Между солнцем и поэтом

№ 2014 / 17, 23.02.2015

Он шёл по жизни словно бы по фронтовой дороге, слегка прихрамывая, но твёрдой комиссарской походкой. В то же время в нём было что-то от гусара.

Он шёл по жизни словно бы по фронтовой дороге, слегка прихрамывая, но твёрдой комиссарской походкой. В то же время в нём было что-то от гусара. Не от тех ли его далёких предков – шамхалов, князей, уланов… А в поэзии он был испытанным, опытным полководцем.

…Это было в 1980 году. В то время я преподавал кумыкский язык (сценическую речь) нашей студии при Щукинском театральном институте в Москве. Одновременно и сам учился на Высших литературных курсах при Литературном институте им. М.Горького.

Я знал не понаслышке, что «последний поэт серебряного века», как его величали, Арсений Тарковский в те годы жил в Переделкино. Там, в старом корпусе, на первом этаже его семье было выделено две комнаты. Но ещё не имел чести посетить его поэтическое величество.

Аткай
Аткай

Однажды приехал в Москву по издательским делам Аткай Акимович. У него выходила очередная книга в издательстве «Современник». В отличие от других писателей, несмотря на свой возраст, Аткай был лёгкий на подъём и в столицу приезжал довольно часто. И каждый свой приезд согласовал нашей поговоркой: «Къарт къойнунда къалач бар» – «У старца за пазухой кроется калач». Приезжал затаренный, тучный, весь в икре и спирте. Однажды в издательском коридоре до моих ушей дошёл шёпот работников: «Океан приехал…» «Океан», по моему настоянию, остановился не в гостинице, а у меня, на Добролюбове, 9/11. Кстати, в течение пяти моих московских лет я ни разу не позволил Аткаю ночевать в гостинице, хотя литфонд всегда выделял ему люкс. Для меня это было не обузой, а большой честью.

Об Арсении Тарковском, своём бывалом кунаке, коллеге-поэте Аткай рассказывал часами, и я уже довольно чётко представлял этого гиганта художественной мысли. На этот раз Аткай сказал, что мы поедем к Тарковскому, и обещал близко познакомить меня с ним. К тому же они должны встретиться: Арсений переводит его поэму «Сотау и Рашия».

Заснеженным зимним утром мы с Аткаем приехали в Переделкино, где царил особый микроклимат, поднимающий душу ближе к небесам, где витает бессмертный дух Б.Пастернака, Н.Тихонова, К.Кулиева, И.Сельвинского, В.Солоухина, Е.Евтушенко…

А.Тарковский радушно встретил нас в своей тесной, но уютной комнате, служившей ему и кабинетом, и гостиной, и кухней. Начался живой, клокочущий, как горный поток, разговор, который часто бывает при редкой встрече двух старых друзей, двух мастеров крылатого слова, много видавших и вынесших удары судьбы людей.

В частности, разговор поглощали творческие мотивы, где основной акцент был направлен работе А.Тарковского как поэта-переводчика.

За это время Аткай успел выложить на письменный стол хозяина «океанские» угощения. В те годы свежекопченый, медового цвета, сочный великолепный лещ славился не меньше, чем чёрная икра. Помню, как Арсений взял двумя руками за хвост и голову одну рыбину, преподнёс к губам, после недолгой паузы, сказал: «Солдатскими сапогами пахнет, Аткай!»

Был воскресный день. Потому, может быть, в старом корпусе Дома творчества было пустовато. По полудню в комнате становилось тесно и хозяин предложил нам перейти в бар, никто не помешает нашему разговору. Мы так и сделали. Многоопытный по виду бармен, примериваясь ко вкусу гостей, ставил и повторял тихую восточную музыку – то армянскую, то грузинскую, то чисто наши родные ритмы. Сидим, беседуем, тосты произносим, громко смеёмся.

Арсений Тарковский вдруг, не спеша, встал, вышел из-за стола и начал пританцовывать, стараясь улавливать ритмы медленной лезгинки. Его поддержал Аткай настоящим кумыкским танцем. Я же подбадривал их, хлопая в ладоши и негромко вскрикивая в духе перепляса, какой бывает на свадьбах. Когда два моих гиганта присели к столу, после небольшой, но глубокой разминки наступил мой черёд. По обыкновению, за мной – ответный танец. Чтобы поднять дух моих «устазов», в знак глубокого им уважения я стал танцевать (как у нас подобает в таких случаях в отношении к старшим) лезгинку, стараясь выглядеть как можно лучше. Аткай и Арсений довольные моим жестом и юношеским пылом, поддерживали меня мерным, слаженным хлопаньем, сами в душе как бы становясь молодыми. Больше всех радовался бармен за эту нежданную импровизированную мини-свадьбу и тоже подбадривал меня.

Солнце клонилось к закату и как прожектор освещало помещение. Танцуя, я оказался у окна на всю стену. Вдруг Арсений Тарковский привстал и совсем неожиданно вскрикнул, как режиссёр во время репетиции в театре: «Стой, юноша! Замри, не двигайся с места!»

Никак не ожидавший такого поворота, я действительно замер. Он быстро подошёл ко мне. Я стоял у самого окна, между солнцем и Арсением. Он взял меня двумя руками – за голову и подбородок, повернул к Аткаю и сказал с заметным восхищением: «Смотри, Аткай, заметь, взгляни: да у него же античный профиль! Древнегреческий!»

…Так был прерван мой переделкинский танец. На такой приятной ноте… Между двумя светилами, небесным и земным: Солнцем и Поэтом.

В тот момент предо мною возник призрак великого режиссёра Андрея Тарковского, которому во всём и повсюду был соавтором его отец Арсений, который сам сотворил его.

И только он, отец Арсений, мог в каждом малом штрихе или узоре увидеть картину вселенского масштаба.

У меня на письменном столе две книги А.Тарковского с его автографом. Каждый раз, когда вспоминаю об этом случае, невольно задаюсь тревожным вопросом: кому суждено определить профиль будущего дагестанской поэзии?

БАДРУТДИН,
г. МАХАЧКАЛА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.