Изумляемся вместе с Александром Трапезниковым

№ 2009 / 48, 23.02.2015

В но­вую кни­гу даль­не­во­с­точ­но­го по­эта Ива­на Ше­пе­ты «Все сло­ва на «А» (из­да­тель­ст­во «Ру­беж») во­шли его луч­шие сти­хи из пре­ды­ду­щих сбор­ни­ков («За­по­вед­ник», «Су­ро­вые стан­сы», «Фо­то­граф ба­бо­чек»), а так­же те, ко­то­рые на­пи­са­ны в по­след­ние го­ды.

ЭСТЕТИЗАЦИЯ ЖИЗНИ



В новую книгу дальневосточного поэта Ивана Шепеты «Все слова на «А» (издательство «Рубеж») вошли его лучшие стихи из предыдущих сборников («Заповедник», «Суровые стансы», «Фотограф бабочек»), а также те, которые написаны в последние годы. Никто лучше самого автора не может понять цель и смысл своего творчества, это всё равно, что допытываться у повара, что же он бросил в суп, какие ингредиенты. Тут два варианта: нравится – ешь на здоровье, нет – вылей тарелку ему же на голову. А словесную пищу Шепета готовить умеет и любит, она имеет определённый вкус. К примеру:







Снег упал – река чернеет


и журчит, где мель.


Вечереет… Коченеет над рекою ель.


Иглы ели потемнели,


птицы не поют.


Зазвучали в сердце мели,


совесть – божий суд.






Он так говорит об искусстве слова, о поэзии в частности: «Поэтическое творчество имеет смысл. И прежде всего – для самого пишущего… Цель искусства – красота. Возможно, не только через молитву, но и через искусство, через поиск истинно прекрасного существует путь к спасению. Красота, как и любая человеческая правда, как законы, выработанные наукой, чаще бывает относительной. То есть действующей в определённых обстоятельствах или на определённых людей. Всё, что есть в жизни человека, может быть эстетизировано. И.Бродский сто раз прав, утверждая первенство эстетики над этикой. В поэтическом творчестве, разумеется, не в жизни. Гражданственность, социальность, столь любимые советскими критиками, вполне могут быть эстетическими феноменами, если за дело берётся истинный поэт. Пусть только пафосное «поэтом можешь ты не быть» больше никого не обманывает. Поэт обязан быть, прежде всего, поэтом, то есть самобытным мастером слова. Философом и учителем – это уже если повезёт долго прожить и хватит духу. Мне всегда хотелось абсолютного, вечного и бесспорного. Красоты, которая не истлеет с течением времени. Так хотеть и мыслить могут только неисправимые романтики, но я с собой ничего не могу поделать». Приводя эту цитату, я подкрепляю свою прежнюю мысль: пусть уж лучше сам поэт говорит о смысле своего творчества, чем какой-нибудь ничтожный рецензент вроде меня.


И, вдогонку, ещё один «постулат от Шепеты» (право, его прозаические высказывания читать не менее интересно, чем поэтические): «Сегодня у европейских поэтов считается дурным тоном писать рифмованные стихи, потому что все рифмы уже использованы, а «секонд хэнд» – удовольствие для бедных. В другой части света – в Японии издревле не рифмовали. И рады бы, да язык не позволяет. А в России большинство стихотворцев по сей день рифмуют, находя всё более диковинные созвучия на пределе возможного. И правильно делают! Нет соседей худших для поэзии, чем наш бытовой рационализм, здравый смысл и формальная логика. Уныло ли зарифмованные, оформленные ли без рифм, по лекалам Басё, поражённые бациллами предсказуемости, стихи не живут, вянут, как ни поливай их своими слезами. Рифма – настоящая муза почти исключительно русской поэзии… Диковинные словосочетания, незапланированные метафоры и тема, заданная в первой строчке, причудливым контрапунктом буквально сваливающаяся в последнюю парадоксальную строку, могут сорвать аплодисменты публики или, по крайней мере, на некоторое время задержать её рассеянное внимание. Только эстетствующие лентяи могут говорить об исчерпанности ритмических фигур в русском стихосложении». А излюбленный поэтический жанр Ивана Шепеты – четверостишие. Здесь его рифмы, как опять же он сам признаётся, заостряют и направляют полёт мысли, подобно оперению, без которого невозможен полёт стрелы. Можно с ним согласиться, что четверостишие даёт безграничные возможности для подлинного творчества, так как вполне соответствует нелогичному с точки зрения иностранца синтаксису русского языка. Венцом называют выложенный по периметру дома ряд брёвен или брусьев. Таким образом, четверостишие является венцом традиционного русского поэтического дома. Инверсии, невозможные для японца, используя обилие рифм, формализуют любую мысль, всё это – источник свежести, двусмысленности и лукавства. Пример «из Шепеты»:







В центре седого Китая,


там где река Хуанхэ,


горд был, на стойке читая


русское слово на Хэ.



Как видим, не все слова, исходя из названия книги и утверждения автора, лишь на «А». Есть и другие. И вообще слово, как заявляет Шепета, не следует использовать в целях пропаганды каких-либо взглядов или воззрений, только в искусстве. Но вот это уже чистейшей воды романтика. Искусство, по сути, играет не самую главную роль в эстетизации жизни. Есть и другие ценности. И чем плохо воззрение, если оно не ложно, а истинно? И как его донести до людей, коли заклеен пластырем рот?


Постскриптум. Есть у Шепеты одно замечательное стихотворение, эпиграфом к которому даны строчки В.Казакевича: «…Снится мне, будто я не валяюсь в яме, а в Японии живу в городе Тояме». Ну, во-первых, хитрый сноб Казакевич как раз и провалялся-то сытно всю свою жизнь в городе Тояме, а во-вторых, вот само это стихотворение, которое по-русски гораздо умнее и выразительнее эпиграфа:







Ярко-красное солнце


в закаты


долго тонет, касаясь воды,


и в прудах разноцветные карпы,


морды высунув, просят еды.


По-японски Тояма не яма,


по-японски та яма – гора.


Долго к смыслу всхожу я,


упрямо


повторяя двустишье с утра.




ЗАГАДОЧНАЯ ОЛЬГА ГРЕЙГЪ






Я не знаю, в каком городе живёт эта женщина и существует ли она вообще, не литературный ли это проект? Да и в Интернете читатели интересуются подобным вопросом. Но даже если она пребывает в виртуальном мире, то исторические триллеры присылает нам оттуда с завидным постоянством, и все они отличаются сенсационным содержанием. То выдаст нечто об Антарктиде и гнездящихся там летательных аппаратах Третьего Рейха. То об агентах Сталина в окружении Гитлера, включая в них Бормана, Мюллера и фон Папена. А то сделает Крупскую главным и тайным вождём Советской власти, дескать, Ленин был у неё не только полностью «под каблуком», но соображал лишь в сортах пива. Новый исторический эпос Ольги Грейгъ «Революция полов, или Тайная миссия Клары Цеткин» (издательство «Алгоритм-Книга»).


Факты, собранные ею, конечно же, поражают и впечатляют. Даже те, которым отказываешься верить. Она словно бы сама наблюдала интимную жизнь пламенных революционерок, заглядывала в спальные комнаты Страны Советов. Но ведь истинная роль партии и комсомола, всех большевистских деятелей в разврате населения не только физическом, но и духовном очевидна. Я сам придерживаюсь такого же мнения. А уж о зверствах женщин-революционерок и говорить нечего. Чего стоит только одна Розалия Землячка, перебившая в Крыму более трёхсот тысяч человек, измывавшаяся над несчастными так (причём преимущественно в области половых органов), что волосы встают дыбом. Читать страшно. Автор делает вывод: для того чтобы изменить любое общество, достаточно изменить сущность Женщины, её духовное и моральное предназначение. И эта книга – о трансформации женщины «старой эпохи» в представительницу системы социализма, о процессе плановой деградации всех относящихся к прекрасному полу. Книга о садистах и психопатах, захвативших в 17-м году власть в России, проводивших масштабные и чудовищные опыты над населением.


Постскриптум. Думаю, что писал её всё-таки мужчина. Но, в любом случае, вещь полезная.




ВЗГЛЯДЫ, ТЕНИ И ЗВУКИ






Живёт в городе Конаково (это в Тверской области) пожилая женщина, зовут её Маргарита Владимировна Лола. Заочно меня с ней познакомил покойный ныне Станислав Золотцев. Рекомендовал как интересного и любопытного автора. И я убедился в его правоте, когда получил от неё по почте одну малотиражную книгу и рукопись романа. К сожалению, напечатать в Москве роман нигде не удалось, да и кризис… И вот – на столе у меня лежит новая её книга «От первого до последнего десятилетия 20-го века», изданная скромно, при поддержке добрых людей, тиражом в 500 экземпляров. К сожалению, сейчас на дворе такое время, когда писателей делают из бездарных актрис и малограмотных бизнесменов. Но суть не в этом. М.В. Лола обладает несомненным литературным даром, хотя по профессии, кажется, химик. И не написать о её творчестве я не могу. Ведь литературная Россия – это не только Москва. И писатели – не одни лишь навязшие в зубах Донцовы и Минаевы.


Книга эта посвящена жизни Владимира Дмитриевича Трубина, отца Лолы, столетие со дня рождения которого отмечали в этом году все конаковцы. Сама его биография достойна художественного романа. Агроном в 30-е годы, потом каток репрессий, научная работа, война, сельское хозяйство на Севере, созидательная служба в Котласе, в конце жизни он – основатель историко-краеведческого музея в Конаково. А самое главное, написана книга столь живо и выразительно, что читается на одном дыхании. В жанре научно-популярного, исторического повествования. Серия очерков, которые объединяет не только главный герой книги, но целая эпоха. Прошлое нашей страны. Некоторые могут счесть эту книгу краеведческой. Но я вижу и слышу здесь приметы и дыхание времени, без которых нет ни настоящего, ни будущего. А отдельные очерки носят вообще беллетристический характер, хотя описывают реальные события. И прекрасный литературный стиль. Вот, к примеру, взгляд на события глазами ребёнка: «Мне 6 лет, на дворе 1937 год. В нашем селе идут аресты. Ни с того ни с сего арестовывают вдруг папу у каких-то знакомых ребят. Я дома. Шью платье для куколки. Наш папа самый высокий в Подосиновце, а значит, самый сильный. Милиционеры побоятся его арестовать. В крайнем случае, если всё-таки арестуют, он не пойдёт в тюрьму без клещей для выдёргивания гвоздей. На окнах тюрьмы – решётки из полосок железа. Каждая полоска прибита к окну гвоздём. По моему мнению, выдернуть гвозди и снять решётку – легко, а там уже и убежать домой…». И дальше, когда мама маленькой Маргариты уже узнала об аресте: «Я не догадалась, что мама заплакала. Я раньше никогда не видела, чтобы она плакала. Плачут же совсем не так. Открывают рот и громко орут: «А, а, а!», а потом уже текут слёзы. В мамины глаза светило из окна заходящее солнце, и от этого, наверное, они так засинели…». Вот это «засинели» от заходящего солнца, подразумевая плач, мог видеть только ребёнок. Это настоящая поэзия души, хотя и скорбная. И подобных живых строк в книге очень много. Не выдуманных, идущих от сердца. А ещё рассказывается о деде Маргариты Владимировны, прошедшим путь от неграмотного вологодского паренька до мичмана царского флота. И это тоже увлекательнейшее повествование. Особенно касающееся такого малоизвестного факта, как взрыв возле Архангельска одного из русских кораблей, унёсшего около тысячи жизней. Случилось это накануне Февральской революции. Эту диверсию так никто толком и не расследовал, не до того было. Но я вижу здесь даже некие мистические корни, как предтечу гибели Империи. Между прочим, ни памятника, ни просто памятного знака на месте трагической смерти граждан Российской Империи в посёлке Экономия близ Архангельска так и не установили. Забыли о них. Только в книге Лолы и остались. И ещё здесь представлены чёрно-белые фотографии из архива автора, которые сами по себе, смею думать, представляют не только семейную ценность, но волшебные знаки времени, где запечатлены взгляды, тени и звуки. Впрочем, для тех, кто может разгадать их тайное проникновение к нам.


Постскриптум. Нынешней осенью мне довелось побывать в Конаковском районе в пансионате «Игуменка». И хотя наша очная встреча с Маргаритой Владимировной вновь не произошла, но я вынес из поездки удивительные впечатления от этой благословенной земли, от чистоты воздуха, от целительных источников, от вековой тишины в сосновых борах. К слову сказать, воздух здесь действительно даже по официальным экологическим данным гораздо чище хвалёного горного Давоса. Вот почему сюда уже потянулись известные всем телерыла, пронюхав об этой чистоте, скупают земли, строят по обоим берегам Волги свои потешные замки, огораживая от местных жителей подходы к реке. Лучше бы для начала вот эту самую книгу прочитали, да знали, кто здесь жил и живёт, какие люди обустраивали этот чудесный край.

















Александр ТРАПЕЗНИКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.