Кто вошёл в литературу в «нулевые»?
№ 2011 / 42, 23.02.2015
Сейчас, по прошествии времени можно подвести промежуточные итоги: на ваш взгляд, наше поколение молодых, тридцатилетних, вошедших в литературу в нулевые, стало каким-то важным в нём феноменом?
Сейчас, по прошествии времени можно подвести промежуточные итоги: на ваш взгляд, наше поколение молодых, тридцатилетних, вошедших в литературу в нулевые, стало каким-то важным в нём феноменом? Стало ли оно «новым»? Вообще можно ли говорить о поколении, есть ли что-то объединительное в нём или это просто была иллюзия, которая случайным образом временно соорганизовалась?
Что впереди?
Роман СЕНЧИН, писатель, заместитель главного редактора газеты «Литературная Россия»
 |
Поколение писателей, вошедших в литературу в 00-е, можно считать феноменальным уже потому, что их никто не «выдерживал», не «мариновал» в журнальных и издательских редакциях. Большинство писателей обрели пусть небольшую, в литературном кругу, но всё же известность уже с дебютными вещами. Они чувствуют свободу, собственную силу, востребованность. Правда, некоторые надолго уже замолчали, хотя надеюсь, что скоро появятся новые вещи Ильи Кочергина, Дениса Гуцко, Дмитрия Новикова. Паузы тоже нередко полезны… Что касается «нового», то – да, это новое поколение. Оно пришло со своей прозой, мало похожей на то, что писали в 90-е, а тем более в последние десятилетия советской власти. Скорее, многих из поколения 00-х можно сравнить с молодыми писателями 20-х годов. К сожалению, многих тогда действительность заставила писать пресно и нейтрально, и, надеюсь, новому поколению это не грозит. Очень радует то, что писатели 00-х пишут по-разному. Есть Прилепин и есть Иличевский, есть Шаргунов, Ключарева, Зайончковский, Садулаев, Зоберн, Елизаров, Рубанов и Рубанова, Орлова, Мамаева, Бабченко, Алёхин. Отлично, что поколение 00-х дало мощную когорту критиков.
Говорить о том, что писателей 00-х как людей что-то объединяет, сложно. Неплохо, что почти все мы когда-то оказались на Форуме в Липках, познакомились, пообщались. Это дало ощущение не-одиночества, кое-кто стал дружить. Но я лично не вижу каких-то частых встреч, общения, как это было у шестидесятников. Но уже неплохо, что мы узнали о существовании друг друга, друг друга читаем, в хорошем смысле слова подпитываемся друг другом.
Что впереди? Плохо, если поколение 00-х превратится в кабинетных писателей, а тем более в литчиновников, которых сегодня, кажется, во много раз больше, чем было в советское время. Раздают друг другу алюминиевые медальки, дачи, звания. Думаю, самое правильное – писать, копать сегодняшнюю действительность, изучать жизнь. Ради этого природа и дарит некоторым писательский талант.
Василий ШИРЯЕВ, литературный критик
 |
1. Вообще это возрастное. Смена поколений – процесс физический. Старшие умирают, молодые подходят. Старшим, разумеется, умирать не хочется, вот они и обставляют это дело как гибель богов (ну дети, в самом деле, они же думали, что будут жить вечно). Поэтому смена поколений процесс нормальный, как зима и лето. Разумеется, старое поколение нас, маладых, в той или иной форме заедает, потому что они позасели везде, ну и ломают из себя лордов-хранителей. И таким образом, то, что маладые поставили себя как «новых» – это нормальный ход.
2. Теперь о формальной стороне. Основная и в общем правильная тенденция у «новых реалистов» – это обеднение грамматики и словаря. Я считаю, что это нормальный ход и нормальный процесс. Потому что – езык меняется. Другое дело – насколько последовательно и радикально они это делают. Точно сказать не могу, но полагаю, что недостаточно. Технически надо, чтоб какие-нибудь филологические девочки обсчитали по корпусу, сколько, скажем Прилепин/Сенчин используют Творительного падежа, ну и так далее, остальных падежей в процентах. И прочих грамматических форм. Тогда мы будем иметь конкретно динамику, какие, скажем, падежи стремятся к исчезновению, какие формы берут на себя их функции. А иначе журналистское нытьё, что «язык упрощается», просто за…ло.
п. ВОЛКАНЫЙ,
Камчатка
Капитолина КОКШЕНЁВА, руководитель «Гражданского литературного форума России»
 |
Ещё недавно Шаргунов и Прилепин, Садулаев и Сенчин, Василина Орлова и Малышев, Гуцко и Свириденков были «молодым поколением» в литературе. «Поколение» для меня – понятие скорее социологическое, культурно-психологическое, связанное со злобой дня и временем литературного рождения, чем характеристика творчества. И в этом смысле нынешние тридцатилетние более организованным строем вошли в литературу, чем сорокалетние или те, кому пятьдесят. «Тридцатилетние» менее расслаблены, сбиты в группу, по-товарищески всегда подставляют друг другу плечо, понимая, что живут и пишут они в условиях рынка. Если и есть печать общности на их лицах, то опять-таки она связана, видимо, с неизбежной поспешностью проживания жизни: мне не хватает в их прозе способности «мыслить действительным образом», не хватает глубины проникновения в жизненную материю. А чтобы мыслить действительным образом, «необходимо действительным образом быть самим собою». Это трудно. Во-вторых, мне не хватает у них больших идей. Не случайно их романы по своему «удельному» мыслительному и образному весу скорее – повести. Я понимаю, что во времена идеологического маскарада трудно найти те начала бытия, которые не будут ни фальшивыми, ни заезженно-пафосными. И тем не менее, зачем заниматься литературой, если не иметь амбиций сказать «новое слово»? Но оно пока не сказано.
«Поколение» не обладает феноменальностью – ей обладают личности.
Творчество требует индивидуального присутствия в литературе. Поэтому я скорее люблю видеть различия.
Владимир БОНДАРЕНКО, главный редактор газеты «День литературы»
 |
Впервые за весь перестроечный 25-летний период в России появилось новое сильное поколение писателей. Это ложь, что писатели существуют лишь в одиночку. Во всём мире за столетия мы видим то китайцев в шестом веке нашей эры, то «озёрную школу» в Великобритании, то сюрреалистов во Франции, то мощный ряд латиноамериканцев почти одного возраста. Время и Бог как бы вызывают к жизни в разные периоды, начиная с древности, новую литературу. Так было всегда и в России, даже в послевоенный период, то окопная проза, то ярчайшая деревенская проза, то исповедальщики. Последним таким групповым явлением были так называемые «сорокалетние», или «московская школа». Но им уже почти по 75 лет. Пауза затянулась.
И вдруг один за другим прорвались новые молодые таланты: прежде всего Захар Прилепин и Михаил Елизаров, затем Сергей Шаргунов, Герман Садулаев, Роман Сенчин, Олег Лукошин… Человек двадцать. Конечно, останутся из них в литературе человека три-четыре, наиболее одарённых и работоспособных.
Думаю, им так и не нашли точного обозначения. Термин «новый реализм» явно неудачен. Но то, что это абсолютно новое явление в литературе, и по стилистике (не случайно на них косо посматривают реалисты старой школы), по языку, по направленности, и по социальности, по взгляду на мир. Это для меня уже аксиоматично.
Несомненно, это социальная и преимущественно левая проза. Несомненно, это первое постсоветское поколение, практически не знающее советской жизни. Тем поразительнее, что почти все они поддерживают многое из советской цивилизации. При этом, и в стилистике – это абсолютно новое явление, такой вольный раскрепощённый реализм без берегов, соединение натурализма, соцреализма и сюрреализма с некими элементами хоррора, то есть стиля ужасов. Как говорится: «Не мы такие, жизнь такая…». Конечно, это осознанное объединение писателей, и по возрасту, и по восприятию мира, и по подходу к литературе, не забывают они и о своей русскости. Добавил бы к ним ещё и поэта Всеволода Емелина.
Думаю, главное у них впереди. Думаю, добавится ещё два-три имени из подтянувшихся сверстников. Пока считаю из них наиболее талантливыми и значимыми Захара Прилепина и Михаила Елизарова. Но тут как у бегунов на длинную дистанцию, может вырваться вперёд и кто-то ещё. Думаю, они и определят лицо современной русской литературы десятых годов.
Евгений ЕРМОЛИН, заместитель главного редактора журнала «Континент»
 |
Последние лет десять – это особый период. Наверное, никогда ещё для молодых литераторов у нас в стране не было столь тепличных условий, никогда ещё с ними столько не возились, не покушаясь при этом на их литературные вкусы и общественную позицию.
Правда, характер признания и поощрения отличался большой долей искусственности. Он не был напрямую связан с важностью и существенностью авторского высказывания. Приветствовались и поощрялись в основном способности, намёк на талант. Это типично тепличный подход. Не факт, что это правильно.
С другой стороны, случившееся признание обычно не выходило за пределы довольно маргинальной культурной среды, вне которой новыми литераторами мало кто интересовался. Но и сами литераторы не слишком пытались выйти в свет. За немногими исключениями их вполне удовлетворяет детская комната, хотя б даже до старости. Собственно, молодыми старичками некоторые уже и кажутся. Характерен ветеранский комплекс, который обуял некоторых сочинителей. Им все должны, а они никому.
В начале периода, наверное, никто так громко не призывал молодых осознать себя поколением, объединиться и манифестально о себе заявить. Этого не случилось ни тогда, ни после. Манифесты Шаргунова, Пустовой, Рудалёва и ещё кое-кого так и остались индивидуальными артефактами.
Сознания духовного и эстетического единства не было и нет, есть только наступающее осознание, что другого и других спутников по жизни не будет. Нужно как-то жить со случившимися. Но это совсем другой психологический рефлекс.
Почему это так, понятно. Всё-таки поколение создаётся общностью социальной ситуации и задачи, единством веры, хотя б в самых её простых, социальных выражениях. Последнее такое большое единство образовали когда-то в ХХ веке шестидесятники. Это было поколение советской (или, скорее, в основе своей – антисоветской) контркультуры.
А у нас после крушения СССР новая Россия так и не удалась. Случилась пока только прискорбная прореха на человечестве. Строить другую страну будут уже, вероятно, другие. Возможно, те, кому сейчас 10–20 лет. А может, уже и некому будет строить, не знаю. Китай не спит. Как мне сказал востоковед Александр Сенкевич, надежду для русского языка даёт лишь то, что он может стать общелитературным для всех китайцев и синометисов. Может быть. Есть надежда, что в Великом Китае ничтожное русское творческое меньшинство окажет какое-то воздействие на культуру. Хотя исторический опыт показывает, что Китай переваривал без остатка ещё и не такие влияния.
Таким образом, поводов для единства у молодых было мало, бескорыстных – ещё меньше. Наоборот, процветали ревность и зависть. Делили места у имеющихся кормушек. Хотя когда ещё я говорил в Липках, что правильнее расширять сферу общественного участия, активнее претендовать на общественное внимание и признание. Заботиться не только о себе любимых, но и заниматься общественной деятельностью, приносить социальные жертвы. Кстати, те, кто это понял, вполне преуспели. Скажем, Прилепин.
Сказанное не означает, что некая эстетическая общность не сложилась в начале века самотёком. Абсолютное большинство молодых вполне вписываются в тот вектор художественного процесса, который связан с тем, что в российской провинции мировой словесности именуют «новым реализмом», а в мире – связано с трансавангардом. Эстетика трансавангарда характерна позитивным гнозисом на разных путях, разными средствами.
У кого из молодых это получилось лучше? Во-первых, приходится пожалеть, что при избытке дарований в поколении не появилось больших поэтов. Есть интересные, скажем так.
В прозе же личный драйв дал то новое качество личного и социального опыта, которое заставляет меня с интересом следить за творчеством (если говорить о тех, кто не старше 40–42 лет) Сенчина, Павлова, Иличевского, Георгиевской, Садулаева, Гуцко, Мамаевой, Ключаревой, Шаргунова. И чего-то ждать от Прилепина, Малатова, Абузярова, от недавно появившихся на горизонте Самсонова, Ганиевой, Красильникова… Но я б не сказал, что в этом кругу есть достижения самого высокого даже для нынешней русской словесности уровня. Есть убедительный второй ряд. По крайней мере, в жанре романа. А малая проза иногда просто отличная.
Отсюда проблемы молодой и относительно молодой критики, когда она пытается говорить о ровесниках. Предмет исчерпаем – в аспекте своих значительности, важности. К счастью, критик может говорить и о других писателях, тех, что старше, да и вообще об искусстве и жизни. В поколении есть и талантливые эссеисты. Осталось дождаться, когда они, набрав силу, в полной мере выразят себя в качестве свободных интеллектуалов европейского стиля. Пока всё-таки далеко не всем хватает значительности высказывания.
Это вообще проблема нашей незначительной эпохи и нашего бессмысленного общества. Тот творческий прорыв, который, скажем, обещала и предвещала критик Валерия Пустовая в начале своего литературного поприща, не случился; ничтожная среда заела наших юных гениев, а они не сильно и сопротивлялись. Чаще поддавались.
Литература продолжает оставаться лучше, чем жизнь. В ней по-прежнему больше смысла. Но постепенно происходит выравнивание. И иногда уже – не всем – близок плинтус. Там их, скорее всего, и похоронят, как хотел того прозаик Санаев.
Валерия ПУСТОВАЯ, зав. отделом журнала «Октябрь»
 |
Именно с нашего поколения – нынешних 20–30-летних – началось возрождение веры в само литературное дело. Профессиональный энтузиазм раскачали именно красочные манифесты Сергея Шаргунова, социальные мифы Захара Прилепина, мрачные исповеди Романа Сенчина, военные наблюдения Аркадия Бабченко, печальная эстрадность Анны Русс, полувзрослая-полуподростковая серьёзность и увлечённость критиков – Алисы Ганиевой, Елены Погорелой, Андрея Рудалёва. Я назвала только «ближний» круг, тех, кого в первую очередь узнала как коллег по поколению. А ведь есть много уже зарекомендовавших себя литераторов, которые или не причисляют себя ни к какому поколению (например, критик Дарья Маркова), или относятся к «другой», не «новореалистической» его части (например, поэт и критик Юлия Идлис) – но в то же время составляют плоть новой литературы.
Объединить литераторов сходного возраста можно в рамках небольших групп. В основном это будет объединение по какому-то традиционному литературному направлению, с приставкой «новый» – новые литераторы продолжают традиции модернизма, реализма, романтизма, играют с мифами, пускаются в документалистику. Но всё это делается с позиции открытости сегодняшнему опыту, новые писатели прямо и открыто говорят с сегодняшним обществом, какое бы оно ни было (и главное, каким бы ни казалось). Одни пытаются его преобразовать, другие увидеть и показать, как есть. Это существенное различие. И всё же главное – то, что благодаря писателям нового поколения наше общество запечатлено со всеми его вопросами, надеждами, казусами, достижениями, запечатлено между величественным и кровавым прошлым и зыбким, но таким желанным будущим, в той самой точке истории, где решается судьба и нашей страны, и европейской цивилизации в целом. Голос нашего поколения – голос именно такого, цивилизационного, перелома. И потому литературный опыт его ценен для каждого думающего читателя.
Лев ПИРОГОВ, обозреватель «Литературной газеты»
 |
Мне кажется, были какие-то брожения в 90-х, которые в следующее десятилетие плавно сходили на нет и постепенно сошли. Вот и все достижения «нашего» поколения. Девяностые были бурным перевариванием и ферментацией смыслов и эстетик советского большого стиля. Ничего другого с тех пор в литературе не возникло; соответственно, и никакого поколения 40-летних (или 30-летних) в нынешней литературе не наблюдается. Никакого нового слова не сказано, Елизаров ничем не отличается от Сорокина, Сенчин – от Бориса Екимова, Прилепин и Шаргунов – от Лимонова – и так далее. Не отличаются ничем, кроме одного: поскольку восприятие притуплено, нынешние неизбежно кажутся пожиже предшественников.
Сергей БЕЛЯКОВ, заместитель главного редактора журнала «Урал»
 |
Писатели нашего поколения ещё не сочинили свои главные книги. Может быть, они просто ещё не сталкивались с настоящим испытанием, вызовом, кроме разве что испытания славой (за парой исключений, ничтожной), деньгами, красивой жизнью – его успешно провалили все, кто мог.
От поколения слишком многого ждали, искали в Пустовой нового Белинского, в Мамаевой – нового Распутина, в Прилепине и Лукошине – нового Горького. Было много ярких дебютов, еще больше шумных дискуссий вокруг дебютантов, но к настоящей славе пока что пробился один Прилепин, к настоящему творческому успеху – Сенчин. Страсти вокруг «нового реализма» кипели в стакане воды. Революции в литературе не сделали, но всё-таки привнесли в литературный мир немного серьёзности, смысла. Впрочем, поколение довольно разнородное. У Натальи Рубановой мало общего с Дмитрием Новиковым или Романом Сенчиным. Неким символом поколения стал семинар молодых писателей в подмосковных Липках. Несколько подающих надежды писателей уже смыло водой времени, но другие сочиняют, пишут, печатаются.
Так что судить о поколении рано, подождём новых книг, а значит, и новых смыслов.
г. ЕКАТЕРИНБУРГ
Опрос провёл Андрей Рудалёв
Добавить комментарий