Он ломал перегородки

№ 2013 / 28, 23.02.2015

О том, что сделал Щеглов для науки и критики, хорошо сказал один из его друзей Владимир Лакшин. «То, что по специальности и начальным склонностям Марк Щеглов был историком русской литературы XIX века

О том, что сделал Щеглов для науки и критики, хорошо сказал один из его друзей Владимир Лакшин. «То, что по специальности и начальным склонностям Марк Щеглов был историком русской литературы XIX века, оставило заметный след на всей его работе. Он заново сблизил в своих статьях критику и литературоведение, ломал перегородки, разделявшие изучение классики и современности. Отбросив обидную снисходительность по отношению к творчеству нынешних писателей, Щеглов мерил их теми же мерами, какими во все времена мерилось настоящее искусство. Он уничтожил в своей критике соблазн двух разных счетов в литературе: одного – признанно высокого – по отношению к литературе прошлого, другого – нетребовательного и сниженного – по отношению к нашим дням».

Марк Александрович Щеглов родился 27 октября 1925 года в Чернигове. Его родители играли в местном театре. В двухлетнем возрасте он заболел костным туберкулёзом. Из-за этого много лет ему пришлось учиться в основном заочно.

Впоследствии Щеглов писал в своей автобиографии: «…С 1927 по 1935 г. лежал в различных лечебных учреждениях, где и окончил первые два класса начальной школы. Вернувшись домой (уже в Москву) в конце 1935 г., самостоятельно прошёл курс 3-го и 4-го классов и в 1936 г. поступил в 5-й класс 127 средней школы Советского р-на в Москве. В 1938 г. у меня внезапно наступило обострение туберкулёзного процесса; я вынужден был прекратить посещение школы, а поэтому 6-й и 7-й классы окончил опять же самостоятельно, занимаясь дома. Летом 1940 г. был помещён во II Загородную Моск. туб. больницу в гор. Мытищи и там окончил 8-й класс. Осенью 1941 года больница, в коей находился я, была эвакуирована на Урал, и поэтому курс 9-го класса я проходил заочно в Челябинской заочной средней школе. По возвращении из эвакуации осенью 1943 г. был положен в Звенигородскую туб. больницу, откуда выписался лишь в 1945 году. Осенью того же года поступил в Московскую школу рабочей молодёжи при вагоноремонтном заводе «Памяти революции 1905 г.» и там прошёл курс 10-го класса».

Ещё в детстве Щеглов начал писать стихи. Но поэт из него не получился.

В 1946 году в одной из больниц Щеглов познакомился с Владимиром Лакшиным. Они оба проходили очередное обследование. «Марк, – вспоминал Лакшин, – нравился мне, притягивал к себе, и, как теперь понимаю, я пережил по отношению к нему молодое чувство увлечения старшим товарищем, больше других знавшим, понимавшим и успевшим. На своих костылях, широко расставленных в стороны, квадратный и плотный, с короткой шеей и вздёрнутым вверх подбородком, он лишь при взгляде издали мог показаться несчастным, изувеченным болезнью человеком. Стоило узнать его чуть ближе, перемолвиться с ним двумя словами – и вы будто мгновенно забывали о его беде. Не было ни костылей, ни горбика. Было – прекрасное лицо, живые, умные глаза, выражение прямоты, достоинства и необыкновенно благожелательного интереса к собеседнику, способность легко откликаться на смешное, оставаясь серьёзным в глубоком смысле слова. Во всяком случае, мне он казался незаурядно привлекательным и красивым, да он и был красив благородной и мужественной красотой, и я ловил себя на том, что безотчётно подражаю ему, его привычкам, манере говорить, слегка запинаясь и мыча… Как ни странно это сказать про человека тяжко больного, Марк был непоседлив, лёгок на подъём, любил компанию, новые лица, неожиданные затеи. Его ничего не стоило сманить из дому в гости, даже если для этого предстояло ехать на другой конец города».

После войны Щеглов поступил на заочное отделение в МГУ. Тогда же в университете стал учиться сын репрессированного историка Г.ФридляндаФеликс Светов. Он рассказывал: «Марк первое время на занятия не ходил, болел, а на экзаменах мы встретиться не могли – я сдавал не с ними, а в педагогическом. А потом заметил: открытое лицо, живое и весёлое, располагающее к откровенности и на неё готовое, и всё это несмотря на явную физическую немощь, костыли и всё остальное, чего для меня, впрочем, не существовало. Я поразился, прочитав у Лакшина про «горбик» у Марка, и понял, что не смогу так о нём написать: мы просто любили друг друга, отношения у нас были равными, так всё сразу завязалось, а горб у каждого из нас свой. Однажды мы действительно оказались рядом на задней скамейке, в маленькой аудитории, наверху, на филологическом. Был ясный осенний или зимний уже день – помню солнце, воскресенье – заочники занимались в воскресные дни и вечерами, два раза в неделю. В тот раз шло занятие по языку, может быть, историческая грамматика, но разговор у нас – шёпот! – начался сразу о поэзии. Наверное, приводился стихотворный пример для разбора, он и кинул нас друг к другу. Уже минут через десять я читал ему в ухо стихи Манделя, не называя пока автора, а он ошарашенно на меня глядел, не веря и расцветая от того, что такое пишется, что может быть такой взгляд на то, что вокруг происходит, благодарный мне за доверие и откровенность. Мы вышли вместе, долго брели мимо университетской ограды, американского посольства, к Охотному Ряду, потом вверх по Тверской, а я выворачивался ему, спешил поделиться всем, что было, и он, помню, только ахал, останавливался передохнуть, блестел счастливыми глазами, переспрашивая и про себя повторяя, бормоча» (Ф.Светов. Опыт биографии. М., 2006).

В МГУ одну из дисциплин Щеглову преподавал Николай Иванович Либан. Он позже вспоминал: «Марк Щеглов был моим студентом. Нужно сказать, что к биографии Лакшина надо прибавить его близость с Марком Щегловым. Был такой Щеглов, очень талантливый человек, инвалид, у него был повреждён позвоночник, он лежал. У Щеглова была масса идей, интересных мыслей. Я его знал потому, что некоторое время был заместителем декана по заочному обучению, я его принимал в Университет, а потом участвовал в его судьбе. Он писал об Ахматовой, что-то о советской литературе. Яркий был человек, очень рано погиб от своей болезни. Он занимался в семинаре у Гудзия, там же, где занимался и Лакшин, отсюда их знакомство. Лакшин его водил на концерты, в консерваторию» («Филологический факультет МГУ. 1950–1955. Жизнь юбилейного выпуска», М., 2003).

Из преподавателей Щеглова в университете более других опекал Н.К. Гудзий. Под руководством этого профессора Щеглов написал в 1953 году дипломную работу об особенностях сатиры Льва Толстого, которую учёный потом порекомендовал в «Новый мир». Кроме того, Гудзий сыграл большую роль и в том, чтобы его ученику дали возможность продолжить образование в аспирантуре. Об этом спустя годы правдиво рассказал Владимир Лакшин. «После блистательной дипломной защиты комиссия, распределявшая выпускников, по настоянию неумного чиновника направила Щеглова корректором в газету – работа, которую он по болезни не мог выполнять. Гудзий добился, чтобы его взяли в заочную аспирантуру и, что, может быть, не менее важно, рекомендовал статью Марка Щеглова о сатире Толстого в журнал «Новый мир». Она была напечатана в сентябре 1953 года и принесла автору первый большой успех. Редактор журнала А.Т. Твардовский обратился к Гудзию, которого и сам глубоко почитал как своего учителя по ИФЛИ, с благодарственным письмом. Письмо это доставило тогда Николаю Каллиниковичу немалое удовольствие, и я считаю не лишним его привести. «Уважаемый Николай Каллиникович! Я прочёл рекомендованную Вами статью М.Щеглова о сатире Толстого. По-моему, как, впрочем, находят и мои товарищи по редакции, это статья талантливого человека, умного и тонкого наблюдателя особенностей художественного письма, в данном случае под специальным углом зрения. Мы хотим напечатать эту статью, несколько подредактировав её: молодой автор ещё очень хочет казаться профессором («в нашем исследовании», «мы» и т.п.). Вам, Николай Каллиникович, большое спасибо. Будем рады и впредь получать от Вас работы молодых товарищей с Вашими «путёвками». Ваш А.Твардовский». Этим было положено начало краткой по срокам, но столь заметной в литературе 50-х годов критической работе Марка Щеглова. Николай Каллиникович внимательно следил за судьбой своего ученика, гордился его успехами, а когда некоторые его статьи начали бранить в литературной печати, трогательно утешал его репликой из «Горя от ума»: «Ничего, Марк Александрович. Пожар способствовал вам много к украшенью…».

Как критик Щеглов яростно выступал против полуправды и бесконфликтности в литературе. Чего стоила его статья в «Новом мире» о «Русском лесе» Леонида Леонова, которая в 1954 году стала одной из причин первого увольнения Твардовского из «Нового мира».

Спустя годы друг критика – Феликс Светов утверждал: «Щеглов (может быть, ещё Померанцев) первым попытался взглянуть на происходящее в литературе всего лишь открытыми глазами, и это явило поразительные возможности, а то, что он клялся при этом навязшими в зубах идеалами, на первых порах никак не отвращало, не казалось политиканством, ловким публицистическим ходом, тем более, это было действительно искренне: никак не попытка обмануть цензуру заставляла его писать о «величавых» планах социализма и находить в несоответствии с ними объект для своих критических суждений и пафоса. Поэтому его статьи и являются классическими рядом с позднейшими работами других авторов «Нового мира». Щеглов противопоставил узколобой лжи – искренность, а спустя десять лет в «Новом мире» блестяще овладели искусством виртуозной демагогии» (Ф.Светов. Опыт биографии. М., 2006).

Умер Щеглов 2 сентября 1956 года в Новороссийске. Он мог бы прожить и больше. Но его погубило бездушие врачей. Ведь поначалу всё складывалось неплохо. Он с матерью отдыхал в Анапе. Вдруг ему стало плохо. Потребовался стрептоцимин. В Анапе это лекарство быстро закончилось. Надо было ехать в Новороссийск. Пока шёл процесс согласования, ситуация резко ухудшилась. Ещё в дороге критик стал бредить. Потом была потеря сознания. А дальше случилось непоправимое.

Спустя десять дней после его смерти Твардовский обратился в Союз писателей с заявлением. Он писал: «На днях умер молодой и очень талантливый критик М.А. Щеглов. В связи с этим встаёт ряд вопросов, разрешение которых всецело зависит от Секретариата.

1. М.А. Щеглов за недолгий, но очень продуктивный срок своей литературно-критической деятельности оставил значительное по объёму наследие. Предположительный подсчёт определяет объём пригодного для опубликования материала в 20–25 печатных листов. Это – статьи и развёрнутого плана рецензии опубликованные в журналах, а также неопубликованные работы покойного.

Необходимо создать комиссию по литературному наследию М.А. Щеглова и предложить издательству «Советский писатель» рассмотреть вопрос об издании сборника его статей.

2. М.А. Щеглов был единственным сыном и кормильцем старой и больной матери – необходимо в пределах возможностей выделить единовременное пособие Неониле Васильевне Щегловой и возбудить ходатайство о назначении ей пенсии.

3. В настоящее время Н.В. Щеглова, потрясённая тяжёлой утратой, заболела и, по заключению врача, нуждается в санаторном лечении. Необходимо дать указание Литфонду о приобретении для неё путёвки в какой-нибудь подмосковный санаторий».

Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.