я могу всю полосу заполнить именами хорошими и разными. Что их объединяет? Конечно, язык. Но только не дистиллированная его чистота, а отступления от норм, нарушения правил, незаконные переходы стилистических границ, игра регистрами языка. Чистой краской ничего не напишешь. Живописцы смешивают краски, мастера прозы – стилистические средства. Вот вам и рецепт – такой же древний, как поэтика.

– Перефразируя вас, получается, что красота языка – в умелом его смешивании. Очень оригинально и в принципе просто, осталось только овладеть техникой смешивания.

– Ну да, просто. Только этому нельзя научить – это как музыкальный слух: он есть либо его нет вообще.

– Я перечитал критику на ваши «сказки». Одни сравнивают их с андерсеновскими, другие утверждают, что это притчи в стиле Кафки или Конфуция, есть и мнение, что это «помесь Тынянова и Шергина, написанная под покровами митьковского стёба и высокого магического реализма». Мне лично показалось, что в ваших сказках очень много сатиры от Салтыкова-Щедрина, только более изящной и скрытой, или я ошибаюсь?

– К сожалению, Салтыкова сейчас почти невозможно читать. Знаю и по себе, и по студентам. Рыхло, затянуто, статично, совсем не смешно. Я на него никак не ориентировался. Вообще, все сравнения критиков ставили меня в тупик: некоторых юмористов или сказочников (Феликса Кривина или Бориса Шергина) я вообще не читал, о других писателях даже не думал. Но сатира у меня, конечно, есть. Вот признаюсь честно, в связи с Щедриным: если я чего боялся, так это обвинений в пелевинщине. Я действительно знаю едва ли не наизусть сочинения Виктора Олеговича, особенно ранние, это не могло не повлиять. Но, кажется, пронесло, никто не заметил.

– До рая доходят только те, кто не бросает своих друзей. Это о вашем друге Андрее Аствацатурове. Вас уже сравнивают с Ильфом и Петровым. Нет желания попробовать написать что-то совместное, уверен, что получилось бы что-то чрезвычайно занятное?

– Я был очень рад успеху Андрея. Он гениальный устный рассказчик, в «Людях в голом» сохранилась только бледная тень его живой интонации, но и этого хватило на бестселлер. Это живая речь, какой не было со времён Довлатова. А сочинять вместе мы собирались, но ничего не вышло: Андрея занимают только реальные люди и события, а я витаю в облаках. Может быть, со временем найдём консенсус, напишем «Сказки не про людей в голом».

– Почему бы и нет?

– Посмотрим. Какие наши годы…

– Больше всего мы боимся неизвестности. Того, что мы знаем, мы больше не боимся. Чего вы боитесь?

– Я, как и все нормальные люди, боюсь многого: рака, диктатуры, аварии, теракта, дефолта, старости и смерти. Но превращать свои страхи в литературу никогда не буду – сознательно, по крайней мере.

– Андрей, как ни странно, я боюсь трёх вещей: собак (кусали, и не один раз), электричества (в детстве хорошо шандарахнуло, запомнил на всю жизнь) и одиночества. В последнее время его у меня слишком много.

– Вы счастливый человек, если боитесь только этого. Мой список гораздо длиннее. Но я и прожил в два раза дольше.

– Чего ждать от вас в дальнейшем? Будет ли продолжен цикл сказок, или вы намерены сесть за что-то новое, или, возможно, уже работаете над чем-то? Поделитесь творческими планами.

– Пишу роман, надеюсь его в следующем году закончить и опубликовать. Но как и о чём – даже моя жена не знает. Я в этом смысле суеверен.

– Хотелось бы быть первым, кто на вашу новую книгу напишет рецензию.

– Спасибо. Обещаю прислать в рукописи.

– Как ваши студенты восприняли ваши «Сказки», или вам это неинтересно?

– Дело в том, что я никогда не участвовал ни в каких социальных сетях, а студенты черпают информацию в основном оттуда. Так что большинство из них о второй жизни своего препода не догадывается. Но некоторые подходили подписывать книги, было приятно. Особенно когда одна девочка сказала: «Моей маме тоже ужасно понравилось».

– Почему для издания своей первой книги вы выбрали издательство «Livebook»? Надо отметить, что в том же издательстве скоро выйдет и книга Мариам Петросян «Дом, в котором», вошедшая в шорт «Большой книги».

– С «Гаятри / Лайвбуком» я почувствовал кровное родство с первого взгляда, как только увидел их обложки. Кстати, пользуюсь случаем поблагодарить Владимира Камаева за отличные иллюстрации. А книга Мариам Петросян – умная, пронзительная и трагическая, дай бог ей успеха в «Большой книге».

– Я также буду держать кулаки за Мариам. Она словно прожила лично то, о чём написала, настолько многое в книге достоверно и выстрадано.

– Да, и парадокс в том, что такую потрясающую вещь до сих пор не издали, спасибо кризису. Но теперь всё должно утрястись. От премий всё-таки есть польза.

– Как критик вы должны следить за литпроцессом. До конца года должны объявить победителей «Русского Букера» и «Большой книги». На ваш взгляд, у кого есть шансы войти в число победителей?

– Гадать, кто победит, бесполезно: при принятии таких решений работает слишком много факторов, и, как правило, не литературных.

– Согласен, что зачастую принимаются субъективные решения. И всё же как, по-вашему, лягут карты?

– Могу сказать, за кого буду болеть: кроме Мариам Петросян, за «Журавлей и карликов» Леонида Юзефовича и за «Каменный мост» Александра Терехова. В «Букере» ещё за «ГенАцид» Всеволода Бенигсена.

– Андрей, спасибо, рад был с вами познакомиться, и успехов вам во всём.

– Спасибо вам.

Беседу вёл
Егор МОЛДАНОВ