Дело в характере

№ 2013 / 2, 23.02.2015

Исполнилось 80 лет заслуженному художнику России, почётному гражданину Нижнего Новгорода Киму Ивановичу Шихову. Он родился в глухом архангельском посёлке переселенцев

Исполнилось 80 лет заслуженному художнику России, почётному гражданину Нижнего Новгорода Киму Ивановичу Шихову. Он родился в глухом архангельском посёлке переселенцев, испытал на себе все возможные тяготы жизни, но всё-таки осуществил свою мечту и стал признанным мастером, чьи картины находятся в фондах лучших художественных музеев страны.

– Ким Иванович, вы можете свой долгий творческий путь распределить на какие-то периоды или иначе его как-то разграничить, исходя из определённых достижений, создания особо значимых для вас картин?

– Искусствоведы, которые следят за моим творчеством, отмечают постоянство моих художественных взглядов и то, что мои картины узнаваемы. Но какие-то отдельные периоды вычленить, думаю, можно. Первый – это моя работа над дипломом в академии. Я тогда внутренне устремился к Северу, любил картины Кента, Дейнеки… потому и дипломная работа была посвящена моим родным местам. Но её в академии не приняли. Когда закончилась защита, то декан вышел к нам и сказал: «Ким, у тебя всё нормально, тебе поставили четвёрку». Я был ошарашен: «Как четвёрку?!» Я являлся персональным стипендиатом, учился отлично и тут вдруг единственная четвёрка. Как я потом узнал, художник Моисеенко, с которым мы затем подружились, сожалел о том, что я как бы поддался «западной радиации».

– На самом деле этого не было?

– Ну какое там влияние. Просто я пошёл по пути, который сейчас окрестили как «суровый реализм». Мне хотелось достичь максимальной выразительности холста. Меня и обвинили, что это уже не живопись, а большой трёхметровый плакат на холсте. Для меня это был шок. Но это первый мой самостоятельный период в постижении живописи. С этого я начинал.

– Полотно «Романтики» того периода?

– Нет, оно появилось немного позже, в 1963 году. До этого в 1962 году была написана «Волга у Васильсурка» и некоторые другие работы. Над нами шефствовало министерство речного флота, и у каждого художника был бесплатный билет на любое судно в любой точке Советского Союза. Тогда как раз шло наполнение будущего Казанского водохранилища и виды открывались потрясающие. Берега красные. И вот из тех этюдов у меня и возникла идея написать эти красные берега. Но к тому времени мне было уже мало чисто плакатной декоративности, меня потянуло на сложность цвета. Я хотя и старался сохранить выразительность, но и пытался экспериментировать, отсюда такие густо красные берега, жёлтые облака. Но потом это ушло, и я вновь вернулся к первоначальной открытости, декоративности цвета и графики. Я понял, что сложная живописная гамма, живописное месиво очень привлекательны, но мне это не дано, я с этим не справляюсь, поэтому и вернулся к плоскостному, графическому, декоративному решению холста. Это три периода в моей творческой жизни. Но в принципе, когда меня спрашивают, как я выработал свой стиль в живописи, я всегда отвечаю: не вырабатывал я ничего. Всё, видимо, складывается от характера, от ощущения нашей природы как родной, естественной для меня – северянина.

– Отсюда и какая-то внутренняя резкость, угловатость в её изображении?

– Да, наверно, это характер видимой, воспринимаемой мной природы, натуры. Я, когда творю на холсте, ничего не придумываю. Всё это я вижу в самой природе. Когда я рисую дерево – а я очень люблю рисовать деревья, особенно сосны (они никогда одна на другую не похожи, у них у каждой свой характер) – то пытаюсь отобразить их индивидуальность. Один раз на выставкоме меня упрекнули коллеги, что я ёлки уж совсем графически вычертил. На что я им был вынужден заметить: это не ёлки, это пихты (а они этого дерева как следует и не знали), у которых свой особый характер. Это дерево в природе действительно будто вычерченное – чёткое, строгое. Хотя да, какие-то детали я усиливаю, но всё это делаю для того, чтобы полнее до зрителя донести своё восприятие увиденного и пережитого, свои ощущения. Иногда и цвет делаю более напряжённым. Но в этом, повторюсь, нет самоцели, вычурности. Просто иногда ходишь по выставке и удивляешься – все под одно, все одинаковые. Но ведь художник должен показать зрителю то, что он в обыденном, множество раз виденном не заметил, не ощутил, не пережил. Нужно суметь остановить зрителя у своего полотна. Однажды один из художников, впервые приехавших в Нижний, меня восхищённо спрашивал: «Вы почему не пишите свой город с набережной? Это же так красиво». На что я ответил: «А почему ты не пишешь свой Ярославль?» Потому что привыкли, не воспринимаем его особым взглядом.

– Мне вообще кажется, что в определённом смысле нашему городу, как это ни покажется парадоксальным, потрясающе красивые виды в сторону Стрелки, Кремля сослужили не добрую службу. Художники «вцепились» в них и буквально измусолили – очень часто изображая одинаково, маловыразительно, используя заштампованные ракурсы, смотря на эту красоту одним и тем же взглядом. Хотя город наш огромный, интереснейших мест в нём много. Но наши художники (я говорю о том, что вижу на выставках) либо бесконечно рисуют одни и те же купола церквей, либо Стрелку, либо Кремль. Почему они не идут в понимании города через собственные, непосредственные ощущения каких-то одним им дорогих мест? Почему в их работах нет сакрального, глубинного переживания проходящего времени, связанного с непосредственными местами в нашем городе, где большинство из них появилось на свет, влюблялось, создавало семьи, рожало детей, теряло своих родителей, друзей и близких, да и сами когда-то, каждый в свой черёд, уйдут из этой жизни по тем же городским улицам? Почему нет восприятия города через собственную судьбу? Или на самом деле художник не может найти вдохновения в том, о чём я говорю, и его перебивают в творчестве такие, выдающиеся по своей красоте, виды?

– Знаете, вы правы. Абсолютно надо всеми моими коллегами (и молодыми, и старшего поколения) довлеет стереотип. Они много пишут знаковые места Нижнего Новгорода и не видят вокруг огромного города с великой историей, удивительнейшей архитектурой. Тут им не хватает того внутреннего ощущения, которое было присуще Юрию Адрианову. Он посвятил себя полностью нижегородчине.

– Мне кажется, что не очень важно чисто иллюстративно отобразить город для следующих поколений. Я перерыл множество альбомов, книг, журналов, но ничего не смог найти, что бы передавало атмосферу того удивительного мира, в котором мне ещё довелось жить. Есть немного фотографий, но нет «законсервированного» личного чувства посредством искусства. А ведь только ему с этой задачей под силу справиться. Хотя от того времени достаточно оставлено пейзажей Стрелки, Волги, Кремля… Но ведь я-то помню другое состояние жизни, от которой ничего не осталось. Нет тех улочек, со старинными липами в три обхвата и старыми купеческими домами, которые ещё, как мне кажется, совсем недавно украшали Нижний Новгород. Всё снесено, всё уничтожено. А ведь всё это, о чём я говорю, передавало не столько архитектурный облик города, сколько пространство человеческой жизни, исторического бытия.

– У нас есть художник Дмитрий Ганин, у которого есть начало такого подхода к живописному отображению города. Допустим, его картина «Дворик на Ильинке». Он вроде бы написал конкретный дворик, но символизирующий всю улицу, всю слободу. В его работах город воспринимается целостно и очень лирично, неожиданно, непривычно. Есть художник Владимир Семиклетов. Он тоже по-особенному передаёт состояние города. Он создал целую серию работ в этом плане. Да, отображая город, не надо становиться иллюстраторами, документалистами, репортёрами. Нужно передавать ощущения, и у этих двух художников это есть. Может быть, не столь масштабно, но всё-таки… Я думаю, что Нижний пока ждёт своего художника.

– Чтоб закончить эту тему, я выскажу ещё одну мысль общего плана. Часто читая произведения своих коллег, я отмечаю, что главному герою их рассказа зачастую не хватает жизненной фактуры, из которой и строится характер, рисуется образ, его внутреннее эстетическое, этическое, философское наполнение. Они берут отдельно взятый отрезок существования героя рассказа и его описывают. Получается неживой, схематичный персонаж. Я пытаюсь объяснить авторам, что в произведении не хватает ощущения героя. Читатель не понимает, чем этот герой жил до рассказываемого события и что будет происходить в его жизни дальше. На это мне стандартно отвечают: «Нет, мы пишем именно и только этот момент его жизни, и всё. Что было до того и что будет потом – не так важно». Но ведь в этом-то и вся ложь написанного. Ты можешь описать один час из жизни своего героя. Но ты, автор, должен знать, как он прожил свою жизнь до этого часа и как он будет жить после. И только тогда жизнь героя рассказа будет художественной правдой, а не придуманным тобой маленьким этюдиком, который, по большому счёту, пока мёртвый. Я с прискорбием отмечаю, что это ощущение и это понимание своей работы как рождение, создание живого образа из современного искусства всё более и более уходит.

– Мне думается, что на то, о чём мы сейчас говорим, на состояние современного искусства, непосредственно влияет ещё один очень важный аспект – так называемый общественный социальный заказ, который сегодня существует. И чиновникам, и большинству зрителей и читателей хочется в произведениях документализма. Город на картинах они хотят узнавать сразу, без внутренней работы, без напряжения. Они не понимают, что факт того или иного изображённого здания – это ещё не искусство.

– Художнику должно быть всё равно, как его работу оценивает тот или иной клерк. Чиновник может заказывать художнику всё что угодно, как угодно наставлять его. Но любой человек, посвятивший себя искусству, должен понимать – сегодня этот чиновник есть, а завтра его не будет, а ты должен работать, в силу Богом данных способностей, данного таланта, на века.

– И тут дело не в деньгах, которые ты можешь получить или нет по воле этого чиновника. Дело в характере творца. Сегодня я такого характера в нашем городе не вижу. А если он и появится, то должен знать, что его будут травить, говорить, что он ничего не умеет, будут про него распускать сплетни, обвинять в бездарности. Как трудно выходил Серёжа Сорокин со своими помойками и бомжами. Все обвиняли его в том, что это не тема. Но он выдержал характер и стал художником. Сегодня его работы – это уже тема. И здесь я не соглашусь с вами, что любой художник должен на это идти. Да нет, как раз далеко не любой с такой ситуацией справится.

– Безусловно, речь может идти только о настоящем художнике, собирающемся служить искусству, а не себя пропагандировать в нём. Но ведь я почему затеял весь этот разговор? Я всё подвожу к созданной вами целой галерее портретов. Начиная с портрета Бориса Пильника и заканчивая работой, посвящённой памяти Юрия Адрианова. Всегда это работы нестандартные, в которых ощущается самостоятельный подход. Это не переписанные красками фотографии, что теперь происходит сплошь и рядом, а какое-то новое проникновение в образ. Почему у нас никто больше таких портретов не пишет?

– Жанр портрета – мой любимый жанр. Для меня необходимо, прежде чем я возьмусь за работу, понять характер человека, его образ жизни, его мировоззрение и много ещё чего. Мне важно всё это сконцентрировать и найти в работе какой-то особый ход, который бы наиболее раскрывал образ портретируемого. Я не могу писать без ощущения среды, в которой живёт герой портрета. Вот тот же портрет Пильника с трудом прошёл на выставку «Большая Волга», а теперь хвалят. Меня упрекали – изобразил какого-то книжного червя. А он именно таким и был по образу жизни, по своим интересам, по характеру. Или вот портрет писателя Валентина Николаева, где он изображён с ружьём, на просторе. А я его иначе и не мыслю. Поэтому портрет и трудный жанр – необходимо найти и отобразить что-то самое главное, коренное в характере и жизни человека, чтобы работа по-настоящему получилась.

– Я раньше думал, что во время работы над портретом, по мере «вживания» художником в образ, для него раскрывается и сам человек. Это так?

– И так, и не так. У меня есть портреты, которые я писал по просьбе друзей. Так вот, когда я заканчивал их, то мне открывался уже совершенно другой человек, нежели тот, которого я начинал изображать в начале работы. Но в основном я пишу портреты тех людей, к которым у меня уже выработалось отношение, образ которых, в силу моего понимания их характера, во мне уже созрел. И тут я должен высказать своё удивление художниками ХIХ века, которые оставили нам блестящую галерею портретов великих деятелей русского искусства. А ведь только два из них были написаны с натуры. Но насколько художниками было пережито внутри себя творчество этих людей, что портреты получились глубокими. А ведь в большинстве своём они писали с фотографий. Но у них получились не искусные рисунки, а именно портреты. Это удивительно! Это высший пилотаж художника. Поэтому, если такая работа получилась достойной, то для художника это большая удача.

Беседовал Валерий СДОБНЯКОВ,
г. НИЖНИЙ НОВГОРОД

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.