Три девятки, туз червей

№ 2013 / 6, 23.02.2015

Российская Дума с показным гневом обрушилась на русский мат; при этом депутаты уже «подумывают» и о том, как бы убрать мат из произведений классической литературы. Приведённая ниже статья о Пушкине

Российская Дума с показным гневом обрушилась на русский мат; при этом депутаты уже «подумывают» и о том, как бы убрать мат из произведений классической литературы. Приведённая ниже статья о Пушкине одного из лучших современных прозаиков и эссеистов Алексея Биргера («По ту сторону волков») наглядно показывает, куда нас могут завести запретительные меры чересчур ретивых депутатов.

Владимир КОЗАРОВЕЦКИЙ


У Пушкина есть одиозное стихотворение, которое поминают не без некоторой стыдливости или с расшаркиваниями, что, мол, «гению всё дозволено»:

Сводня грустно за столом

Карты разлагает.

Смотрят барышни кругом,

Сводня им гадает:

«Три девятки, туз червей

И король бубновый –

Спор, досада от речей

И притом обновы…

А по картам – ждать гостей

Надобно сегодня».

Вдруг стучатся у дверей;

Барышни и сводня

Встали, отодвинув стол,

Все толкнули <целку>,

Шепчут: «Катя, кто пришёл?

Посмотри хоть в щелку».

Что? Хороший человек…

Сводня с ним знакома,

Он <с б…> целый век,

Он у них, как дома.

<Б…> в кухню руки мыть

Кинулись прыжками,

Обуваться, пукли взбить,

Прыскаться духами.

Гостя сводня между тем

Ласково встречает,

Просит лечь его совсем.

Он же вопрошает:

«Что, как торг идёт у вас?

Барышей довольно?»

Сводня за щеку взялась

И вздохнула больно:

«Хоть бывало худо мне,

Но такого горя

Не видала и во сне,

Хоть бежать за море.

Верите ль, с Петрова дня

Ровно до субботы

Все девицы у меня

Были без работы.

Четверых гостей, гляжу,

Бог мне посылает.

Я <б…> им вывожу,

Каждый выбирает.

Занимаются всю ночь,

Кончили, и что же?

Не платя, пошли все прочь,

Господи мой боже!»

Гость ей: «Право, мне вас жаль.

Здравствуй, друг Анета,

Что за шляпка! что за шаль,

Подойди, Жанета.

А, Луиза, – поцелуй,

Выбрать, так обидишь;

Так на всех и <встанет х…>,

Только вас увидишь».

«Что же, – сводня говорит, –

Хочете ль Жанету?

В деле так у ней горит.

Иль возьмёте эту?»

Бедной сводне гость в ответ:

«Нет, не беспокойтесь,

Мне охоты что-то нет,

Девушки, не бойтесь».

Он ушёл – всё стихло вдруг,

Сводня приуныла,

Дремлют девушки вокруг,

Свечка <уж оплыла.>

Сводня карты вновь берёт,

Молча вновь гадает,

Но никто, никто нейдёт –

Сводня засыпает.

Вроде бы, похабщина – или полупохабщина, – озарённая лёгкостью и юмором гения. Теперь выделим несколько моментов, которые так или иначе отмечались разными исследователями, но, которые, как нам кажется, никто не попытался изложить во внятном и суммированном виде.

1) Стихотворение пишется в первую годовщину казни декабристов (1827 год, самый вероятный месяц – июль).

2) По обычаю, который бытовал в народе, палачам доставалась не только одежда казнённых – после казни они имели право на бесплатное посещение борделя (ещё со времён Ивана Грозного палач после казни имел право «любую девку за бесплатно тащить»).

3) Другие посетители после этого долго обходили стороной девок, «замаранных» палачами, – бордель нёс не только прямые убытки (бесплатное обслуживание), но и косвенные: многие постоянные клиенты предпочитали отправляться в другие места, узнав, кого бордель «обслужил». Именно это и происходит в стихотворении: «…Мне охоты что-то нет, Девушки, не бойтесь». А произносит эти слова «хороший человек» после того, как сводня проговорилась (вот она, нагаданная в начале стихотворения «досада от речей»!): «не платя, пошли все прочь».

«Хороший человек» – постоянный посетитель борделя и явно человек уважаемый, сводня его «ласково встречает»; он, конечно, знает, что в городе делается, и отлично понимает, что попробуй не заплатить обычные посетители, тут же набежали бы прикормленные околоточные и городовые. А раз полицейской управы на «гостей» не было, то кто же они?..

Но возникают некоторые вопросы.

«С Петрова дня ровно до субботы/ Все девицы у меня Были без работы». Декабристов казнили в пятницу тринадцатого июля по старому стилю (пятница, 13-го, – это ж надо придумать!) – то есть на 14-й день после Петрова дня (29 июня по старому стилю). Поэтому, если «гости» являются в субботу, следующую за казнью, то получается, что бордель до казни две недели простоял пустым и безработным. Может ли такое быть? Что означает этот сдвиг дат и как устраняется эта лакуна во времени?

Тела казнённых должны были в тот же день перевезти на место захоронения, но не рискнули при уже скопившемся поглазеть на казнь народе, и перевезли и захоронили в ночь с пятницы на субботу. В субботу утром участвовавшие в захоронении наконец свободны – могут двигаться гулять и расслабляться, прямо с кладбища. Между тем разговоры и рассуждения о том, отменят или нет смертную казнь, велись с самого Петрова дня, обе столицы притихли в ожидании. Было известно об особом мнении Мордвинова, было известно многим и о многом… Обозначив долгую – двухнедельную – паузу, Пушкин подчеркнул напряжённость ожидания, когда люди типа его «хорошего человека» даже по борделям не ходят. Прибегая к метафоре: с Петрова дня все примеряли траур.

Сам Пушкин узнаёт о казни декабристов только 24 июля по старому стилю, когда известия о ней добираются до Михайловского и Тригорского – почта была медленной. Он получает информацию о казни и о том, что с ней было связано, – о долгом ожидании и несбывшихся надеждах, – получает разом и в сконцентрированном виде. Какой силы удар он получил, вполне чувствуется по его письму Вяземскому от 14 августа 1826 года: «Ты находишь письмо моё холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы».

Лишь в конце августа по старому стилю (8 сентября по новому) Пушкин оказывается в Москве, приступает к расспросам, собирает все сведения, какие может, о казни декабристов. «Четверых гостей…» Почему – четверо? Знал ли Пушкин, что не все палачи, а именно четверо из них сопровождали тела декабристов к месту захоронения, или это его домысел? Представляется, что знал. Он имел возможность поговорить со многими людьми, располагающими самой надёжной информацией если не из первых, то, по крайней мере, из вторых рук.

В стремлении высказаться поэт ищет ключ, образ. Прямое обличение казни декабристов (вроде языковского «Рылеев умер как злодей,/ О, вспомяни о нём, Россия…») Пушкину, только что вернувшемуся из ссылки и уже связанному обещанием не писать ничего противу правительства, обошлось бы слишком дорого, но вот пустить по рукам «стишки», которые все наверняка будут читать, – почему бы нет? Здесь нельзя не вспомнить размышления Пушкина о том, что через комическое порой значительно ярче проявляется трагическое, «…что иногда ужас выражается смехом. Сцена тени в «Гамлете» вся писана шутливым слогом, даже низким, но волос становится дыбом от Гамлетовых шуток». Прячась за озорной маской (под колпаком юродивого?), Пушкин вполне следует своим художественным принципам.

В «Сводне» Пушкин поэтически, в «народно-сказочном», «легендарном» плане осмысливает всю ситуацию – создаёт образ гуляющих палачей, от которого «волос становится дыбом». В результате пространство от анекдота до трагедии оказывается сжатым до предела, будто под колоссальным давлением в сотни атмосфер. Страшный балаган, с опорой на народно-упрощённое представление о работе и правах палачей, становится «глупостью», поднимающей стихотворение до высшей мудрости и «разумности в целом».

Алексей БИРГЕР

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.