Против всех

№ 2011 / 48, 23.02.2015

Я, честно признаться, представлял себе Сергея Шаргунова немного другим: повыше и позначительней, что ли… А мне навстречу шёл худощавый молодой мужчина (я бы даже сказал, парень), далеко не атлет.

Я, честно признаться, представлял себе Сергея Шаргунова немного другим: повыше и позначительней, что ли… А мне навстречу шёл худощавый молодой мужчина (я бы даже сказал, парень), далеко не атлет. Но крепкое, мужское рукопожатие всё вернуло на свои места. В нём (и в рукопожатии, и в Сергее) с первых минут чувствовалась внутренняя сила. Человека, сильного духом. Современного самурая. И место для встречи он выбрал соответствующее – ресторан японской кухни «Якитория».

Сергей ШАРГУНОВ

– Ни вы, Сергей, ни Ильдар Абузяров, ни Захар Прилепин с Германом Садулаевым не учились в Литинституте. Как вы считаете, насколько сейчас велика роль этой писательской кузницы? Или сейчас такое определение неприменимо к Литинституту?

– Я, параллельно с журфаком МГУ, поступил в Литинститут на семинар поэзии, но учиться там не стал. Действительно, нельзя говорить о колоссальном количестве писателей, которых выпустил Литинститут, тем не менее, мы можем обнаружить, что там учились, к примеру, Виктор Пелевин и Роман Сенчин. Я думаю, что журфак не может научить человека быть журналистом, а Литинститут не может сделать из вас писателя. Но какие-то навыки он, безусловно, даёт. Это уникальный вуз, которого нет больше нигде, и он подтверждение литературоцентричности страны. Мне кажется, что какие-то критические навыки, моменты, связанные с набором представлений о литературе, всё равно полезны.

– Есть что-то общее между писателем и священником?

– В России, наверное, особенно. Не надо забывать, что сыном священника был, например, Чернышевский – сыном саратовского проповедника. Варлам Шаламов был сыном священника. Они отталкивались от этого религиозного опыта. Казалось бы – это прыжок совсем в другую сторону, но проповедничество сближало их с родителями. А стоит перечитать стихотворение Шаламова под названием «Аввакум» – длинное богоискательское стихотворение, тогда становится понятной его близость к отцу. А кроме всего прочего, есть такой писатель, как Андрей Дмитриев, который сказал мне в своё время, что «литература – это такая литургия, которая совершается постоянно». А уже упоминавшийся Сенчин всегда говорит, что «есть некая тайна в литературе, нечто, что можно назвать священнодейством». Не хотелось бы, чтобы эти слова звучали как-то кощунственно, но и проповедничество, и ощущение тайны, и священнодейство, и некоторый цикл отчасти литургического, который связывает эпохи через писателей – всё это, безусловно, роднит писателя и священника.

– Как вы считаете, есть хоть какая-то польза от встреч представителей власти с писателями? Кроме возможности и тем, и другим чуточку пропиариться и поднять свой рейтинг?

– Думаю, есть. Каждый писатель решает сам: Быков или Улицкая могут отказаться прийти на встречу, кто-то приходит и лизоблюдствует. А в принципе, диалог писателя и царя – это вечная тема. Ещё Пушкин представлял свою встречу с императором, когда тот будет спрашивать у него по поводу друзей-декабристов и Пушкин, побледнев, всё равно не отречётся от своих товарищей. Поэтому, если ты приходишь и задаёшь острый вопрос – это, наверное, оправданно. Но, конечно, на него последует лёгкий и удобный ответ. Тут ещё есть один важный момент: при приближении к августейшему телу ты неизбежно масштабируешь вопрос, который ты задаёшь. И та тема, которую ты затронул, приобретает резонанс. То есть, если возмущение плещется и варится в одной колбе, то это одно. А если звучат острые вопросы, то это совершенно другое. История, в которой мы все уходим в «несознанку», ничего не видим и не замечаем – она бесперспективна.

– Как вы относитесь к литературным премиям? В последнее время всё чаще слышатся мнения о том, что премии мешают: писатели специально подстраиваются под них, пишут свои произведения уже с прицелом на попадание в «премиальные листы», рассчитывают на премиальные деньги. Что вы думаете по этому поводу?

– К литературным премиям отношусь скорее хорошо, чем плохо – они подхлёстывают литературный процесс. Конечно, не так часто хороший писатель становится победителем, но многие достойные вещи попадают в шорт-листы. Я думаю, что есть премии более честные и объективные, такие как «Национальный бестселлер» или «Дебют». Но как только мы видим, что премией управляет одна группа лиц, что существует чёткое деление на левых и правых, то тут ситуация близка к нулю. С другой стороны, мне кажется, что сейчас литпроцесс становится более объективным. Я о премиях вообще не думаю, но с пониманием отношусь к тому, что они существуют. Если есть возможность поощрить писателя, почему нет. Я за приток финансов в литературу. Если поддержат ещё одного писателя, даже если мне он несимпатичен, ничего страшного. Поэтому любая премия – это привлечение интереса к литературе.

– Читаете ли вы произведения современных российских писателей? Кто вас удивил по-хорошему в последнее время?

– Я читаю многих. Мне нравится Александр Терехов. Недавно прочитал его новую книгу. Также понравилась его малоизвестная повесть «Бамбаев», хорош также рассказ «Лето». Нравится Наталья Ключарёва, интересный роман «Чёртово колесо» Михаила Гиголашвили. У отца Тихона Шевкунова вышла отрадная книга рассказов и жизненных историй «Несвятые святые». Ну и «Елтышевы», конечно, и «Санькя».

– Одной из главных проблем современного российского литпроцесса Ильдар Абузяров назвал «болото местечковости». Я с ним согласен на двести процентов и пытаюсь это болото в отдельно взятом городе, а именно в Ставрополе, осушить, превратив его в твёрдую почву, на которой можно будет не просто стоять местным писателям, в особенности молодым, но и двигаться вперёд. Какие конкретные шаги, на ваш взгляд, могут помочь в этом? Простое барахтанье в болоте только усугубляет ситуацию, тебя ещё больше засасывает трясина…

– Во-первых, я хочу сказать, что вы, Игорь – большой молодец. Сама идея очень правильная – пытаться преодолеть унылую вязкость местечковости. Надо ориентироваться на центр. Всё-таки в Москве происходят основные процессы, так сложилось. Я не уверен, что это хорошо, но это данность. Надо писать, делать это активно, выходить на новые литературные площадки. Главное – упорство.

– Вы были одно время политиком. Как вы считаете, что должна ещё сотворить наша власть такого, чтобы мы, наконец-то, проснулись? Я не призываю идти на баррикады, но хотя бы пойти на выборы, заставить власть вернуть графу «Против всех», как-то заявить о себе, о том, что мы – не «твари дрожащие». Как вы сейчас относитесь к политике и участвуете ли в политической жизни страны?

– Хорошо вас понимаю. Я, конечно же, считаю, что нужно вернуть графу «Против всех». Люди в сегодняшней России чувствуют социальную депрессию, потому что видят, что совсем ничего не решают в данной ситуации, и воспринимают это как издевательство и унижение. Власть – бронированная, тонированная, её нельзя никак пошатнуть, и она не считается ни с чьим мнением. Это большая проблема, потому что это ведёт к большой психологической подавленности общества. Нам нужно возделывать свой участок – я думаю, что сейчас общественные энергии переместились в литературу и именно в нынешней ситуации фигура писателя укрупняется. От человека литературы зависит очень многое, с ним считаются, у него больше пространства, в том числе для высказывания.

Я не участвую в политике, потому что невозможно участвовать в том, чего нет. Вы же знаете, как я ушёл – меня вытеснили, меня убрали с выборов и разгромили движение «Ура!». А биться головой об стенку ритуально я не готов. Однако всё, что меня возмущает, я прямо высказываю в своих статьях и выступлениях. Я считаю, что нужно не бояться и смело говорить о том, что думаешь, обличать власть за всё то, что вызывает неприятие.

– Как вы относитесь к критике? Помогает она или мешает вам? Назовите несколько, по вашему мнению, наиболее талантливых или наиболее влиятельных современных критиков России.

– Андрей Рудалёв, Сергей Беляков, Кирилл Анкудинов, Валерия Пустовая, Алиса Ганиева, Елена Погорелая. Сейчас появилось новое поколение критиков, они мне особенно интересны. Владимира Бондаренко я считаю собирателем литературных земель. Он с симпатией, без предубеждения и зависти относится к молодым писателям. Где-то наши взгляды могут не совпадать, но, по большому счёту, мне нравится его патриотический настрой, мне нравится, что при этом он достаточно широк, воспринимает самых разных авторов. Мне нравится, конечно, и Пирогов, интересны Быков и Данилкин, и Огрызко, и Немзер, и Юрий Павлов, и Сергей Чупринин.

– Абузяров ездил в Киргизию и Египет, вы – в Чечню и Осетию, у Прилепина есть военный опыт – это становится необходимой чертой современного русского писателя? Или в каменных джунглях городов не хватает настоящих ощущений и жизнь кажется пресной?

– Я думаю, что у каждого это получалось по-своему. У каждого была своя дорога, которая его привела туда. Я, действительно, пытался скрыться за стеной Кавказа в момент общественного разгрома, но, кроме всего прочего, больше хотелось увидеть своими глазами то, что происходило. Не с чужих слов, а самому узнать ситуацию изнутри: что такое война в Осетии и переворот в Киргизии. Поэтому я туда ехал и об этом не жалею. Я думаю, что такие опыты, конечно, подпитывают писателя.

«Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслаждения – Бессмертья, может быть, залог…» – как сказал поэт. Этот опыт есть у Карасёва, у Лимонова с Прохановым. Это, наверное, некое продолжение киплинговской линии.

– «Про меня было написано и пишется очень много злонамеренной или безграмотной неправды. Иногда раздражает, но стараюсь читать о себе равнодушными глазами, как будто через сто лет смотрю с того света и ничего исправить не могу», – сказали вы в интервью, опубликованном в журнале «У книжной полки». Давайте всё же восстановим справедливость. Хотя бы по нескольким основным пунктам дайте опровержение.

– Я стараюсь не запоминать чушь, и уж тем более если что-то помню – не хочу цитировать.

Беседу вёл Игорь КАСЬКО