Вблизи и на расстоянии
№ 2012 / 2, 23.02.2015
Затрудняюсь объяснить, чем так затронула душу книга Валерия Попова «Довлатов». Вообще-то в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей» появилось немало соответственно замечательных изданий.
Затрудняюсь объяснить, чем так затронула душу книга Валерия Попова «Довлатов». Вообще-то в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей» появилось немало соответственно замечательных изданий. Из не так давно вышедших в ЖЗЛ биографий нельзя, к примеру, не упомянуть «Ахматову» Аллы Марченко или «Пастернака», «Окуджаву» Дмитрия Быкова и, вероятно, пропущенные мной ещё какие-то труды о тружениках пера. Но это те случаи, когда «большое видится на расстояньи». А тут оно большим видится вблизи. Потому ли, что Довлатов наш современник и даже ровесник? – для меня даже маленько младший: 1941-го года рождения. Корешок! Или потому, что я успел поработать в местах, ныне именуемых «довлатовскими»: в Питере и много ранее Довлатова – журналистом в той же газете «Советская Эстония» в Таллине? (Сей город в ту пору писался с одним «н», такого названия до сих пор придерживается и В.Попов.) Книга побуждает заново пережить происходившее со страной, породившей и вовремя не оценившей своего писателя.
 |
К началу 60-х я успел две навигации отматросить в Северо-Западном РП (СЗРП – остряки расшифровывали аббревиатуру как Самое Засранное Речное Пароходство). В 1961 году совпали два не связанных между собой заурядных события: студент ЛГУ Довлатов отчислен из университета, а курсант Винонен бросил речное училище с дармовым питанием, денежно-вещевым довольствием, да ещё с перспективой со временем выйти в капитаны, и перебрался на жалкую стипендию в Московский Литинститут.
В то лето я стажировался на первой в Ленинграде «Ракете» – скоростной посудине на подводных крыльях. Отчалив от Тучкова моста, мы выходили из невской дельты на простор «Маркизовой лужи» и брали курс на Петергоф. При оглядке город выглядел ровной полосой неотличимых друг от друга строений. Но по мере удаления от берега начинал из городской горизонтали воздыматься золотистый купол Исаакия. А затем и весь собор, вырастая и как бы провожая, шёл за кормой. Тут-то, на расстоянии, и обнаруживалась, уточнялась его подлинная высота.
А ведь нечто подобное происходит и с явлением любого большого художника. Но если архитектурные подробности шедевра Монферрана с удалением размывались, то личность Довлатова в изображении В.Попова укрупняется даже в деталях. Есть в этом некоторое чудо.
Как же определить поточнее жанр такого повествования? Это и не биография в привычном смысле, и не литературоведческие потуги отразить эпоху через творческий мир писателя, и не панегирик тому, кто в одолении века неизменно пёр против течения. Тут всего помаленьку, но всё хорошо взаимопритёрто и сплавлено в неразъёмное целое. По словам автора, «пишу не для того, чтобы показать, что у Довлатова получилось (это вы все уже с наслаждением прочли), а для того, чтобы показать, как это получилось».
А всё получилось у писателя через трудную жизнь. В.Попов умело показывает, как настойчиво преображает Довлатов свою жизнь в литературу. Критику нет надобности доказывать «мастеровитость» довлатовской прозы. Мастерства-то как бы и нет. Тут, по-моему, применимо цветаевское определение – «искусство без искуса». Сейчас поищу, где у Марины Ивановны про это. Ага, вот:
«Примета таких вещей – их действенность при недостаточности средств, недостаточности, которую мы бы ни за что в мире не променяли ни на какие достатки и избытки и о которой вспоминаем только, когда пытаемся установить: как это сделано? (Подход сам по себе несостоятельный, ибо в каждой рождённой вещи концы скрыты.)
Ещё не искусство, но уже больше, чем искусство…
Каким средствами сделано это явно-большое дело?
– Никакими. Голой душою».
Вполне благоразумно Валерий Попов не вдаётся в традиционный анализ текстов. Так что никаких «уроков Довлатова» мы из его книги не извлечём. Зато увидим одновременно художника и человека – в силу их взаимной неразличимости. Поэтому и автор книги предстаёт одновременно биографом, исследователем творчества и просто наблюдателем по праву близкого знакомства. Издательское предисловие сообщает о большом неудовольствии наследников писателя и даже противодействии изданию В.Попова, якобы порочащему образ Довлатова. И это хороший знак! Потому что кому нужны плоские, так называемые светлые стороны любой личности без выпуклой реальности? Техника В.Попова – светотень, причём весьма динамичная. Его герой – живой неугомонный человек. Теперь он подселён и в мою жизнь, и оказался довольно неудобным соседом. Читаем:
«Все эти предотъездные шатания казались нам вызывающе бессмысленными, особенно с близкого расстояния… Тут Довлатов уже начал всех утомлять. Но он уже был не тут. Вся возмутительная нелепость жизни уже нанизывалась на великолепный сюжет, самый острый и увлекательный…».
По свидетельству В.Попова, довлатовские знакомцы, встречая свои имена и фамилии в его рассказах и повестях, редко себя узнавали. Тем лучше узнаём их мы. Талантливый портрет всегда выразительнее моментального фотоснимка. Именно поэтому девственным прототипам нечего делать на страницах художественной прозы. Тут срабатывает закон поэтического перевода, когда бывает необходимо отойти от оригинала, дабы к нему приблизиться. Припоминается когда-то вычитанное, кажется, у Николая Тихонова: факт, взятый без изменения, есть факт без воздействия. Однако друг-издатель предупреждал: «немного страшно за Вас: писать о близких, продолжая жить с ними, – дело опасное, для отношений разрушительное». И в другом письме предрекал обвинения: «вот, мол, жену не жалеет, живьём в мемуары запихивает». Не любя чрезмерного цитирования, всё же ещё одно высказывание в поддержку довлатовских «измышлений» приведу. Беру его у Мопассана:
«Реалист, если он художник, будет стремиться не к тому, чтобы показать нам банальную фотографию жизни, но к тому, чтобы дать её воспроизведение, более полное, более захватывающее, более убедительное, чем сама действительность».
Довлатов – большой мастер по выворачиванию банальной действительности на её смешную изнанку. Это совсем не сатира, а что-то вроде великодушного снисхождения к слабостям человеческим, в том числе и своим собственным. В нетерпении он пишет издателю своей первой книги в Америку: «…алкаю. Как подлинный стилист, ассоциативно перехожу к запоям. Пью я всё меньше. Точнее – менее много». Такою самоиронией искрит «Эпистолярный роман с Игорем Ефимовым», перечитать который понудила опять же книга Валерия Попова. Кстати, лишь теперь заметил, как поначалу сухие деловые письма Ефимова постепенно становятся несколько шутливее, лучше попадают в тон ответам друга. Юмор заразителен, а Довлатов неизменно веселит окружающих. Между тем писатель, улетев за океан, попал отнюдь не в рай. Впрочем, рая он и не искал. Искал себя. Но… Слово автору книги:
«Всё не то! Есть ли где-то вообще на земле литературная справедливость – или он из тоталитарного СССР переехал в прекрасно организованный сумасшедший дом?»
Да уж, американская жизнь закрутила-таки энергичного и бесхитростного детину на лихой эмигрантской карусели! Человек легендообразующий, он обрастал слухами, в коих сам себя не узнавал (не мистическая ли тут месть прототипов?). В письме Ефимову жалуется: «Новая газета» поместила две статьи о моём антисемитизме. Как ни странно, это доставляет мне всяческие неприятности». Хороша эта отмашка: «как ни странно». Но каково было принимать подобные выпады ему, сыну отца-армянина и еврейки-матери? На самом-то деле не чувствовал он себя ни тем, ни этим, и потому его поведение с людьми было нелицеприятным. Вёл себя всего лишь как верноподданный великой державы, то бишь, могучего русского языка. К вопросу крови интереса не имел, а насчёт окружения признавался: «Я больше абсолютно не в состоянии никого выносить, кроме тех, кого люблю». В книгу Валерия Попова добавить нечего, разве что ещё одно признание из «ефимо-довлатовской» переписки:
«Главная тема моих писаний в самом общем смысле – попытка защититься от хаоса и безумия – через банальность, общие места и воспевание нормы».
Оригинальностью обернувшаяся банальность – чем не загадка таланта Довлатова? Да и только ли его? Тайна того самого искусства без искуса.
Пишу это в первый день сего года, а книга Попова издана в конце 2010-го. Тогда же я о ней услышал. Потом узнал, что книга оказией послана мне с автографом. С полгода ждал, пока подарок дойдёт до Хельсинки. Звонили: книга у меня, передам через того-то. Потом от «того-то» (или той) такой же звонок. Никто не выпускал из рук, не прочитав. Завидная судьба! Даст Бог, ещё доживём до переиздания с фотоиллюстрациями и кусками текста, удалёнными по жалобе родственников писателя, что, конечно же, обедняет книгу. Истину, стало быть, изрёк библейский пророк Михей: «враги человеку – домашние его».
Довлатов ушёл, не дожив до 50-ти. Это нынче и для поэта не срок. Кстати, славный прозаик и стихом владел получше многих «печатающихся граждан» (выражение М.Светлова). При скорби о преждевременном уходе художника обычно возникает сожаление о том, дескать, сколько бы он ещё мог создать! Однако оглядка на классиков этого не подтверждает. Наоборот, можно говорить о завершённости их творчества. Блажен автор, не переживший своих книг! Истинный талант, похоже, потому и уходит, что сделал всё. Спорное, конечно, дело, но некая гармония в этом есть. И никакое тут не открытие, а так, одно из многих размышлений, на каковые наталкивает книга Валерия Попова «Довлатов».
Роберт ВИНОНЕН,г. ХЕЛЬСИНКИ,
Финляндия
Добавить комментарий