БРИГАДЫ КРИМИНАЛЬНОГО ТРУДА. Лев ГУРСКИЙ — Виктор ПРОНИН

№ 2006 / 11, 23.02.2015

Недавно в одном из номеров «Литературной России» был опубликован разговор Виктора Пронина и Леонида Словина о детективах и о том, что с ними связано в нашем представлении. Разумеется, в одном материале затронуть все проблемы жанра невозможно, но разговор зацепил за живое многих, в том числе Льва Гурского, который и писал о детективах, и сочинял оные с учётом собственных критических замечаний. Сегодня мы публикуем разговор Льва Гурского с Виктором Прониным, как нам кажется, разговор получился более острым – сказывается критическая закваска сегодняшнего собеседника.

Виктор Пронин: Итак, Лев, прошлый раз в беседе с Леонидом Словиным мы почти сошлись во мнении, что детективов сейчас никто не пишет, ни у них, ни у нас. Пишут некие криминальные повествования о тонкостях следственной практики и преступных извивах человеческих душ. Причём у нас в основном о душах, у них – о потрясающе красивых, точнее говоря, эффектных событиях, порождённых этими криминальными душами.
Лев Гурский: Ничего сказано, в первом приближения можно согласиться, но теперешняя детективная беллетристика России просто обречена плестись в хвосте у массовых жанров западного образца. Между двадцатыми годами, ознаменованными издательским выплеском отечественного криминального чтива, и девяностыми пролегло семьдесят с лишним лет безвременья. Красная редактура быстро обрубила даже хиленькие литературные традиции, которые шли от Крестовского или «Похождений сыщика Путилина». Пока Европа с Америкой шлифовали свою разномастную пинкертоновщину, Россия довольствовалась идеологически выдержанной жвачкой.
– Крутовато… Если бы ещё поближе к истине… начну с последнего – со «жвачки». Совершенно очевидно, что у них там, в благословенных западных краях, эта самая «жвачка» не менее идеологически выдержана. И у них там требования к идеологии, к так называемому образцово-показательному американскому патриотизму, требования куда суровее, нежели это у нас сейчас, нежели это было у нас некоторое время назад. Мне не один раз приходилось получать «добро» на мои детективы в Министерстве внутренних дел, причём при нескольких министрах. Не надо ужастиков. Отвечал за печать на первой странице рукописи Леонид Николаевич Булгаков. Мы запирались с ним в его кабинете на Житной, выпивали по рюмке водки, он ставил штамп, дату, подпись и говорил: «Там у тебя на сто двенадцатой странице преступники нашли в сейфе магазина банку с крашеной мелочью (краска с рук не смывается несколько дней). Убери эту банку… И с Богом! Ты как, может быть, ещё по одной?»
– Бывало по-разному!
– Конечно! Но бывало и так. Ты сказал, что детективная беллетристика России обречена плестись «в хвосте у массовых жанров западного образца»? Да никогда! Во-первых, потому что мы в те годы не имели этих образцов, они были попросту недоступны. В литературных журналах было немножко Сименона, немножко Агаты Кристи. И всё. А что касается популярности, то за Львом Оваловым или за Аркадием Адамовым читательские очереди выстраивались ничуть не короче, нежели за Агатой Кристи. У них было безвременье?! Какая ещё страна прожила эти семьдесят лет более насыщенно и результативно?
– Не будем о результативности, о ней можно говорить много, долго, убедительно, но сегодня это не наша тема. У нас – детектив. Всемирный шапочный разбор прошёл, к несчастью, без российских беллетристов. Вернувшись в цивилизованный мир с большим опозданием, мы обнаружили, что незанятых литературных ниш давно не осталось. Герои поделены, сюжеты расхватаны, ситуации обкатаны, загадки отгаданы, а пантеон классиков жанра прочно занят бронзовыми бюстами с чужими фамилиями. Сегодня российские издатели ведут меж собою позиционную войну уже за «вторые номера» в обойме: кого из раскручиваемых авторов удастся продать в упаковке «русской Агаты Кристи», кого – в качестве «русской Ионны Хмелевской», и так далее. Назвать Агату Кристи «английской Александрой Марининой» ни у кого язык не повернётся, и правильно.
– Ох, Лев! Как же интересно с тобой разговаривать – всегда есть что возразить! Герои поделены, говоришь ты, сюжеты расхватаны, ситуации обкатаны за «семьдесят лет безвременья»… Как дальше жить-то? Разве что «плестись в хвосте». Прошу меня извинить, но герои, сюжеты, ситуации расхватаны многие тысячи лет назад. Уже после «Гильгамеша» мало что можно было придумать нового в этой области, а после Гомера с литературой вообще можно завязывать, как выражаются наши герои. Да, по части популяризации и цепкости в авторстве мы маленько отстаём, не тот менталитет. Радио придумал, открыл и впервые на практике использовал, отправив сообщение терпящему бедствие кораблю в Арктике… Попов. Александр Степанович. А Западу больше нравится Маркони. Гульельмо. Хотя он возник со своей машиной на два года позже. И документального подтверждений этого факта никто не оспаривает.
– Возвращался к детективу.
– Возвращаемся к «западным образцам». Когда работали Пушкин, Достоевский, Гоголь, российская критика, как и нынешняя, впрочем, призывала следовать западным образцам, поскольку, дескать, наша литература, пребывая в безвременье, как выражаются некоторое критики, безнадёжно отстала. Даже Белинский не удержался от подобных призывов – следовать западным образцам. Есть, есть у нас в крови нотка самоуничижения. Или скажем иначе – русские всегда готовы предъявлять к себе более суровые требования, нежели представители западной цивилизации. Их-то уж в этом никак не заподозришь.
– Вывод?
– Я не думаю, что наш детектив так уж плох. Да, Маринину не назовёшь русской Агатой Кристи. Но есть, есть нечто обнадёживающее в этом направлении. Меня как-то назвали «русским Сименоном».
– Шутка?
– Если тема не допускает шуток – это несерьёзная тема. Не я сказал, это сказал другой умный человек.
– Возвращаемся к детективу.
– Да, к детективу. Может быть, хватит нам в этом разговоре бесконечно и беспричинно раскланиваться перед Западом и топтаться по собственной литературе. В конце концов, говоря о западном детективе, мы вынуждены всё время ссылаться на несколько имён. Мы и в нашей литературе можем ссылаться на такое же количество имён. Есть тот же Акунин, есть тот же Словин, о присутствующих говорить не буду, хотя и их можно бы упомянуть, есть прекрасный писатель Сергей Александрович Высоцкий, и нам с тобой предоставляется возможность поздравить его с юбилеем – Сергею Александровичу в эти дни исполнилось семьдесят пять!
– Охотно присоединяюсь!
– Мы можем весело смеяться, пожимать плечами или совершать другие телодвижения, но у нас есть так называемая «женская детективная литература». Какая страна может похвастаться столь мощным всесокрушающим литературным потоком?
– Тут, без сомнения, мы впереди планеты всей, это бесспорно. На мой взгляд, это феномен отчасти социальный, отчасти экономический. Ещё недавно был период, когда казалось, что потребитель детектива – мужчина. Тогда женского детектива фактически не существовало, и женщин даже переделывали в мужчин. Так случилось с Юлией Латыниной, которая как автор детективных романов провела несколько лет в мужском обличье. Ей придумали не только новое имя – Евгений Климович, но на последней странице обложки сделали ужасное фото, где Юлю декорировали под мужчину. А потом, наконец, были проведены маркетинговые исследования и выяснилось, что, во-первых, женская аудитория вообще хорошо относится к детективу и, во-вторых, появилась прослойка женщин-домохозяек, которым необходимо себя занять. Тогда были срочно делегированы пишущие дамы. А ещё мужчины под женскими псевдонимами. А ещё разнополые коллективы, которые и автором-то трудно назвать. Скорее уж – механизмом для изготовления текстов. Таким образом, криминальное чтиво в России – процентов на 90 – чистый бизнес. Мы переняли у Запада конвейер вместо того, чтобы перенять высокие критерии, которые там предъявляется чтиву даже среднего уровня. В погоне за прибылями издатели сознательно оглупляют публику. Нынешняя «фабричность» убивает жанр, снижает планку. В понятии публики детектив и «бульварное чтиво» уравниваются. И когда издателю приносят что-нибудь штучное, он задумается: нужно ли вообще это печатать? Или лучше запулить ещё один тиражик Донцовой?.. Между прочим, Донцова – стопроцентно «сделанный» издательством автор-гомункул, притом что реальная мадам действительно существует. Перед нами – высшая и последняя стадия издательских манипуляций. Обычная гражданка, взятая из гущи жизни, обтёсывается до размеров необходимой схемы. Был человек – стал проект. Просчитывается всё: возраст (не слишком юная, но и не совсем старушка), внешность (не красавица, но и не крокодил), даже имя. В реальности её зовут Агриппина, но простоватая Груня явно выпадает из концепции. Стало быть, Груню побоку. Даёшь Дарью. Д.Д. Брэнд пойман. Теперь за дело берутся редакторы, которые причёсывают графоманские творения любительницы мопсиков, чтобы там хотя бы подлежащее со сказуемым были согласованы и герои не меняли имена по ходу… И всё! В печать! «Пипл хавает», как цинично выразился Богдан Титомир, ныне совершенно забытый эстрадный певец.
– Да, всё это так. Более того, могу добавить от себя и поддержать тебя в этом твоём разоблачительном пафосе. Как-то во времена моего писательского рассвета, это был конец девяностых годов, ко мне пришли симпатичные ребята, положили на стол готовую рукопись и сказали: «Поставь вверху свою фамилию и получи деньги». И положили на стол упитанную такую зелёненькую пачку. Сумма в несколько раз превышала сегодняшние мои гонорары. Я отказался.
– Сожалеешь?
– Когда как… По-разному бывает. В зависимости от состояния кошелька. Несколько раз приглашали в очень серьёзное издательство за стол переговоров. Солидно всё так было обставлено, с кофием, с коньяком… Так, дескать, и так, подключаем к тебе бригаду…
– Согласился?
– Да. Уж больно уважительно со мной разговаривали, кто устоит? Но пока до дому добрался, самолюбие взыграло. И потом, тогда меня хорошо печатали… В общем, позвонил, отказался.
– Сожалеешь?
– Когда как… А однажды мне пришлось разговаривать с одним издателем – он уже давно издаёт свою серию и не собирается её прекращать… Я сказал ему, что, дескать, видимо, хорошую бригаду удалось собрать. Он рассмеялся: «Какая бригада, Витя… Бригадир хороший попался», – и он постучал себя кулаком в грудь.
– Наконец-то ты подтвердил всё мною сказанное!
– Не всё, Лев, не всё… Ты опять умудрился отвесить поклон в сторону Запада и опять потоптался по своим. Особенно мне понравилась твоя фраза… «У Запада высокие критерии к чтиву среднего уровня» и нам бы, мол, перенять такое вот отношение, а то мы допускаем недостаточно высокие требования к нашему чтиву среднего уровня. Нечего валять дурака, Лев! Ты хочешь сказать, что на Западе книга – это гуманная, просветительская акция? Там это тоже бизнес. И не на девяносто, а на все сто процентов. А если что-то издаётся бесплатно, то к этим книгам и к этим издательствам надо попросту присмотреться – на кого работают? Я, конечно, не имею в виду учебники и вообще школьную литературу – во многих странах этот жанр финансирует государство, озабоченное тем, чтобы внедрить в сознание учащихся национальные духовные ценности.
– Кстати о национальных духовных ценностях. Как известно, школьный курс литературы не прививает любовь к русской классике, а настраивает против неё: всё то сложное, что внедряется насильственно, вызывает лишь раздражение. Чтобы спасти нашу классику, необходимо срочно произвести радикальную перестановку в школьной программе, заменив русскую классическую литературу мировой детективной. Пусть, например, вместо Пушкина ученикам вдалбливают Конан-Дойла, вместо Гоголя – Сименона, вместо Толстого и Чехова – Рекса Стаута и Эда Макбейна.
– Шутка? Чтобы спасти русскую классику, нужно изъять её из школы? Толстого и Чехова заменить Стаутом и Макбейном? Ты это всерьёз?
– Нет, послушай… Стоит ли заранее отвращать юношество от вершин отечественной словесности, достичь которых по-настоящему удастся лишь в зрелом возрасте? Всё равно высокие шедевры школа использует утилитарно, пренебрегая их эстетикой и упрощая великие тексты до размеров несложных этических схем (кто подтолкнул Катерину с обрыва? за что Тарас Бульба убил своего сына? зачем Герасим утопил Муму?). Между тем в основе добротного детектива – точно такие же схемы, вдобавок не замутнённые никакими нравственными аномалиями. Ибо всякое традиционное сочинение подобного рода выстроено на незыблемом фундаменте простых и ясных постулатов. Добро всегда право, зло всегда неправо, жизнь человека бесценна, преступление влечёт за собой наказание, и так далее. В этом смысле Агата Кристи гораздо привлекательнее Достоевского, а её персонифицированные орудия справедливости, Эркюль Пуаро и мисс Марпл (в чьих методах напрочь отсутствуют элементы садизма), – без сомнения, нравственнее Порфирия Петровича…
– Агата Кристи привлекательнее Достоевского? С ним надо поступить так же, как с Толстым и Чеховым? С той лишь разницей, что заменить на Агату Кристи, а не на Стаута и не на Макбейна? Согласись, это уже заявление не писателя, это в тебе заговорил критик? В таком случае вопрос: почему критик Роман Арбитман пишет романы под именем Льва Гурского?
– Спасибо, Витя, за вопрос… Я и сам хотел внести ясность, здесь некоторая путаница, читатели опять же в заблуждении. Помимо нормального авторского тщеславия есть ещё нечто вроде авторской этики. Изначально я выступал как литературный критик. Когда критик свою прозу подписывает собственным именем, это нехорошо и неправильно. Ипостаси надо разделять. Иначе критик кого-либо обругает, а его спросят: а сам-то? Вот я и решил, что писателя Арбитмана быть не может. Даже телефонное интервью газете «Фигаро» я давал от имени Гурского изменённым голосом на ломаном русском… Есть, впрочем, ещё одна причина. Разнообразные маски – насущная необходимость не только актёра, но и литератора. Человеку дано от природы право лишь на одну жизнь, а так хочется обмануть судьбу и прожить несколько жизней, причём параллельно. Смотрите: критику Арбитману – сорок четыре года, а писателю Гурскому – шестьдесят четыре. А есть ещё Рустам Кац, автор «Истории советской фантастики»… Старику уже далеко за восемьдесят, между прочим.
– Ну уж коли писателю Гурскому шестьдесят четыре года, а фантасту Кацу далеко за восемьдесят… почему бы им не порассуждать о старом, добром советском детективе?
– Охотно. Когда ещё представится такая возможность… Криминал сегодня проник во все поры нашего общества – в том числе и в ряды правоохранителей. Но едва ли по числу мздоимцев или садистов в униформе вчерашняя милиция сильно уступала сегодняшней. Однако дистанция между недавним кумиром публики телесыщиком Пал Палычем и книжными «ментами погаными», от которых следует держаться подальше, пройдена за рекордно короткий срок. Уголовник, человек из зоны, стал вытеснять сыщика с должности положительного героя. Честное слово, я очень скучаю по вайнеровскому Стасу Тихонову, по адамовскому инспектору Лосеву, по тому же Пал Палычу…
– Извини, Лев, я тебя перебью… на радостной ноте… Выходит, я тебя всё-таки переубедил за время нашего разговора – выходит, не одной только «идеологической жвачкой» питались мы все семьдесят лет«безвременья», уж коли заскучал ты по героям этой самой «жвачки», и Адамов, и Вайнеры работали как раз в то самое время…
– Что делать, самые тяжёлые годы юности вспоминаются со слезами счастья и умиления… Особенно сейчас, при всеобщем и повальном торжестве «чёрного романа». Смотри, что происходит… Меньше чем за десятилетие милицейская «производственная» проза окончательно эволюционировала в сторону пресловутого «чёрного романа». При этом постсоветские литераторы далеко обошли западных коллег по части агрессивности. Речь идёт не о количестве трупов или сцен насилия на единицу печатной площади, вопрос в ином. В отличие от западного образца, постсоветский детектив принялся ставить под сомнение сами базовые аксиомы. Одни названия чего стоят! «Смотрю на мир глазами волка», «Возвращение Жигана», «Крестные братья», «Я – вор в законе», «Жизнь бандитская», «Убийство как профессия»… На книжные прилавки легли растиражированные сочинения Владимира Шитова, Бориса Бабкина, Александра Ушакова, Евгения Сухова и других. Авторы, словно сотканные из разочарованности в быстром достижении всеобщего счастья, бросились менять моральные ориентиры на противоположные. Роскошь супермаркетов действует на нервы? Так восхвалим же тех, кто раскокает наглую витрину булыжником! Прагматизм деловых офисов нам неприятен на вкус и на цвет? Так воспоём же уголовную романтику лагерных зон и блатных хаз! Стражи правопорядка плохо работают? Так поскорее же восславим Ваньку-Каина и Соньку Золотую Ручку, завсегдатаев тюремных камер!..
– Лев, прости пожалуйста за занудство, но ты опять ссылаешься на некие «западные образцы». Мне это непонятно. Если бы речь шла о штанах, автомобилях или, куда ни шло, о милых моему сердцу швейцарских перочинных ножах, я бы мог с тобой согласиться. С трудом, но согласился бы, преодолел бы себя. Но когда речь идёт о литературе – какие западные образцы могут быть? Тебя потрясло безнравственностью и агрессивностью название романа «Крёстные братья»? А от «Прирождённых убийц» ты в восторге, потому что это «западный образец»? Да, есть такое направление в нашей детективной литературе – с повышенной агрессивностью, с кошмарными издевательствами, с пренебрежением и к мужскому, и к женскому достоинству, с реками крови… Есть. Но согласись – всё это идёт от пресловутых «западных образцов». За семьдесят лет «безвременья», как ты выражаешься, всего этого и близко не было в нашей литературе. А сейчас и писатели не самого высокого пошиба, и простодушные и доверчивые наши читатели бросились на всё это именно как на некий образец, дескать, вот как должна выглядеть настоящая литература! А живопись? Да, у нас долгое время отдавалось предпочтение традиционной живописи. В своё время «Огонёк» целый год на своих вкладках печатал шедевры Дрезденской галереи и не печатал «Чёрный квадрат» Казимира. Тот же «Огонёк» постоянно печатал, прости, лучшие произведения советских художников – Сарьян, Лактионов, Ромадин, Нисский, Петров-Водкин, Кончаловский, Пластов – им несть числа. Да, была «бульдозерная выставка», да, с ней поступили не лучшим образом – в полном соответствии с нравами того времени. Но где шедевры с этой выставки? Они что, они все до одного погибли под гусеницами? «Метрополь» тоже был принят без большого восторга, но его переиздают и сейчас. Писатели из этого сборника не нуждались в западных образцах. Возвращаемся к живописи… В Рязани, Вологде, Ярославле молодые талантливые ребята устраивают выставки – авангард, абстракционизм, сюр, формализм… Из роскошных западных альбомов они узнали, как должна выглядеть настоящая живопись. Бедные ребята, загубленные судьбы! Уже и Запад давно отказался от этих поделок, а до них только докатилось… И литературные «образцы» до нас только докатились. Пережуём, перемелем, мука будет.
Я знаком с тем потоком детективной литературы, которая идёт сейчас в издательства. Не многим удаётся преодолеть священные стены этих «фабрик грёз», но я не об этом. Когда западный профессионал садится за роман, он холодным своим, грамотным и чётким умом понимает, что от него требуется – сюжет, красотка, поверженный злодей, и побольше действия, действия и ещё раз действия. Он знает – это залог того, что по книге будет фильм. Ради фильма она и пишется. А когда наш простодушный товарищ садится писать роман, допустим детективный роман, он знает, он чувствует, что должен рассказать о своей деревне, о сельском кладбище, он должен описать грозу, которая однажды накрыла его в поле, он обязательно расскажет о трепетном алкоголике из соседнего двора, который всю зиму для автовладельцев расчищает подъезд от снега… И уж потом расскажет, как убили этого алкоголика, за что, каким образом… И так далее.
У нас не самые лучшие машины и штаны, говорят, дороги оставляют желать лучшего, но у нас обалденные дураки, нам бы беречь наших дураков, лелеять их, они украшают нашу жизнь и делают её неповторимой. И не надо бы нам менять Толстого, Чехова и Достоевского на Стаута, Макбейна и Кристи, хотя я уверен, на Западе не возражали бы против такого обмена. Что-то должно оставаться нетронутым, что-то должно быть под запретом. Вот скажи, Лев, у тебя есть что-то под твоим литературным запретом, твоё литературное табу?
– Есть, конечно, есть.
– Поделись.
– Люблю ругаться вслух, но не люблю матерной ругани в тексте и стараюсь её, по возможности, избегать; смачные словечки, начертанные кириллическим шрифтом, выглядят плоско, грубо и глупо, как ночная ваза на обеденном столе. Люблю женщин, но уклоняюсь от эротических сцен; если никак не увернуться, пытаюсь сделать эти сцены максимально ироничными и асексуальными. Каждый романист, пишущий ОБ ЭТОМ, так или иначе вынужден задействовать свой личный опыт, для пущей достоверности. Так вот: я не хочу заниматься эксгибиционизмом, во-первых, и выставлять дорогих мне женщин на всеобщее обозрение, во-вторых. Я пишу политические триллеры – жанр, где постельные сцены не обязательны. У писателя задача принципиально другая: опираясь на реальность, сконструировать невероятную ситуацию, поместить туда героя и заставить выпутываться его оттуда с наименьшими потерями. «Коридоры власти» – просто наиболее удобный фон для развития сюжета; все знают, что «наверху» всегда происходило и происходит нечто таинственное и опасное, а потому многие готовы поверить любой невероятной выдумке. И без писателя нормальный российский обыватель знает, что закон слаб, мафия сильна, власть коррумпирована, простой человек беззащитен. В своё время советская критика обвиняла западную массовую культуру в том, что она-де «отвлекает трудящихся от классовой борьбы». Признаться, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы отвлечь трудящихся на часок-другой от угрюмой реальности. Пусть все, кто берётся за чтение моих произведений, заранее понимают их игровой, невсамделишный характер. Я специально пишу в жанре политической фантасмагории, чтобы читатель, доверчиво следуя за кошмарными извивами моего сюжета, в какой-то момент вдруг сказал себе: «Ну нет! Это ни в какие ворота уже не лезет!» И расхохотался бы. И ему бы полегчало. Игра есть игра. Чем меньше будет мрачного серьёза, тем лучше…
– Прекрасные слова! Может быть, ими и закончим?
– Почему бы и нет… На чём-то надо заканчивать.
– Недавно редакция «Литературной России» задала мне вопрос: «Есть ли будущее у детектива?» Я ответил, что у детектива прекрасное будущее, что у детектива всё впереди. А ты как думаешь!
– Поживём – увидим. Должен выжить.
– Как-то ты уж больно осторожно…
– Жизнь научила… Знаешь, у жизни есть одно хорошее качество – непредсказуемость.