Изумляемся вместе с Дмитрием Чёрным

№ 2013 / 47, 23.02.2015

Рыжий томик открывают стихи начала 90-х. Это – мессядж, поэт уверовал в новую эру, ведь и его метафизические усилия воплотились в убийстве СССР. Уж какое тут буйство – тут бухгалтерия

Фауст на бездоговорной основе

Рыжий томик открывают стихи начала 90-х. Это – мессядж, поэт уверовал в новую эру, ведь и его метафизические усилия воплотились в убийстве СССР. Уж какое тут буйство – тут бухгалтерия, банальные, чужие, но уже не из 1960-х, а на полвека раньше иль на целый уж век мотивы. Нудные, банальные рифмы, но иногда хорошие, зрелые метафоры. Впрочем, есть и тут удачи размышлений, эдакая гражданская лирика.

И негде, пожалуй, конец напоить

Безумцам, что жаждут упорно

Громаду страны на куски раскроить

И распрей раскаливать горны.

Сие пишет он в начале декабря 1991-го – тоже ведь пророк, СССР тотчас и раскроят. Но это минутная печаль, обязанность поэта. Дальше-то всё в духе политкорректного богоискательства и бесконечного постскриптума: Эпоха кончилась, а языка Постэпохи ни смогисты, ни кто-либо из «девяносиков» не изобрёл. Его лабораторно (как гений-основатель Института переливания крови Богданов, взяв кровь того уличного больного студента) вывели мы, новреалисты, в нулевых. Хотя, Сенчин – вон, с начала девяностых проводил опыты, потихоньку, постранично, от рассказа и очерка к романам прививая мрачные дозы реальности… Воистину удивляет, как это ровно писалось и Алейникову в девяностых – лихие даты, вроде бы существовавшие лишь в новогодие, как очередная радость цифр, неизбежное сочетание, – таки живут под его стихами, не тужат. И 1996-й есть – какое ровное письмо! Вот в этом и весь Алейников. Губанов – метеор, он довёл поэзию в себе до кипения такой трагедии, что сердце послушно умерло первым в назначенном умом сентябре. Понятно, что не всем подряд так жить – и Алейников вроде бы стал тем собирателем, тем летописцем-смогистом, справедливо упрекающим и Кублановского, и прочих за разброд, за невнимание к изданиям своих стихов. Но поэзия – крайне неблагодарная и неверная девка, она бежит от зануд-летописцев, чтобы всё же быть ближе к жизни (зачастую эту жизнь отравляя, сокращая, кровопуская).

Странно, но я научился понимать Алейникова, когда кровь Губанова поутихла во мне, когда сам миновал рубеж 37. Этакий Фауст без сговора с Мефистофелем он. И даже не потому, что мудрость, опыт… В отличие от недроблёной, перенаселённой деепричастиями прозы, стихи Алейникова какие-то разбавленные, но и в этом его кредо: мол, не спешите, ребята, те, кто спешил, давно из окошек гробов наблюдают за своей популярностью. А нам, при жизни, может, и Нобелевскую дадут – за терпение… Я – такой же, вот в чём беда. То ли семейный такой завет, то ли воспитание, то ли занудский характер. Но артериальная кровь гонит венозную – и я критикую в Алейникове себя, тоже усевшегося и на рифмы, и на «большие» жанры… Вот примерно как деревенский Михаил Андреев критиковал рафинированного Арсения Тарковского – не стал он, мол, поэтом и всё тут, имея талант. Смелое суждение! После того, как и сын папу подраскрутил фильмами, и в тех самых 90-х столько отгремело восхищений, изданий-переизданий. Но в суждении есть правда – утончённость, строгость письма Тарковского на фоне туманной тайги и натурлюбования Андреева, может и проиграть порой. Проиграть неожиданности, нелепости, буесловию. Ну да об этом как-нибудь отдельно…

Владимир Алейников. При свече и звезде. – М.: ОГИ, – 2013.


О. Хлебников о Хлебникове

И тут «роман в поэмах», что ж заело-то поэтов, в большегрузы намыленных? Вот уж где осталось что-то общественное – так это даже в поэзии восьмидесятников, которые были критиками «совка» и антисоветчиками. Так их, увы, время обобщило. Ну, кого вы вспомните из 1980-х, кто бы каким-то боком не прищемился в диссидЕ? Вот именно – знаменатель всегда подводит будущее, и кто не той кратности – вышел вон. Впрочем Олег Хлебников и пишет-то не об этом. Его, вон, друг Сандро Аронов уже всё написал… И вот, в который раз убеждаемся мы, что миф о свободе личности и сакральности индивидуальности – бит самой нашей реальностью. Ведь не опершись на фамилии друзей – кем бы был Хлебников? Однофамильцем, как ваш покорный – Саши. Все мы в чьей-то тени – ну так и у каждого настаёт свой час «выйти из тени». И предугадываю тут ироничную рифму – «Нахлебников»…

Стихи Олега диалогичны – и вот это самое ценное в них. Хороши у него съёмные квартиры, быт столичный и прочий – будто с чёрного хода схваченный, даже и без жадности особой. Мол, проходил просто. Стихи веселы – а что ещё оставалось свидетелям и деятелям перестройки? Я полагаю, кусочек майки «Новой газеты» под небритостью лукавой – это тоже не случайность в оформлении книжки. Такие вот – прокуренные, спитые, съёженные, но улыбающиеся: «Третьеримских застолий рать пировала, чуя падучую, а Четвёртому не бывать». Вот и он, как пишет в комментарии (что за жанр – комментировать стихи? Алейников – и тот уместнее), «накаркал крах Союза нерушимого». Вот тут даже полуулыбки неуместны – а сияет весь несвежий ряд зубов из конструктивистского, советского большого окошка «Новой». Впрочем, относились ли восьмидесятники серьёзно к чему-то кроме личного? Стихи, посвящённые друзьям и дамам – и всё чужое, ибо «общее – ничьё». И строфы казённые вроде, и классика как простейший вариант что-то рассказать из традиционного быта московской и немосковской, любой богемы.

Да, их создало наше общество – создавало как освобождённых от физнагрузок работников умственного труда, чтобы соцреализмом путь в коммунизм освещали. Да не туда: вырастило себе на погибель тунеядцев и соответствующую их образу жизни эстетику. Но и это нынче интересно, вот что противно-то. Хорошие у Хлебникова стихи, сквозь них, как сквозь панельную стену хрущобы – почти время то слышно, много времени было на излёте Эпохи… Ни капли трагедии губановской, но уже та самая ирония, ещё в стихах, ещё в ухмылках «креативного класса», который и свалит страну в капитализм. Чем они, рассевшиеся по либеральным газеткам и доживающие отмерянный ещё советским воспитанием век – вполне довольны, «растерянной невнятностью общества». И вот парадокс – вроде всё получили, что хотели. Но не живётся и не ипётся – потому что любвеобилие есть производная социального прогресса. Общие успехи есть? Тогда и – даёшь личную жизнь, многочадие, панельное Братеево… И орать в окно, как в «Военно-полевом романе» своё «Хорошо!» можно только после того, как написано «Хорошо!» и построены домны, заводы, города, страна. А на спаде – только курится, пьётся и вспоминается. Какой там футуризм?! Писсуаристика – пусть и с ироничными рифмочками, газетно-меткими заметками. Стихи – уже как комментарий к прожитому, да ещё снабжённые комментарием прозаическим, – это жанр, конечно, запредельный. Описание-списание продукта, рекламация. Впрочем, я вот прочитал, и даже «плезиозавра фонаря» помню, мне за это большие деньги платят – за злые рецензии даже больше.

Олег Хлебников. На небесном дне.М.: Время, 2013


Стихотворения в 3D па де-де

Вообще-то книгу свою Марина Пинчук аж в 2010-м выпустила. Издание изящное, и, конечно, камерное, 100 экз. До Москвы дошло с опозданием. Название банально, но не содержание – в нём как раз то, чего побаиваются все наши московские метафизированные поэты. Хотя и это духовная поэзия, конечно. «Целую тебя в улыбку, И гордо плечом поведя, Лихую цыганскую скрипку Настрою по струнам дождя» – неплохо ведь для начала? Все стихи – не просто личные, они архиличные. Но не настолько, чтобы в чужих устах не звучать: архаичные, не без этого. Вот тут и вкрадывается та самоцензура, которая, на мой взгляд, – беда женской поэзии, религиозности, ну и всякого такого прочего. Татиана Комарова вот не боялась же: «Смотри, котёнок, осторожно ползи по трубочке моей»… Впрочем, брюнетка Марина – скорее как назидание, как старшая подруга рядом с Таней, соблазнённой италийским брегом. Мотивы строгого Алигьери Марина трактует на свой дамский лад (Andante – В гостях у Данте): «До середины или боле – Не стану мучить календарь», «пьянящие, хмельные дали», «просты законы бытия». Собственно, женщина и не ищет ничего – кроме любви. Так у Марины выходит…

Ну а когда находит – то поёт на все лады об одном. Это, наверное, скучно – однако понятия не имею, как оно на самом деле. То есть очень сильно прикладной стих – как слышится мужчине? Мне кажется, он быстрее убежит, если брюнетка его ещё и там, на бумаге будет ласкать локонами ворожеи, как по животу – но весьма чопорно при этом, чтоб статус уже состоявшейся матери не понизить. «Я с богом искусства не спорю, Сама ведь пишу – как дышу. Тебя у него не оспорю – Быть музой твоей попрошу». Как всё гладко, прямо как кожа…

Уже не души – но тела

Сплетаются в хмельном порыве.

Тебя, любимый, увела,

И ты со мной в шальном отрыве

Шальном – как шалью обниму

Тебя, согрею в непогоду…

Ну да: немного сленга, чтобы снизить пафос классики. Но строки не пустые, Марина умеет достигать оргазма и органичности в скупой, ограниченной самою собой строке. Такие строки не хочется обрывать, так стих устроен – дальше должно быть интереснее. Как в «Мечтателях» Бертолуччи: Please, stay inside… Живут же люди в Днепропетровске! Впрочем, как я понял, эта книга вся об одном Сталкере (М.А. – ну что за целомудрие после яростных ночей?), и город альковом служит другой. Возможно, и я бы хотел прочесть отпечатки моих вождений по Москве красавиц всяких. Однако лишь одна удостоила парочки посвящений мои «карие капли» – и была она совершенно иной масти, противоположной Марининой, и стихов её испугался «Наш Современник», а Марина вот слышала в кафе «Куба», понравились, но – мои о ней, той самой А.К.

Марина Пинчук. Время любить.Нiкополь: СПД Фельдман О.О., 2010.


Дмитрий ЧЁРНЫй

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.