Рязанская быль

№ 2013 / 18, 23.02.2015

Эту правдивую и поучительную историю рассказала мне Анна Алексеевна Школьникова, староста храма Пресвятой Троицы, что в посёлке Тума Рязанской епархии.

Эту правдивую и поучительную историю рассказала мне Анна Алексеевна Школьникова, староста храма Пресвятой Троицы, что в посёлке Тума Рязанской епархии. Ей 77 лет, но, несмотря на преклонный возраст, у неё прекрасная память и редкая ясность мышления. Она услышала эту историю от своей мамы, Анны Леонтьевны, когда ей было пятнадцать лет.

Я передаю этот рассказ, ничего в нём не изменяя, так, как он звучал 63 года назад.

I

Наш храм был закрыт два послевоенных года. Закрыли его потому, что негде было зерно хранить. Отобрали у нас ключи и стали хозяйничать. Ну что делать? Жаловаться? Некому. А слово лишнее скажешь, можешь и в тюрьму угодить.

Анна Алексеевна Школьникова

Мы собрали нашу двадцатку, верных и проверенных людей. Среди нас была схимонахиня Акилина, грамотная, рассудительная, большая молитвенница. Стали советоваться. Акилина говорит: «Вера без дел мертва. Надо действовать! Для начала поедем в Рязань, к владыке Димитрию».

Хорошо сказать «поедем». А на что? Денег-то нет. У каждой из нас куча детей, кормить их нечем, а тут – поездка. «Ничего, наскребём», – говорит Акилина. И мы пошли по деревням, просили Христа ради копеечку. И насобирали – русский народ на хорошее дело последнее отдаст.

Приехали в Рязань. Пришли на поклон к владыке. Он принял нас, как своих самых близких родных. «Я бы рад хоть сегодня открыть для вас храм, – говорит, – но не могу – связан по рукам и ногам». «Что же нам делать?» «А вот что: поезжайте в Москву!» «К кому?» «К самому Сталину!»

Мы опешили: «Как? К самому Сталину? Это невозможно!»

Владыка взял со стола Евангелие и поцеловал его: «Для нас, грешных людей, невозможно, а Господу всё возможно!»

Вернулись домой. Акилина говорит: «Если владыка благословил, значит, надо ехать!» Снова пошли по деревням собирать копеечку. Москва – это вам не Рязань, денег надо во много раз больше. Удастся ли набрать? И что бы вы думали? Не прошло и четырёх-пяти месяцев, как нужная сумма была собрана.

Одёжки путной, конечно, не было – дерюга да лапти. «Главное не одёжка, а душа, – говорит Акилина. – Душу видно и сквозь сермягу. Не трусьте, мои дорогие! С нами Бог!»

Нас было пятнадцать человек. Купили билеты и поехали. Ехали долго, но зато без пересадки – во Владимире наш вагон прицепили к другому поезду. Добрались до Первопрестольной. Добрые люди надоумили, как найти Кремль. Кремль показался нам неприступной крепостью – даже подойти боязно. Спасская башня глядела великаном.

«Смелее, голубушки, смелее!» – говорит Акилина, а сама дрожит.

Постучали – вышел офицер, в новенькой портупее, на боку револьвер. «Вы к кому?» – спрашивает. «К товарищу Сталину!» – ответила за всех Акилина. «К товарищу Сталину? – переспросил офицер. – А вы, случайно, ничего не перепутали?» «Нет, не перепутали». Акилина смотрит ему прямо в глаза. «Ну ладно, подождите».

Ушёл, куда-то звонил, с кем-то разговаривал. Наконец выходит и говорит: «Вы, наверно, родились в рубашках. Вас примет сам Сталин!» Мы ушам своим не верим.

Нас пропустили в Кремль. Дали провожатого. Шли, шли и наконец пришли в приёмную Сталина (о том, что нас несколько раз проверяли, нет ли чего постороннего, нечего и говорить – всё же власть, самые верхи!) Сидим, ждём, колени трясутся – то ли выйдем отсюда живыми, то ли нет.

II

Сколько времени прошло, не помню, не до этого было – выходит Сталин. В защитного цвета кителе военного покроя, такого же цвета брюках, в простых ботинках, строгий, подтянутый, прямой, со спокойным доброжелательным выражением лица. Мы, как по команде, встали и не можем оторвать глаз от вождя. Он остановился, потом не спеша прошёл вдоль шеренги, внимательно изучая наши лица и внешность; сделал шаг назад, остановил взгляд на наших лаптях. Я была готова сквозь землю провалиться в этот момент, но держусь из последних сил, сердце зашлось, думаю, смертушка моя пришла.

– Россия стояла и будет стоять вечно! – тихо, но очень отчётливо произнёс Сталин.

Вдруг он улыбнулся. Его лицо стало ещё более привлекательным. В глазах промелькнула озорная смешинка.

– Знаете, почему я так сказал? – Он обвёл нас вопрошающим взглядом.

Мы молчали, как будто воды в рот набрали. До ответа ли тут? Брякнешь что-нибудь не то – и всё пропало. Да и куда нам, неграмотным бабам, подыскивать нужные ответы человеку такой величины. Акилина, единственная из нас, могла, наверно, что-то сказать, но и она, бедняжка, заробела.

– А сказал я так вот почему, – после непродолжительной паузы продолжал Сталин. – Если русский народ может плести такие лёгкие, красивые, добротные лапти, то он может и всё остальное. Он может печь самый вкусный хлеб в мире, сочинить самую лучшую песню, родить самых талантливых детей, создать самый лучший подводный корабль, одержать победу в любой войне.

Он снова обвёл нас своим внимательным взглядом.

– Правильно я сказал?

Мы от страха и нерешительности секунду помедлили, а потом громко и наперебой заговорили:

– Правильно!

– Лучше некуда!

– В самую точку!

– Знатно сказано!

– Золотые слова!

Сталин сделал несколько шагов в одну сторону, потом – в другую, остановился, сцепил пальцы рук.

– А скажите мне, пожалуйста, из какого материала плетут лапти в вашем посёлке?

– Из лыка, – ответила я.

– А ещё из чего?

– Иногда из мочалы. Ну это когда не успеют заготовить лыка.

– Больше никаких материалов не употребляют?

– Нет.

– В других областях лапти плетут из коры ракиты, ивы, вяза, из тонких корней, ветхих верёвок… – Сталин на несколько секунд замолчал. – …из конских грив и хвостов, а кое-где даже из соломы. Представляете, какой диапазон? Какой простор для творчества? Какая смелость мысли?

Мы слушали, раскрыв рты.

– Ваши мастера во сколько строк плетут? – продолжал Сталин.

– Да мы как-то и не интересовались, – ответила я. – Плетут и плетут…

– Хорошие мастера плетут в восемь-десять строк. На точёной колодке. Специальным крючком или свайкой. Это целое искусство. На хорошие лапти любо-дорого поглядеть.

Я непроизвольно посмотрела на свои порядком поношенные лапти и ужаснулась: как я могла прийти в них сюда, в Кремль, в такие высокие торжественные палаты, где безупречная чистота, а на подоконниках стоят цветы в горшочках! Но что я могла сделать, если мне нечего было больше надеть? И моим товаркам тоже.

– Обычно одни лапти делались для дома, а другие – для дороги. – Сталин потёр одну ладонь о другую. – Знаете, как назывались те лапти, которые для дома?

Мы молчали.

– Они назывались бахилки, чуйки, шептуны, босовики, топыги. Одним словом, по-разному. Но в любом случае очень метко. Русский народ любит меткое живое, иногда озорное словцо.

Сталин подошёл к столу, взял графин, налил в стакан воды и отпил несколько глотков.

– Ну а теперь рассказывайте, с чем пожаловали ко мне.

Он посмотрел на меня, на мою соседку, ещё на одну женщину, остановил свой взгляд на Акилине, как будто заранее знал, что именно она будет отвечать на его просьбу.

– Мы насчёт храма, товарищ Сталин, – ободрённая благожелательным тоном вождя, сказала Акилина. – В нашем посёлке очень хороший храм, его расписывал знаменитый художник Виктор Васнецов – фрески совершенно изумительные. Мы хотим его открыть.

– Это очень хорошее дело. – Сталин провёл указательным пальцем по щёточке усов. – Русь без храма – это не Русь, а кладбище. Не очень-то приятно жить среди мертвецов.

– Вот наше письмо, – Акилина протянула собеседнику тетрадный листочек.

Тот внимательно ознакомился с ним, передал Александру Николаевичу Поскрёбышеву, своему безсменному секретарю, офицеру с несколькими звёздами на погонах и с безупречной выправкой, и распорядился:

– Составь положительный ответ. И чтобы местные власти не чинили препятствий.

– Слушаюсь, товарищ Сталин, – коротко ответил Поскрёбышев.

– Поезжайте с Богом и ни о чём не волнуйтесь, – обратился к нам Иосиф Виссарионович.

Он подошёл сначала к Акилине и пожал её руку, а потом пожал руки и всем остальным. До сих пор помню тепло его большой ладони.

Неожиданно Сталин снова улыбнулся:

– Передайте мой низкий поклон вашим мастерам. Их лапти на любой выставке обуви, даже международной, наверняка получили бы золотую медаль.

– У нас в посёлке говорят: правда в лаптях, а кривда, хоть и в кривых, да в сапогах, – вдруг сказала я. Сказать-то сказала да тут же и перепугалась: куда я сую свой нос! Это же Сталин, а не председатель колхоза!

Но всё обошлось. Иосифу Виссарионовичу, видно, понравились мои слова, и он сказал:

– Глас народа – глас Божий. Если бы все это знали, мы бы избежали многих бед и потрясений.

III

Домой мы летели как на крыльях. Ещё бы – скоро в нашем посёлке будет действующий храм!

Весть о нашем прибытии, слово молния, облетела все ближайшие веси и посёлки. Люди обнимают нас, целуют, благодарят – не зря съездили.

На другой день пошли к начальству. А главный начальник – фамилия его Воскобойников – строгий-престрогий, нос картошкой, кулаки – словно кувалды, глаза, как два чёрных ворона, ходит всегда в сапогах, слово «церковь» – самое бранное для него. Пока шли, нас охранял милиционер, наш, верующий человек, – мало ли лихих людей, которые нас ненавидят.

Зашли в кабинет к Воскобойникову. Тот гроза грозой – уже знает, зачем мы пришли.

– Ну, что скажете? – не говорит, а рычит.

Схимонахиня Акилина смело выступает вперёд – после Сталина нам уже никто не страшен!

– Просим открыть храм. Мы будем там молиться.

– Молиться, говоришь? – Воскобойников нагнул свою квадратную голову вперёд и стал похож на нашего колхозного племенного бугая.

– Да. Вот письмо от товарища Сталина.

Храм Пресвятой Троицы в посёлке Тума

Воскобойников взял письмо, повертел в руках, прочитал написанное, а потом резкими движениями разорвал его на мелкие кусочки и бросил их в лицо Акилине.

– Смутьянки! Я вам покажу такой храм, что не возрадуетесь! Если ещё раз поедете в Москву, всех пересажу в тюрьму! Марш отсюда!

Мы в слезах вышли на улицу. День был солнечный, а у нас в глазах темно.

– Не плачьте, мои дорогие, – говорит Акилина. Она одна только не плакала – характер у неё был бойцовский.

– Ну как же не плакать, – говорю я, – мечтали о храме, а оказались у разбитого корыта.

– Ничего, всякое бывает, – ободряет нас Акилина. – Второй раз поедем к Сталину!

– Может, не надо? Воскобойников лют на расправу: сгноит нас всех до единого.

– Волков бояться – в лес не ходить!

– Акилина, у нас же дети как никак…

– Вы думаете, Бог нас не защитит? Лучше бояться Бога, чем Воскобойникова. Поедем! Бог тому даёт, кто правдой живёт!

Снова стали собирать деньги на поездку. Копейка к копейке, пятак к пятаку. Акилина говорит:

– Год будем собирать, два, а всё равно наберём!

А враг тем временем не дремлет. По округе пошли слухи: обманщики! Никуда они не поедут! На себя потратят денежки!

Напраслину терпим, а своё дело не оставляем. Много месяцев прошло, прежде чем нужная сумма была собрана. Опять поехали в столицу. И сразу к Спасской башне.

– Вы к кому? – спрашивает нас дежурный офицер.

– К Сталину.

– Так вы у него уже были в прошлом году.

– Да, были. Но нам храм не открыли. Будем снова бить ему челом.

– Вы, наверно, думаете, что у товарища Сталина уйма свободного времени, чтобы с вами разговаривать. У него дела большой государственной важности. Боюсь, что у вас ничего не получится.

– На всё Господня воля, – отвечаем. – Если уж приехали, то будем добиваться своего!

– Генералы и адмиралы по неделям не могут к нему попасть. Послы иностранных держав очередь занимают на приём. А вы хотите сразу!

– Сталин любит русский народ, – говорит Акилина. – Он не прогонит нас. Мы целый год молились о нашем деле.

– Ваше дело для него – мелочь.

– А всё равно надо попытаться. Мы не уйдём отсюда, пока не получим ответа.

– Так ответ можно ждать и день, и два, и три…

– Мы готовы ждать хоть месяц!

– Ну ладно. Я со своей стороны сделаю, что нужно, а там уж как получится.

Офицер ушёл, а мы стали ждать. Ждали-ждали, ждали-ждали, никакого ответа нет. Ну, думаем, придётся ночевать. Знакомых у нас в Москве никого нет, кроме Сталина, да если бы и был кто, разве можно разместить пятнадцать человек? О гостинице нечего и думать – денег нет. Ночуем на улице, порешили мы, у стен Кремля, притулимся друг ко другу и, даст Бог, не замёрзнем – сентябрь – это, конечно, не лето, но и не зима.

Только так подумали, выходит офицер.

– Ну, матушки, пляшите! Примет вас товарищ Сталин! Но только на одну минуту. Исключение для вас сделал, я просто удивился такому повороту.

Мы рады-радёшеньки, ног под собою не чуем!

Нас провели в уже знакомую приёмную. Сталин вышел к нам, выслушал Акилину, которая кратко рассказала нашу историю.

– Александр Николаевич, – обратился Сталин к Поскрёбышеву, – выдай матушкам нужную бумагу и срочно позвони в Туму насчёт храма. Задай баню этому Воскобойникову. – Снова повернулся к нам. – Поезжайте домой и ни о чём не беспокойтесь. Всё будет в порядке!

Повернулся и быстрым шагом скрылся в своём кабинете.

IV

Приезжаем в Туму. Выходим из вагона, а на перроне играет духовой оркестр. Думаем, что это такое? По какому поводу такое большое торжество? Какую-нибудь «шишку» встречают? Может, генерала, который отличился на войне?

Смотрим: к нам бежит Воскобойников. Сияет, как пасхальное яйцо.

– С приездом, мои дорогие сёстры! Рад вас встретить на Рязанской земле!

Расцеловать нас прямо готов.

А мы на его восторги – ноль внимания. Марку держим.

Воскобойников суетится:

– Я и ключи от храма уже приготовил.

Акилина – шутливо:

– Когда крепость сдаётся, то победителю выносят ключи на серебряном подносе.

Воскобойников проглотил слюну, завертел головой из стороны в сторону:

– Я того… Насчёт подноса в спешке не успел…

Акилина продолжает:

– Куда зерно будем девать?

– Помещение я подыскал.

– Задержки не будет?

– Никак нет. Завтра с утра и начнём. Людей я уже выделил.

Конечно, людей было не так много, как хотелось бы, но и на том спасибо. Почти все верующие Тумы, за исключением глубоких стариков и старух, подключились к работе – быстрее, быстрее освободить храм из плена! Стосковался наш люд по церковной службе!

Наконец храм опустел. Фрески на стенах еле просматривались. Мы их отмывали специальным раствором, чтобы не повредить, – это же ценность великая!

Теперь дом Божий было не узнать – он засиял, как весенний день!

И священник у нас появился – отец Владимир Хомутов. Рязанский владыка, спаси его Господи, позаботился о нас, грешных. В ноябре 1947 года состоялась первая послевоенная Божественная Литургия. Храм у нас громадный – в Москве, наверно, такого нет. И вот он был полный-преполный, перекреститься даже нельзя было из-за ужасной тесноты.

Владыка вскорости прислал ещё несколько священников, и у нас по воскресным дням стали совершаться две Литургии. На клиросе пели два хора. Так умилительно выводили наши старушки, что у меня платок от слёз всегда мокрый был.

Тума ожила, преобразилась! Кажется, даже воздух стал звонче и ядрёнее. Лица у людей просветлели, походка стала бодрей, взгляд веселее.

Нелегко дался нам храм, но ведь не зря же говорят: вера и горы передвигает!

Николай КОКУХИН