Мифотворчество и «золотые сны» Марии Ряховской

№ 2013 / 47, 23.02.2015

В книге Марии Ряховской «Записки одной курёхи» мне нравится всё, кроме названия. Это как если бы Виктор Астафьев свой «Последний поклон» назвал, скажем, «Записки одного «деревенщины».

В книге Марии Ряховской «Записки одной курёхи» мне нравится всё, кроме названия. Это как если бы Виктор Астафьев свой «Последний поклон» назвал, скажем, «Записки одного «деревенщины». Вырвалось сравнение с Астафьевым, и тотчас понял, насколько неспроста. И не случайно именно Ряховская стала лауреатом премии Астафьева: казалось бы, столичный по рождению человек, и «опыт нервной клетки» должен быть ближе, скажем, Битову, нет. Пути Господни…

Писатель Мария Ряховская отдаёт свой поклон тому, что наполнило её душу жизнью.

Жизнь деревни Жердяи, в общем-то, скособоченная и давно сбитая с толку (а какой она ещё может быть вблизи громадного мегаполиса?!), предстаёт забавной и причудливой дымковской игрушкой. Автор творит миф и, что удивительно, каждый из героев также творит свой миф, заполняя им неприглядную явь. Деревенская безграмотная старуха по прозвищу Крёстная ( и она, по существу, духовная крёстная всей деревни) без тени сомнений, как очевидец, рассказывает о событиях Гражданской войны, Великой Отечественной и Войны 1812 года, когда Наполеон и утопил клад в прибрежном озере. В клад верят все, но находится фанатичный кладоискатель, который ударяется в поиск, теряя профессию и семью. Некто Серый, живущий в деревне, где только одна баба держит корову, считает себя пастухом по призванию. В Жердяях всё, потеря ли это обычных очков или сожжённый дом, полнится ощущением творящегося Божьего промысла. Для городской девочки-подростка Маши деревня Жердяи, с её крепко свихнувшимся, если смотреть со стороны, очень пьющим населением, становятся обиталищем души, предметом спасительного мифотворчества, а значит, жизни.

Приходит время, когда героиня «вырастает» из Жердяев, где все норовят облапошить её папу: да и как может быть иначе, когда он, смешно сказать, писатель?! Безликий прежде для неё город, вся обновляющаяся действительность, предлагает взрослеющей девочке свои «золотые сны». Рок-музыканты, хиппи и вожаки «неформалов» – истинные философы, творцы городских мифов! Кумиры воспринимаются провозвестниками особенной, исключительной, почти нереальной действительности. Виктор Цой для юной героини и «сладостный эротический объект», и «незыблемый духовный столп, за которого можно было бы ухватиться в эпоху перемен», и носитель «восточной мудрости, которая обитала в далёких дацанах и ашрамах», и «красивый боец за правду в исполнении Брюса Ли». Нужно добавить ещё один пункт, важный для поклонения в том времени: кумир, трагически ушедший. Конец 20 века. Страна уходит, умирает, делая это добровольно. Возродится ли, станет другой, лучше или хуже, для молодых людей, алчущих жизнь духовную, не суть важно. Подспудно в каждом поселяется желание стать сопричастным уходу. Ибо они, молодое поколение, увы, всё равно остаются строителями светлого будущего. И российские хиппи, в изображении Марии Ряховской, на свой лад обрящут коммунизм – обобществлённое счастье, пусть и с помощью травки. Цой, Башлачёв, Тальков – погибают, олицетворяя время утрат и утоляя чаяния толпы. На выбитом поле в романе Ряховской остаётся только сладкоголосый Борисов, в котором сложно не углядеть данность Бориса Гребенщикова. Примечательно, что Мария Ряховкая сохраняет в произведении все имена тогдашних культовых певцов подлинными, только последнего выводит под вымышленной фамилией. Борисов, успешный, засытившийся, растолстевший – собирательный образ будущих властителей дум. Фанатка Маша ему этого не простит: более основательная и жизненно подтверждённая плоть мифотворчества Жердяев уведёт в свои палестины, открыв толщи неведомые. А её подруга Саня так и останется с портретом кумира, покрывая его нестареющий на фото лик поцелуями.

Даже представить нельзя, чтобы вокруг Высоцкого, Шукшина, имевших абсолютное общенациональное признание, кучковались движения фанатов. И вдруг, на рубеже столетий, наблюдается тяга к массовому самоотречению и устранению личной воли? Характерно и то, что пятнадцатилетние девочки Маша и Саша, ищущие необыкновенной, духовной жизни, совершенно не думают о мальчиках, любви: предмет любви для них только кумир! В романе Марии Ряховской нет бандитов, насильников и подлецов, коими изобилуют литературные свидетельства времён конца 20 столетия. Но впечатление остаётся ещё более жутким, как если бы они были. Комплекс исторического поражения объединяет всех героев романа без исключения, и острейшим образом проявляется в девочке Маше, становящейся девушкой. Крёстная в деревне Жердяи умирает, сгорает дом её, ушли и кумиры, поэты с гитарами, через которых говорило время. Маша и телесно и духовно существует между городом и деревней, русским прошлым и так и не наступившим настоящим.

Знаменательно, что и более поздние произведения автора – в которых лирической героине уже за тридцать, например, рассказ «На Щучьем озере», о том же самом: нелепые, больные и свихнутые, и в общем-то совсем неверующие «паломники» плывут по Псковскому озеру к старцу Николаю, – без которого не могут разобраться, как жить.

И что с этим делать? Вопрос.

Владимир КАРПОВ,
лауреат «Большой литературной премии России»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *