Встреча с Рейном
№ 2011 / 48, 23.02.2015
На днях на Большой Бронной я встретил Евгения Рейна – он шёл мне навстречу по тротуару, как раз недалеко от театра Пушкина и Литинститута. Сильно постаревший (последний раз я видел его лет семь назад в Доме писателей)
На днях на Большой Бронной я встретил Евгения Рейна – он шёл мне навстречу по тротуару, как раз недалеко от театра Пушкина и Литинститута. Сильно постаревший (последний раз я видел его лет семь назад в Доме писателей), но элегантный, в стильном зелёном пальто, уверенно шагающий, пусть и старческой походкой. Поэт смотрел прямо перед собой, о чём-то размышляя, а может, и вспоминая.
Что это Рейн – я понял не сразу, какое-то мгновение я вспоминал – чьё же это вроде бы знакомое лицо? Мы успели поравняться и разминуться, пока я удостоверился про себя, что он – это он. Я остановился и посмотрел ему вслед, неприятно сознавая, что раздираем противоречивыми желаниями – то ли побежать за Рейном, то ли идти дальше? Но что мне ему сказать? Какую-то высокопарную чушь? Поблагодарить? А за что? И какими словами? И постояв, колеблясь, секунд пять, продолжил свой путь*.
Но я шёл уже совсем в другом настроении – в голове вереницей проносились имена, строки, некие смутные образы и лица никогда мною не виданных людей. Было ощущение приятной взволнованности. И тут подумалось – почему увиденная мельком фигура Рейна так подействовала на меня? Грех сравнивать, но почти на том же самом месте я встречал за последние год-полтора то звезду «Дома-2», то Шендеровича, то Вилли Токарева. Но ни разу в душе ничего не дрогнуло – в лучшем случае любопытство к знаменитости и подмечание каких-то мелочей. И юморист, и певец оказались крошечного роста, а герой телепроекта был одет весьма педерастически и шёл с каким-то смазливым пареньком.
Для начала попытаюсь сформулировать моё отношение к нему – кто такой Евгений Рейн? Живой классик? Нет, он не классик и не гений. Хотя подлинную талантливость отрицать невозможно, у поэта есть немало удачных стихотворений, например, «Монастырь», «Хитроу». Друг мёртвых классиков? Но он не просто «друг», некий знакомый, путавшийся под ногами. Сам факт искренней, взаимообогащающей дружбы великих с ним, и то, что они считали её одним из значительнейших событий в своей жизни, говорит о многом. Одно только то, что Бродский называл Рейна своим учителем, как Маяковский – Бурлюка, что он писал о нём – «лучший певец» (России. – М.А.), свидетельствует о его месте на литературной карте России.
Та эманация необыкновенного, сопровождающая Рейна, отголосок которой мне удалось ощутить, это следствие рождения таланта в нужный час в нужном месте. Смолоду он попал в компанию интересных молодых людей в Ленинграде 50-х, и там его природное дарование получило наилучшую огранку от ежедневной шлифовки с другими дарованиями, которых он огранял в свою очередь. Не все в той тусовке были талантами, но все стремились к лучшему и большему, и знали цену подлинным сокровищам. Кем бы был Рейн, вырасти он в колхозной деревне или заводском посёлке где-нибудь на Урале или в Сибири?
А так он стал живой историей, человеком-легендой, на равных общавшимся с Бродским и Лосевым, с Довлатовым и многими другими. Простая встреча с ним на улице напоминает нам – среди бесконечного множества будничных дел, среди бесчисленных иных прохожих, о высшем, о подлинном. Наверное, вот почему я остановился в растерянности, увидев Рейна, а после шёл к метро, не думая о лужах под ногами…
Нечто подобное я испытал, когда довелось повидать вблизи Горбачёва. Да, генсек – если не пустой человек, то, безусловно, неглубокий и неоригинальный. Но, как говорил тот же Бродский о своей встрече с Михаилом Сергеевичем, «вместе с ним в комнату вошла История». Как ни относись к Горбачёву, но за его спиной – слом целой системы, перестройка, определившая нашу жизнь и кардинально её изменившая. Перефразировав поэта, я бы сказал, что Михаил Сергеевич из тех людей, кому история положила руку на плечо и навсегда оставила отметину. И подобная аура невольно ощущается – подготовленным человеком, как она ощущается и у Рейна. За спиной у Горбачёва находилась Клио, у поэта – Эвтерпа. По улице в тот момент шли сотни человек, но неулавливаемое, хотя оттого ничуть не менее ощутимое «нечто» изливалось лишь от Рейна. Теперь я понял, он – живое свидетельство реальности чуда.
* А правда – что бы я сказал Рейну, догони я его? Вот сейчас перечитываю Карамзина, «Письма русского путешественника». Наш странник, едва прибыв в новый город, спешит то к Виланду, то к Гердеру, то к Лафатеру – безо всякого приглашения, просто поболтать и засвидетельствовать своё почтение. И это его собеседниками воспринимается вполне нормально.
Увы, времена поменялись (и это тема для отдельной статьи). У меня уже был маловдохновляющий опыт знакомства – по образцу Карамзина, с одним уважаемым мною писателем, из чего не вышло ничего путного. Канадская писательница Маргарет Этвуд права – если вам нравится гусиная печёнка, вовсе не следует стремиться познакомиться с гусем. Пусть в памяти у меня останется эта недосказанность-несделанность и возвышенность образа, не разрушенная общением.
Максим АРТЕМЬЕВ
Добавить комментарий