Истина дороже свободы

№ 2013 / 45, 23.02.2015

В своё время Сергей Аверинцев сравнил Алексея Лосева с явлением природы. Он писал: «В самой его мысли ощущалась кровь, живая и очень густая. Недаром он был родом с Дона.

В своё время Сергей Аверинцев сравнил Алексея Лосева с явлением природы. Он писал: «В самой его мысли ощущалась кровь, живая и очень густая. Недаром он был родом с Дона. Да, он прожил жизнь как умственный труженик, изощривший свой ум десятилетиями кабинетного затворничества, принёсший в жертву работе своё зрение; как подвижник, избравший мысль и не оставивший для своих дней никакого другого наполнения. Но за такой сосредоточенностью – не утончённая худосочность, а, скорее, избыток стихийных сил, устремившийся в русло единой страсти. Мышление было для него не престижным профессиональным занятием, даже и не добронравным профессиональным долгом, а именно страстью. Он как будто пришёл напомнить, что «философия» есть по этимологическому смыслу слова «любомудрие», влюблённость в мудрость, что Платон связал философствование с импульсом Эроса – демона страсти. Кстати, «Эрос у Платона» – заглавие первой публикации Алексея Фёдоровича, появившейся более семидесяти лет назад. Когда у него диалектика названа «чудным неистовством мысли», это не красоты слога, а признание, почти неосторожная проговорка. Когда он настаивает на том, что для подлинного диалектика предельно абстрактное и есть самое конкретное, иначе говоря – самое кровное, мы хорошо сделаем, если поверим ему на слово, потому что он по опыту знает, что говорит. По опыту интимному, позволительно сказать – выстраданному; ибо всякое «неистовство», да ещё «чудное», бывает оплачено болью, всякая настоящая, невыдуманная страсть знает надрыв, даже срыв».

Алексей Фёдорович Лосев родился 10 (по новому стилю 22) сентября 1893 года в Новочеркасске в семье донского казака. Его дед по отцу – Пётр Степанович Лосев – был весьма состоятельным человеком и входил в десятку правления Торгового общества Области Войска Донского. Как рассказывала вдова великого философа – Аза Алибековна Тахо-Годи, в своё время он «перебрался из станицы Урюпинской в Новочеркасск, где владел домами. Два дома оставил старшему сыну Фёдору – на Платовском проспекте и ул. Кирпичной. Младшего сына, Василия Петровича, отправил учиться на средства Торгового общества в Москву, в Коммерческое училище, которое помещалось в Еропкинском переулке (между Пречистенкой и Остоженкой; дом, где жила семья Вл. Соловьёва и где когда-то учился писатель Гончаров). Однако с сыновьями Петру Степановичу не повезло. Василий вернулся домой, коммерцией не занимался, к строевой службе оказался непригоден и служил в личной канцелярии наказного атамана, имел чин коллежского регистратора. Старший, Фёдор, учился в гимназии, но почему-то выбыл из восьмого, последнего класса (позже сдал все выпускные экзамены для получения свидетельства), а затем увлёкся музыкой, церковным пением, скрипкой, стал церковным регентом, управлял Войсковым певческим хором. За блестящее руководство хором в присутствии императора Александра III и его супруги Марии Фёдоровны получил бриллиантовый перстень из кабинета Его Императорского Величества (удостоверение от 9 марта 1888 г. № 56), а затем и серебряную медаль в память императора Александра III. Дослужился до надворного советника. В дальнейшем стал архивариусом Донской духовной консистории. Преподавал математику в младших классах гимназии, что не мешало ему дирижировать городскими оркестрами и давать сольные скрипичные концерты, получая вместе с тем блестящие характеристики от епархиального начальства за свою безупречную работу в качестве церковного регента. Фёдор Петрович не зря окончил в Петербурге известную Придворную певческую капеллу, где готовили дирижёров, хормейстеров и регентов высокого класса. Семейная жизнь, однако, была не по нему. Больше всего он любил свою скрипку (играл он виртуозно), церковное пение, вино и женщин. И хотя женился на милой гимназистке Наталье Алексеевне, дочери настоятеля храма Михаила Архангела о. Алексея Григорьевича Полякова, известного в Новочеркасске почтенного человека, но оставил жену с трёхмесячным сыном Алёшей».

После ухода Фёдора Лосева из семьи воспитанием Алексея занималась в основном только его мать – Наталья Алексеевна, чей род тоже имел богатые казачьи традиции. От матери сын унаследовал строгое православие.

Интерес к философии у Лосева появился довольно-таки рано. Так, ещё в старших классах гимназии он проштудировал многие работы Платона и Вл. Соловьёва. В 1909 году у него появилась идея написать сочинение на тему «Атеизм, его происхождение и влияние на науку и жизнь». Другая работа способного гимназиста называлась «Высший синтез как счастье и везение».

Параллельно с гимназией Лосев исправно посещал также класс скрипки, который вёл в новочеркасской музыкальной школе итальянец Ф.Стаджи.

После окончания в 1911 году с золотой медалью классической гимназии Лосев хотел продолжить обучение в Москве. Но нужны были деньги. Мать, желая помочь сыну, продала собственный дом.

В 1915 году Лосев окончил историко-филологический факультет Московского университета по двум отделениям – философии и классической филологии. Профессура добилась, чтобы их ученик остался в альма матер. Лосев занялся древнегреческой философией и уже в 1916 году напечатал в «Юбилейном сборнике проф. Г.И. Челпанову от участников его семинариев в Киеве и Москве» свою первую научную работу «Эрос Платона». На жизнь же он зарабатывал тем, что преподавал древние языки и русскую литературу в московских гимназиях. Но после октябрьского переворота почти всё рухнуло.

От полного уныния Лосева спасли Вяч. Иванов и С.Н. Булгаков. У них возникла идея издать серию небольших, в четыре печатных листа книг о русской национальности в религиозно-философском аспекте. Иванов даже придумал название: «Духовная Русь». А его молодой коллега должен был подобрать авторов, отредактировать тексты и найти издателя.

Энергично взявшись за новое дело, Лосев в первую очередь разослал приглашения потенциальным авторам. 24 марта 1918 года он направил письмо П.Флоренскому. «Ваше Высокоблагословение о. Павел! – писал Лосев. – С.Н. Булгаков и В.И. Иванов говорили Вам о готовящейся серии религиозно-философских книжек на темы о русской национальности. В настоящее время я, как редактор этой серии, могу сообщить Вам окончательные условия <…> В тексте рукописи не должно быть никаких партийных точек зрения и никакой злободневности».

Роль издателя взял на себя М.В. Сабашников. 13 августа 1918 года Лосев напомнил ему: «Я посетил Вас в мае месяце и встретил у Вас некоторое сочувствие к серии книжек национально-философского содержания. Это даёт мне некоторое право сейчас ещё раз обратиться к Вам за окончательным ответом. Я напомню Вам эту серию. «Духовная Русь», – религиозно-национально-философская серия под общей редакцией А.Ф. Лосева.

Вып. I. Вячеслав Иванов. Раздранная риза.

Вып. II. Н.А. Бердяев. Духи русской революции (Гоголь, Достоевский, Толстой).

Вып. III. Георгий Чулков. Национальные воззрения Пушкина.

Вып. IV. С.Н. Дурылин. Религиозное творчество Лескова.

Вып. V. А.Ф. Лосев. О русской национальной музыке.

Вып. VI. Кн. Евг. Трубецкой. Россия в её иконе.

Вып. VII. С.Н. Булгаков. О духовной Руси.

Вып. VIII. С.А. Сидоров. Юродивые Христа ради.

Вып. IX. А.Ф. Лосев. Рихард Вагнер и Римский-Корсаков (религиозно-национальное творчество).

Вып. X. С.Н. Дурылин. Апокалипсис и Россия.

Предложено ещё около трёх номеров. Общие основания:

1. Каждая рукопись около 3,5 печ. листов (по 40 000 букв).

2. Издание исключает всякую минимальную возможность какой-нибудь партийной точки зрения.

3. Взгляды авторов анти-марксистские, но исследование везде ведётся в тоне свободного, вне-конфессионального религиозного сознания.

Покорнейше прошу, Михаил Васильевич, не счесть за труд ответить мне в возможно непродолжительном времени и назначить час личного свидания».

Но Сабашников, столкнувшись с новыми вызовами властей, испугался и от прежних своих обязательств отказался. Лосев остался без работы и вынужден был, чтобы совсем не остаться без куска хлеба, ездить читать лекции в Нижний Новгород.

Кстати, примерно тогда же он написал статью «Русская философия». Но в Москве эта его работа, видимо, мало кого заинтересовала. Поэтому учёный вскоре переправил её за границу. В итоге впервые лосевская статья о русской философии была напечатана в 1919 году на немецком языке. Правда, сам автор о ней вскоре забыл. Спустя годы её разыскали уже немцы. «Она, – рассказывал философ Арсений Гулыга, – была снова напечатана (по-немецки и в обратном переводе на русский) в московском журнала «Век XX и мир». В этой статье Лосев назвал характерную черту русского философствования – «апокалиптическую напряжённость». Эта напряжённость присутствует во всех трудах молодого учёного – многочисленных книгах и статьях, глубоких по содержанию; блистательных по форме. Апокалипсис уже приблизился, может быть, наступил, учёный ему противится, хотя не страшиться не может; только что закончилась гражданская война, из страны высланы все крупные умы, последовать за ними в эмиграцию у Лосева нет намерений, молчать он тоже не может, и вот апокалиптическая действительность рождает новый «эзоповский» жанр философской прозы. Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, – этот афоризм приписывали Жозефу Фуше. Но в данном случае речь идёт о другом: мысль надо высказать, но так, чтобы поняли тебя только те, кому надо».

В 1922 году Лосев женился на математике и астрономе Валентине Соколовой. Их обвенчал в Сергиевом Посаде отец П.Флоренский. А через год он написал одну из самых важных для него работ «Философию имени», в которой обосновал слово и имя как орудие живого социального общения.

Как рассказывал протоиерей Алексий Бабурин, «в 20-е годы у А.Ф. был в Москве свой приход, где он, будучи уже профессором Московской консерватории, регентовал, пел, читал и звонил в колокола. Этим приходом была церковь Воздвижения креста Господня на Воздвиженке (в это время здесь служил о. Валентин Свенцицкий). В этой же церкви подвизались друзья А.Ф.: Николай Васильевич Петровский, Александр Борисович Салтыков, Владимир Николаевич Щелкачёв, Пётр Черёмухин. Как вспоминали друзья, А.Ф. звонил в колокола так, что за душу хватало. А.Ф. строго соблюдал посты. Он рассказывал мне, как однажды его нещадно ругал о. Давид только за то, что он во время Великого поста съел кусочек селёдки».

В 1929 году Лосев тайно постригся в монахи и принял монашеское имя Андроник. Тогда же его примеру последовала жена. Она получила имя Афанасия. Тот период в жизни философа позже тщательно исследовал протоиерей Алексий Бабурин. Он писал: «В 20-е годы А.Ф. имел духовного отца со святой горы Афон. Это был знаменитый архимандрит Давид, известный имяславец, делатель умной Иисусовой молитвы, настоятель Андреевского скита на Афоне и строитель Андреевского подворья в Петрограде. В Москве о. Давид служил в часовне на Таганке, он 3 июня 1929 г. и постриг А.Ф. и В.М. Умер о. Давид в 1930 г. в возрасте 90 лет. В последующем духовником А.Ф. становится о. Досифей, служивший сначала в Смоленской Зосимовой пустыни (находится в трёх с половиной км. от станции Арсаки Ярославской ж.д.), а затем в Борисоглебском Аносином женском монастыре (на берегу реки Истры, в 6 км от станции Снегири Рижской ж.д.). После закрытия Аносина монастыря о. Досифей служил некоторое время в скиту на Никольской улице в Москве, а затем был сослан в Караганду, где и умер от малярии в 1936 г. Из Зосимовой пустыни А.Ф. хорошо знал и даже одно время скрывал у себя в доме от преследования под видом родственника архимандрита Митрофана (после закрытия пустыни служил в Петровском монастыре в Москве и в храме преподобного Сергия при этом монастыре, умер в 1941 г.)».

В начале 1930 года Лосев закончил работу над книгой «Диалектика мифа», в которой он, мягко говоря, усомнился в марксизме и диалектическом материализме. Возможно, власти бы ничего и не заметили. Тем более что автора поддержал цензор – баснописец Басов-Верхоянцев. Но нашлись стукачи. И большую часть тиража очень скоро отовсюду изъяли. Кстати, больше всех по поводу «Диалектики мифа» негодовал Лазарь Каганович. С какой яростью этот пламенный большевик набросился на Лосева на шестнадцатом партсъезде. «Последняя книга этого реакционера и черносотенца под названием «Диалектика мифа», разрешённая к печатанию Главлитом, – кричал Каганович, – является самой откровенной пропагандой наглейшего нашего классового врага (несмотря на то, что она была напечатана благодаря Главлиту, она не увидела света). Приведу лишь несколько небольших цитат из этого контрреволюционного и мракобесовского произведения: «Дыромоляи, говорят, и сейчас ещё не перевелись в глухой Сибири. А я по грехам своим никак не могу взять в толк, как это земля может двигаться. До сих пор никак не могу себя убедить, что земля движется и что неба никакого нет»… «Католичество, которое хотело спасти живой и реальный мир, имело полное логическое право сжечь Джордано Бруно»… «Диалектический материализм есть вопиющая нелепость»… «Сжигать людей на кострах красивее, чем расстреливать, так же как готика красивее и конкретнее новейших казарм, колокольный звон – автомобильных воплей и платонизм – материализма»… «Только монах один – не мещанин. Только монах понимает правильно и достаточно глубоко половую жизнь, и только он один знает глубину и красоту женской души»… «Говорили: идите к нам, у нас полный реализм, живая жизнь вместо ваших фантазий и мечтаний. Оказывается, полный обман и подлог. Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, с меня шкуру хотел спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и разбойник»… «Коммунистам нельзя любить искусство. Раз искусство, значит – гений. Раз гений, значит – неравенство. Раз неравенство, значит – эксплуатация»… «Иной раз вы с пафосом долбите: «социализм возможен в одной стране», не чувствуете ли вы в это время, что кто-то или что-то на очень высокой ноте пищит у вас на душе: не-ет!». И это выпускается в Советской стране. О чём это говорит? Это говорит о том, что у нас всё ещё недостаточно бдительности».

Валентина Михайловна и Алексей Федорович Лосевы –  заключенные Белбалтлага, 1933 г.
Валентина Михайловна и Алексей Федорович Лосевы –
заключенные Белбалтлага, 1933 г.

Кагановичу вторил критик Киршон. На том же шестнадцатом партсъезде он заявил: «Этот Лосев, помимо всяческих других откровенно-черносотенных монархических высказываний, между прочим сообщает: «Пролетарские идеологи или ничем не отличаются от капиталистических гадов и шакалов, или отличаются, но ещё не известно, чем собственно они отличаются». Коммунист, работник Главлита, пропустивший эту книжку, в которой нас в лицо называют капиталистическими гадами и шакалами, мотивировал необходимость её разрешения тем, что это «оттенок философской мысли». А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке».

После таких погромных речей можно было ждать чего угодно.

Арестовали Лосева в ночь на Страстную пятницу 18 апреля 1930 года. Его обвинили в антисоветчине и в участии церковно-монархического органа. Ему дали десять лет лагерей и отправили на строительство Беломорканала.

Но Лосев даже в условиях лагеря сохранил огромную работоспособность. Правда, далеко не все понимали его идеи. Так, Горький, посетив по просьбе спецслужб Беломорканал и увидев там философа, заметил: «Профессор этот явно безумен, очевидно, малограмотен, и если дикие слова его кто-нибудь почувствует как удар – это удар не только сумасшедшего, но и слепого». Буревестник революции даже и не догадывался о том, что показавшийся ему безумным профессор давно взял за правило, с одной стороны, никогда не юлить, а на подлость отвечать при всём при том добром. Он и жене, которая сидела в лагере на Алтае, писал: «Старайся на злобу отвечать любовью и лаской».

Лосев всегда, даже в лагере говорил только то, что думал. Когда в созданном лагерном кружке «друзей книги» кто-то завёл разговор о книге Михаила Бахтина «Проблемы творчества Достоевского», он резко заметил: «Разве можно говорить и писать о Достоевском, исключив Христа!» Все перепугались. А Лосев даже не подумал перейти на шёпот или дезавуировать свою реплику. Истина была для него дороже свободы.

На свободу Лосев вышел лишь в 1932 году и только благодаря заступничеству первой жены Горького – Е.П. Пешковой.

Второй удар Лосева постиг в начале войны: в ночь на 12 августа в его дом на Арбате угодил немецкий фугас. Всё пришлось начинать сначала. Правда, вскоре он получил небольшую поддержку из МГУ: его пригласили читать лекции и вести семинар по Гегелю на философском факультете. Ему даже в 1943 году присудили докторскую степень.

Одна из тогдашних студенток Лосева – А.Гарева позже вспоминала: «На занятиях у А.Ф. Лосева мы «погружались» (так теперь говорят) в Аристотеля, Николая Кузанского, Платона, Гегеля и т.д. Но мы не только учились мыслить. Мы становились эрудированными специалистами. Потому что Алексей Фёдорович преподносил каждую тему, каждый раздел чётко, системно, с приложением обширного списка литературы. Алексей Фёдорович требовал, чтобы мы читали не только Аристотеля, Платона, Гегеля, Канта, но и Чичерина, Ильина, Гуссерля, Лосского, Шпета и т.д. Он считал, что учитель не должен ограничивать себя узкой специализацией. Требовал также, чтобы мы знакомились с математическими исследованиями. Например, рекомендовал «Курс математического анализа» Пуссена, «Теорию множеств» Хаусдорфа, «Трансфинитные числа» Жегалкина, «Неэвклидову геометрию» Клейна, работы Колмогорова и Александрова и т.д.».

Гарева в своих воспоминаниях привела фрагменты из конспекта лекции, которую прочитал Лосев студентам философского факультета МГУ 28 ноября 1942 года: «Гегель – романтик, в смысле широкого, богатого, трепещущего мировоззрения… он удивительным образом совмещая лёд в мозгу и пламя в сердце. То есть, с одной стороны, он логик и диалектик, а с другой – романтик. Нельзя Гегеля рассматривать односторонне. Чем больше Гегель думает, чем утонченнее и сложнее он думает – тем больше это его разгорячает. Гегель – эрос логики, пламя мысли и чувства. Разум и чувства как-то особенно совмещены у Гегеля. (Аналогия с Платоном, у которого целые диалоги посвящены эросу, любви)… Этот великий эротик и романтик был ужасно педантичным. Тройное деление на бытие, сущность и понятие он производит в каждом отделе, подразделе и в каждом члене. Получается очень механистическая философия, очень сухая, бухгалтерская, счетоводная философия».

Однако в МГУ Лосев долго не продержался. Нашёлся очередной стукач. Великому учёному приклеили ярлык идеалиста и из университета попросили. Хорошо хоть, что в этот момент его согласились взять на работу в Московский пединститут им. В.И. Ленина. Сначала он получил место на кафедре русского языка, а потом его перевели на кафедру общего языкознания, дав возможность преподавать аспирантам древние языки.

Но вот философские работы Лосева по-прежнему замалчивались. Учёный долго не знал, как прорвать блокаду. Весной 1948 года кто-то посоветовал ему обратиться к новому заведующему отделом науки ЦК ВКП(б) Юрию Жданову. Высокопоставленный партийный функционер в свою очередь навёл справки и выяснил, что не всё так безнадёжно. Он подсказал философу, как вести себя дальше. Больше того, выждав какое-то время, Жданов, опираясь на поддержку руководителя Агитпропа Дмитрия Шепилова, подготовил 12 мая 1949 года докладную записку на имя второго человека в партии – Георгия Маленкова.

В записке говорилось: «Лосев А.Ф., профессор Московского государственного педагогического института им. В.И. Ленина, прислал в ЦК ВКП(б) письмо, в котором указывает, что он, в прошлом философ-идеалист, глубоко и уже давно пересмотрел свои прежние взгляды и с начала 30-х годов работает над применением марксистско-ленинской теории к вопросам логики и классической филологии. Проф. Лосев сообщает, что им написаны работы: «Критика буржуазных теорий математической логики», «О применении теории отражения в логике», «История античной эстетики», «Античная мифология». Однако ни одна из этих работ до сих пор не напечатана потому, что издательства и научные учреждения руководствуются характеристикой старых взглядов Лосева, которую дал Л.М. Каганович в докладе на XVI съезде ВКП(б). Выступая на съезде, тов. Л.М. Каганович характеризовал проф. Лосева как философа-мракобеса, реакционера и черносотенца. Проф. Лосев просит дать Указание Институту философии Академии наук СССР обсудить его новые работы по логике и истории античной эстетики и напечатать их, если они этого заслуживают. Проф. Лосев выражает горячее желание всеми своими знаниями «послужить родному народу и участвовать в строительстве лучшего будущего в борьбе с буржуазной реакцией и мракобесием». С трудами проф. Лосева знакомились вице-президент Академии наук УССР Белецкий А.И., заведующий сектором логики Института философии Академии наук СССР проф. Чудов А.А. и старший научный сотрудник Академии общественных наук при ЦК ВКП(б) тов. Ильин И.А. Все они дали о трудах проф. Лосева положительные отзывы и считают, что проф. Лосев действительно проделал большую работу по усвоению марксистско-ленинской методологии, ведёт борьбу за материализм в вопросах логики классической филологии. Отдел пропаганды и агитации находит целесообразным предложить Институту философии Академии наук СССР обсудить труды проф. Лосева и, если они получат положительную оценку, представить наиболее важные из них к изданию». Тем не менее вплоть до 1953 года Лосева так и не печатали.

В академических кругах, похоже, не всегда понимали масштаб дарования Лосева. Выдающийся германист А.В. Михайлов рассказывал: «Вспоминается первое моё посещение дома Алексея Фёдоровича. Наверное, это было в 1964 году. Хорошо помню, что молчал сам, и помню, что Алексей Фёдорович не говорил ничего особенного – важного или глубокого. Да и что особенное надо было говорить ему перед незнакомым молодым человеком?! И тем не менее остался в душе особенный след. Лучше сказать: след особенного, не понятого ещё, непонятного, но заданного наперёд – поначалу как загадка, потом как задача. Безвременная смерть Алексея Фёдоровича помогает её решить – своей резкой чертой. Яснее становится, что жизнь Алексея Фёдоровича была погружена в молчание и в каком именно смысле. И именно потому была окрашена в трагические тона. Вернее даже, есть три смысла молчания, к какому был причастен Алексей Фёдорович в выпавшем на его долю бытии. Вот – коротко – эти три смысла. Один самый высокий: это silentium mysticum, то молчание, какое означает проникновенное углубление в известные смыслы, созерцание их и вместе с тем восхищение души в горние пределы. Второй смысл рождается от несоразмерности обретённой внутренней душевной полноты и человеческих возможностей высказывать, выговаривать её, – он-то и рождает трагизм, вынуждая с болью в сердце ощутить и всё время ощущать как бы «технические» ограничения, положенные человеческому существу, способному выговаривать в сущности невыговариваемое. Итак, на одном уровне молчание, на другом – невозможность досказать до конца, на одном – абсолютное и единство, на другом – многоликость человеческого слова как преломившегося луча света, на одном – Ум, на другом – ум, на одном – Слово, на другом – слово и слова. Слова, следуя за лучом к истокам его, могут даже стремиться к единству, даже до непостижимости. А всё сказать всё равно нельзя; вздохнём простодушно: сколько ещё книг мог бы написать Алексей Фёдорович! Но ведь всё равно не написал бы всех… Накопленное богатство было неисчерпаемым. Как близко к лучу света стоял такой человек… И есть третье молчание, которое ещё пониже, совсем на земле, это земное противодействие слову. Внешнее, но довершающее несовершенство человеческого… Вот к каким трём смыслам молчания был причастен Алексей Фёдорович. И теперь можно понять наивно-первоначальное впечатление загадочности: след особенного – он происходил от весомости молчания и не высказанной в слове полноты. В словах, между словами, за словами – везде отыскивал себе путь этот смысл, с которым личность слилась… До такой степени слилась, что Алексею Фёдоровичу не надо было искать особенных, высоких, возвышенных слов; всё, что он говорил, обыденное и мудрое, он мог произносить естественно, просто. Причастный к молчанию, он был причастен к благодати».

Долгое время советские издатели относились к Лосеву несерьёзно. Они не понимали, что имели дело с великим учёным. Арсений Гулыга вспоминал, как впервые увидел Лосева в 1966 году. «Он уже мог меня только слышать. В серии «Философское наследие» готовился Платон, издательство устроило совещание по поводу вступительной статьи, написанной Лосевым. Редактор требовал от автора критики «ошибок Платона». «Каких ошибок?» «Но ведь Платон был идеалист!» Слепой старец, невозмутимо выслушивавший все благоглупости, вдруг взорвался, стукнул об пол палкой, на которую опирался. Успокоившись, ответил: «Ну и что? Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм, кто это сказал?»

В феврале 1981 года Лосев уступил просьбам многих своих коллег и подал заявление о вступлении в Союз писателей. Рекомендации ему дали Арсений Гулыга, Владимир Гусев и Пётр Николаев. «Вступление А.Ф. Лосева в Союз писателей, – подчеркнул в своём поручительстве Гулыга, – событие для Союза. Есть у нас много талантливых и образованных литературоведов, но никто из низ по своему удельному весу в современной русской культуре, русской словесности не может сравняться с Алексеем Фёдоровичем Лосевым. Когда на заседании бюро творческого объединения критиков и литературоведов возникла идея формально закрепить реальную давнюю принадлежность Лосева к писательской среде, я горячо поддержал эту идею и радуюсь тому, что мне выпала честь сказать тёплые слова о человеке, которого считают своим учителем не только многие критики, но и прозаики, поэты, драматурги, переводчики, публицисты. Монументальная «История античной эстетики» А.Ф. Лосева – не только сокровищница эрудиции и премудрости, но и замечательное произведение образного мышления, темпераментное и сочное по языку. Прочтите хотя бы раздел о Сократе и вы убедитесь в справедливости моих слов». Другой рекомендатель Вл. Гусев заметил: «Странно, что он [Лосев. – В.О.] не член Союза писателей, необходимо его принять как можно скорее».

Однако литературные чиновники почему-то в приёмную комиссию все материалы передали лишь в апреле 1982 года. Тогда же работы Лосева были направлены на отзыв Вадиму Кожинову и Дмитрию Урнову.

«Считаю вполне возможным ограничиться оценкой первого периода творчества Алексея Фёдоровича Лосева, – отметил Кожинов. – В этот первый период он создал шесть произведений: «Диалектика художественной формы», «Философия имени», «Музыка как предмет логики», «Античный космос и современная наука», «Очерки античного символизма и мифологии», «Диалектика мифа». По своим темам эти книги А.Ф. Лосева являли собой труды в области философии, филологии и эстетики; но эти темы в очень значительной мере нашли в произведениях А.Ф. Лосева художественное или, вернее, поэтическое воплощение. Это были философско-эстетические поэмы в прозе. Именно так воспринимают эти произведения современные их читатели, наслаждаясь поэзией мысли. Но эти произведения были опубликованы в период своего рода разгула всяческого вульгаризаторства – в 1927–1930-м годах – и подверглись грубым и безосновательным нападкам».

Развёрнутый отзыв дал также Дмитрий Урнов. Он особо отметил: «А.Ф. Лосев не только владеет материалом. Он освещает его так, как это может делать только человек, владеющий словом. Абстрактная мысль одевается под пером А.Ф. Лосева живой плотью, она не украшается словами, но выражается с необычайной рельефностью <…> А.Ф. Лосев любит описывать самую мысль, он находит для этого разнообразные подходы, приёмы, слова, он иногда даже, кажется, щеголяет набором определений, дополняющих в оттенках друг друга».

Уже после приёма Лосева в Союз писателей разгорелся скандал. В столичном издательстве «Мысль» вышла книга учёного о Владимире Соловьёве. Гулыга вспоминал: «Я был в числе «внутренних» издательских рецензентов книги и знал, какие барьеры ей приходилось преодолевать. Прочитав в «Книжном обозрении» о её выходе, позвонил автору, чтобы поздравить. К телефону, как обычно, подошла Аза Алибековна…, тон её был нерадостным: кто-то кому-то что-то донёс, и Госкомиздат распорядился весь тираж пустить под нож. Что делать? По совету одного знатока закулисных дел Алексей Фёдорович обратился с жалобой на издательские инстанции к всесильному тогда Андропову.< …> И принято беспрецедентное в истории книжного дела «соломоново» решение: книгу выпустить, но в городах и за границей не продавать. Весь тираж философского произведения ушёл в отдалённые районы страны (смертная казнь заменена ссылкой!). Затем начались «обратные перевозки»: из глубины «сибирских руд», таёжных сёл, горных аулов Кавказа, кишлаков Казахстана возвращался «Соловьёв» в стольный град Москву, где спекулянты продавали его со стократным увеличением цены. Но до читателя книга дошла. Мне был презентован авторский экземпляр с выразительной надписью: «Дорогому Арсению Гулыге – праотцу, свидетелю мук рождения и чудотворному охранителю этой книги. 2.11.83. А.Лосев»…».

Официальное признание к Лосеву пришло лишь в горбачёвскую перестройку. В 1986 году ему за многотомную «Историю античной эстетики» присудили Государственную премию СССР.

Говорят, последней прижизненной публикацией Лосева стало его слово о Кирилле и Мефодии в «Литгазете». Великий философ писал: «Меня, как и всех, всегда учили: факты, факты, факты; самое главное – факты. От фактов – ни на шаг. Но жизнь меня научила другому. Я слишком часто убеждался, что все так называемые факты всегда случайны, неожиданны, текучи и ненадёжны, часто непонятны, и иной раз даже и прямо бессмысленны. Поэтому мне волей-неволей часто приходилось не только иметь дело с фактами, но ещё более того с теми общностями, без которых нельзя было понять и самих фактов. И вот та реальная общность, те священные предметы, которые возникли у меня на путях моих обобщений: родина, родная гимназия, которую я кончил давно, ещё до революции; единство филологии и философии; Кирилл и Мефодий как идеалы и образцы этого единения; и, наконец, церковь в здании моей гимназии в городе Новочеркасске на Дону, церковь, посвящённая Кириллу и Мефодию, где каждый год 24 мая торжественно праздновалась память этих славянских просветителей, и праздновалась не только церковно, но и во всей гимназии. За эти 70 лет многое изменилось, и я сам стал другой. Но иной раз где-то в глубине души у меня звучит таинственный голос, и я слышу пение церковного тропаря, возвещающего мою подлинную реальную общность: «Яко апостолом единонравнии и словенских стран учителие, Мефодие и Кирилле богомудрии, Владыку эсех молите мир вселенней даровати и душам нашим велию милость».

И, наверное, символично что умер Лосев 24 мая 1988 года в день Кирилла и Мефодия. Спустя семь лет его вдова А.А. Тахо-Годи добилась возвращения из архивов ФСБ изъятых у философа при его аресте рукописей объёмом 2230 страниц.

Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.