Алиса ГАНИЕВА. КПД проектных центров

№ 2006 / 16, 23.02.2015, автор: Алиса ГАНИЕВА

Отрицание – великая сила, но по природе своей оно нездорово. Грустно слышать голоса, отрицающие самое очевидное – современную литературу и современный литературный процесс. После «Литературных мечтаний» Белинского такие заявки уже не оригинальны, и охотникам за эпатажем здесь ждать нечего. К тому же эти заверения (лукавые или искренние) сами становятся частью литпроцесса, тем подтверждая его существование. А он, как нечто текущее, подвижное, развивающееся, включает в себя не только движение литературы, но и движение вокруг литературы.

 

Словесность, как взаимодействие мировоззрений, а не просто текстовый поток, нуждается в классификации, упорядочивании, создании твёрдых ориентиров касательно того, что есть литература, скажем, молодая и литература военная, реализм новый и реализм мистический, писатель начинающий и писатель зрелый.

Идентификацией и инициированием писателей сейчас занимаются различные проекты, клубы, совещания и премии. Названия премий (Андрея Белого, Аполлона Григорьева, Ивана Белкина, «Дебют» и др.) уже несут свои семы и дифференциации, размежёвывая своих авторов по жанрам, темам и направлениям. Александр Блок писал, правда, что «никакие тенденции не властны над поэтами», но при этом сам принадлежал определённому литературному направлению.

Широкое развитие «проектной» литературы сейчас формирует всю литературную ситуацию, способствует поддержанию признанных талантов, занимается поиском новых, расширяет читательский ареал. Но, как и всякая сильнодействующая микстура, оно имеет свой побочный эффект. Многочисленные, ежегодно заполняющие шорт-листы имена оказываются недолговечны: отдельные писатели засасываются литературными структурами и их фамилии сопровождают не столько заглавия книг, сколько названия премий. Фигуры деиндивидуализируются, заслоняются номерами реестров и позиционируют себя не как писатели, а как номинанты, финалисты, участники, призёры и победители. Такого-то проекта.

Это, к сожалению, беда самих участников. Набранной ими «массы» хватает на один яркий всплеск, а потом наступает забвение и отход от пера. Получается, что люди эти в литературе случайны, как залетевшая на чужой насест курица. Здесь я имею в виду в основном молодых авторов, финалистов «Дебюта», потому что, в отличие от обладателей «Букера» или «Национального бестселлера», у них ещё нет собственного веса и лэйбл премии – их единственная регалия. Для Олега Павлова, Александра Проханова, Василия Аксёнова и прочих вопрос случайности или не случайности, само собой, излишен. Для них участие в проектах – самопроверка и подтверждение совокупности заслуг. В случае с молодыми премии скорее стимуляция, – которая почему-то не всегда срабатывает.

В № 4 «Нового мира» за 2005 год вышла статья Василины Орловой с пространным обзором молодой прозы. Имена «говорящие» и имена, известные лишь неширокому кругу «ридеров» «Дебюта» перемежаются у ней, словно чёрные и белые клавиши на фортепиано. Создаётся радостное ощущение того, что талантливо пишущая молодежь в России есть и что её много. Однако продолжат ли все они писать, не выпадут ли из узкой ладьи двухдневного успеха в смутные воды проектных архивов?

Лауреаты премии «Дебют» за 2000 год В.Сигарев и С.Шаргунов сумели вышагнуть из проекта, вырасти из тесных пелёнок премии, поддержавшей их на старте деятельности. Но ведь столько таких, кто не вышагнул и навсегда остался всего лишь «дебютовцем» (по выражению Ольги Славниковой) такого-то года. Кто сейчас помнит Д.Осокина, А.Копмана, С.Стародубцеву? Это лауреаты пятигодичной давности. Их нет – «Дебют» остался.

Каждый год выходят сборники финалистов этой молодёжной премии. В конце 2004 года вышли три книжки с узкими гнущимися обложками по номинациям «поэзия», «крупная проза» и «драматургия». Хочется надеяться, что большая часть их авторов всерьёз задумается над избранной стезёй и не даст своим фамилиям затеряться. Это в их и только в их руках.

«Квадратура круга» – книга прозы. Авторов четверо: три финалиста и один лауреат. Мне кажется, тот самый нечастый случай, когда лидер очевиден. Повесть фантаста Владимира Лорченкова «Хора на выбывание» – самое зрелое из представленных произведений, здесь сплетаются современная молдавская действительность, политика, юмор, философия, фантастика. Можно сказать, что западнославянский или центральноевропейский тип литературы.

«Хора на выбывание» обладает многоярусной символикой, большой плотностью мысли и той степенью смешения быта с ирреальностью, юмора с серьёзной озабоченностью бытием своей страны (патриотизм в хорошем смысле), которые поражают в таких классических образцах, как «Мастер и Маргарита».

О чём здесь речь? Кризис Приднестровья, президент-коммунист, выпивающий на пару со скульптурой Энгельса, и лидер «христианско-демократической» оппозиции, оживляющий мёртвого отца, дабы не протраурничать свои выборы. А отец, никак не отпускаемый сыном в могилу, передаёт ему свои документы и власть над секретным концлагерем, сохранившимся после Союза. Между ними, одинаково лживыми и алчными, действует журналист Лорченков (совпадение с фамилией автора, конечно, не случайно). Он достигает психологической власти над обоими, измышляет махинации, направляет и руководит и в конце концов выпивает с ними на троих в знак тайного от народа альянса. Это и позиция самого автора, который – над материалом и над персонажами.

«Хора на выбывание» – танец-состязание, танец-испытание, танец-чистка. Люди держатся друг за друга и несутся по кругу без остановки. Сильнейший не выдерживает и падает, выбывает из круга. Человек уходит без толкотни и выпихивания, сам. Как в детских считалках.

Хор, хоровод – это хождение по кругу, циклическое движение. Возвращение на прежнее место уже не таким, каким ты был двадцать секунд назад. Милан Кундера называл это именем национального танца коло. Коло для него – подлинность, естественность, радость игры. И социальный бунт. В сороковых в Чехословакии коло плясали митингующие студенты-коммунисты. Потом самого Кундеру исключили из партии, и он выбыл из коло. Танец – как демонстрация.

Герои В.Лорченкова танцуют хору как в своё время герои Кундеры. У Кундеры танцующие, во главе с поэтом Элюаром, отрываются от земли, возносятся над крышами и улетают в небо, подобно Ремидиос Прекрасной из «Ста лет одиночества» Гарсиа Маркеса. В этом святость танца.

Возможно, в отдельном издании повесть эта звучала бы иначе, проигрышнее. В «Квадратуре круга» ею задаётся атмосфера сборника и произведения Андрея Иванова, Адрианы Самаркандовой и Александра Силаева, как близко лежащие молекулы, влияют на неё и друг на друга, меняются электронами и сливаются в единое вещество. Сборник – это уже объединение, если не идеологическое, то атмосферическое, иногда – и то, и другое. То, что прозвучало бы невнятно в отдельной книжке отдельного автора, в сборниках гиперболизируется и создаёт контрапункт.

Мода на организацию литпроцесса путём временного объединения авторов с похожими творческими методами и мироощущениями ведётся ещё со времён «Физиологических очерков» первой половины XIX века. Хотя бы на их примере видно, что объединяемые авторы обычно теряют часть своего голоса и тонут в общем хоре, зато получается цельный и красноречивый результат, явление литературы.

Молодым писателям такое временное объединение полезно. Сборник «Новые писатели», изданный по результатам форума молодых издательством «Книжный сад», уже названием своим оптимистичен. Он нацелен на будущее, на прорыв, на прогрессию. Но в нём опубликованы и тексты, слегка пахнущие отрешённостью и декадансом. И во многих из них – передозировка публицистичности. После прочтения рассказов «Запах сигареты» Александра Карасёва, «Чужой» Романа Сенчина, «Красная палатка в снегах Килиманджаро» Ильи Кочергина, повести «Там, при реках Вавилона» Дениса Гуцко, задумываешься о проблеме первого лица в текущей литературе. Отчего авторы так любят это всюду доминирующее «я», отчего изо всех проёмов рвётся автобиографичность, отчего факты заслоняют их анализ и переосмысление? Может быть, реакция на тот же постмодернизм? После нелепостей и дразнилок очень хочется чего-то документально-достоверного. Или причина в другом? Это проблема «я» далеко не нова, но особенно актуальна теперь.

Вместо нескольких взаимодействующих мировоззренческих систем авторы предлагают одного рассказчика, часто себя самого, и часто без особенно яркого мировоззрения. На страницах книг мы теперь видим то же, что можем увидеть на улице, только в более блеклом виде. В рассказе «Чужой» Р.Сенчина особенно характерно проявляются эти очерковые тенденции – язык обыденный, картины обыкновенные, а герой – всему чужой.

Это нельзя назвать минусом, потому что это настроение переходного времени. Писатели ищут для себя опоры и находят её в изображении, а не в преображении. Показателен в этом плане и рассказ Анжелы Ударцевой «Чайная ложка чаучу», в котором описывается, как героиня гостит на чукотском кочевье. Хорошие этнографические зарисовки делают его похожим на сюжет для передачи «Вокруг света».

В рассказе Александра Морева «Собаки» свора дворовых псов, прирученных помешавшейся на них старушкой, взбешённая от голода в запустелой, заметённой пургой деревне, несколько дней ходила и скреблась вокруг её одинокого дома, пугая и не выпуская наружу деда – своего врага и мужа умершей во время этой же метели старушки. Дед, забытый не доехавшими до деревни спасателями, всё-таки решается открыть дверь и убить главаря стаи, но сам оказывается на улице и не может вернуться обратно в дом, уже занятый собаками, которые ходят там вокруг вспученного от печного тепла и уложенного дедом по обряду старушкиного трупа. Он умирает. Так не остаётся в деревне больше жителей. Последними гибнут собаки, которых в конце пристреливают из ружей приехавшие люди.

Молодые авторы сборника «Новые писатели» поднимают серьёзные задачи: и война в Чечне, и проблемы Абхазии, и вымирание сёл, и калиниградско-латвийский вопрос, и узлы истории России… При этом им удаётся сохранить такт, вдуматься объективно в болячки страны и не искать виноватых.

Наша жизнь действительно далека от утопии. Огромное количество простого населения, живущего в унизительных условиях, винит в этом события начала девяностых. Такие обличительные настроения находят выражение в литературе зачастую не в виде воззрений одного или нескольких героев, а в виде авторской позиции. Писатели-рыдальщики, отлично постигшие жанр всхлипа, пишут порою очень правильные вещи, но как-то не хотят вдуматься в истоки и следствия и режут историю надвое – до и после путча 1991-го. Не в пользу второй половины, конечно.

Впрочем, понятно, что в России свои законы, свои мотивации, и тут главным, повлиявшим на литературу событием, как было сказано в одном издании 1987 года, остаётся перестройка, которая ведётся во всех сферах нашей жизни. Ведётся (в широком своём значении) до сих пор. Резкий скачок идейных ориентиров, отмена цензуры, появление новых явлений и отношений – нелёгкое испытание и для людской психики, и для литературы – её отражения.

Оксюморонное название сборника «Эта гиблая жизнь» (М., ИТРК, 2004) во многом соответствует сниженному пафосу, боли, обиженности – духу многих входящих в него текстов. Все произведения посвящены сломанным людям. Людям, не выдержавшим удара перемен, не нашедшим себя после перестройки, не прогнувшимся под мир коммерции, «…и название это криком кричит… Оно – как стон, как проклятие всем тем, кто установил и насадил в России «новый порядок».

Эта категоричная цитата из вступительной статьи Игоря Штокмана вместе с названием, думаю, компрометирует весь сборник. И вообще, обидно, что не старые ещё писатели успели так озлиться, очерстветь в своих неудачах, что единственное определение, которое подобрано к слову «жизнь», пахнет смертью.

Ненависть к себе подобным, которая может возникнуть у человека, побитого несправедливостями жизни и порой застилает глаза и не даёт быть объективным, кажется, действительно живёт в героях сборника. Конфликтуют криминальные авторитеты и богачи («Человек Парамона» Игоря Блудилина), национальности («Хозяйка района» Любови Рябикиной), люди и общество («Несовпавший» Алексея Горшенина), супруги («Тише, Миша!» Лидии Сычёвой). Кажется, что весь мир – это огромный конфликт, сплошная агрессия, и нам в этом мире нет места. Очень грустно получается. Сборник «Эта гиблая жизнь» как будто намеренно построен так, что самые лучшие произведения прячутся в гуще неумелых, дилетантских. Иногда можно предугадать всю фабулу рассказа после первого же экспозиционного абзаца. Как в кумулятивных сказках вроде «Теремка» – после волка и лисы уж непременно будет медведь.

Я говорю об этом сборнике, потому что его более низкий художественный уровень позволяет чётче увидеть те же тенденции, что и в «Новых писателях». Оба сборника – проводники реализма и оба, несмотря на видимые несходства, страдают одними и теми же недомоганиями. Тяга к как можно более достоверной передаче действия, развёрнутый впопыхах лозунг «и я там был, и я это видел», снятие всякой лишней, по мнению автора, образности, – всё это значительно сокращает рабочее пространство между автором-художником и автором-очевидцем. Что это? В постмодернизм поиграли, рожи покорчили и сразу кинулись в монотонный репродукторный пересказ? Больно признать, что главная цель авторов в обоих сборниках, пусть и в очень разной степени, «что», а не «как» – а такая установка сама по себе антихудожественна.

Вообще, не стоит забывать, что сборник «Новые писатели» собирает лучшие работы участников форума молодых писателей, и он тоже часть проекта. Литературные проекты нужны. Но, к сожалению, многие потенциальные авторы, как и было замечено выше в связи с «Дебютом», быстро умолкают. И форум, и премия, и любая другая программа не могут побудить автора писать, и писать хорошо – он разрешает эту задачу сам. Поэтому для одних писательское совещание – это ещё одна возможность набраться навыков, узнать, чем дышат коллеги по занятию, для других – занятная болтовня в одном ряду со слушанием пластинок, сидением в баре или вязанием.

Литературный институт, как шутят, – гениальная ошибка Горького. Многие так и воспринимают это странное дитя советской идеологии: немного энтуазистический, немного наивный, а в общем – бессмысленный проект. Однако он создаёт предпосылки, которые для определённым образом настроенных натур оказываются пешеходной дорожкой на ту сторону мира искусств – от потребителей к созидателям.

В последние пятнадцать лет Литинститут и состоящие при нём Высшие литературные курсы не раз пытались закрыть как ненужную блажь. Однако не закрыли. Часть его постсоветских студентов разных поколений (Виктор Пелевин, Илья Кочергин, Роман Сенчин, Олег Павлов и т.д.) так или иначе остались в литературе. Однако большинство бросило писательство сразу после защиты дипломной. Кто-то в лице Намбара Энхбаяра ушёл в президенты Монголии, кто-то даже (Зелимхан Яндарбиев) – в лидеры чеченского сепаратизма и (Надир Хачилаев) в исламские активисты, но литинститутский дух – то, что придаёт даже частично воцарившейся здесь академичности свою редкостную специфику – этот дух свойствен всем, кто когда-либо здесь учился.

То, что здесь пишут студенты, – в широком смысле ученическая литература, несмотря на то, что некоторые из них (Олег Зоберн, Ольга Елагина, Олеся Артёмова, Антон Тихолоз) уже заявили о себе в толстых журналах. Ещё одна специфика: «литовцы» за нечастыми исключениями знают в текущей «молодой» литературе только своё же внутрисеминарское творчество, как будто сознательно отъединяясь от большой литературы защитной плацентой. «Я – гений» – говорит Сидоров, наливая себе портвейну в предбаннике туалета, «да, мы с тобой два гения» – подтверждает, чокаясь, Петров. А потом наступает кризис творчества, депрессия, выпрыгивание из окна общежития, замысловатая переписка с ректором и финальный запой.

Но и эта узость общения, и разгулявшееся «Я», и атмосфера семейственности, и огромные объявления об очередных подвигах Петрова и Сидорова – всё это создаёт маленький и неповторимый мирок, который по-своему воспитывает. Способ бытия.

Литинститут омолодился не сразу. Вначале он предназначался для взрослых людей, рабочих со стажем. Большинство современных проектов замышляются именно в помощь молодым. «Национальный бестселлер» открыл Ирину Денежкину, а в прошлом году студенческий Букер получил Андрей Геласимов.

И.Денежкина в полном смысле – молодая, но делать своё двадцатилетие главным козырем по крайней мере нерасчётливо. Последний сборник И.Денежкиной «Дай мне!» – во многом подходит под несоблазнительный ярлык «трэш»: гулянки подростков в самой банальной интерпретации, малолетний блуд и пьянство – вот главные темы книжки. Вся эта московская клубно-концертно-тусовочная жизнь, все эти составляющие сакрального триединства «sex, drugs and rock-and-roll» давно не внове, и автор, кажется, очень скоро истощит весь свой базовый материал. Можно вытянуть стилистикой, но стилистика здесь разговорно-диалоговая, жаргонная и этим тоже слишком «документальная». Молодая писательница частью сама, а частью с чужих слов нахваталась модных словечек и незамысловато их оформила. От этого проза И.Денежкиной, если она не уйдёт с дискотечных танцполов, может оказаться эфемерной и преходящей.

Андрей Геласимов, напротив, обрадовал. После повестей «Жажда», «Фокс Малдер похож на свинью» и «Год обмана» – роман «Рахиль». Это, конечно, не традиционный реалистический роман времён Диккенса и Достоевского, и не слишком модернистский, в духе Кафки и Джойса, и не антироман, развитый школой француза А.Роб-Грийе. Он написан в излюбленной Геласимовым манере разноракурсного освещения, со сменой «говорящих» героев. Роман очень человечески понятен. Его можно добавить в копилку «остаточной» проектной литературы, отвеянной от закатившихся имён.

Возможно, такое выделение «проектной» литературы как чего-то отдельного – спорно. Раньше спорить не учили. Сейчас полифония взглядов и мнений, обозначаемая лукавым словом «релятивизм», стала фактом, и аксиомы вышли из моды. Я бы сказала, что категоричность стала смешна, но это утверждение само по себе категорично. И проекты тоже не грех подвергать сомнению.

Как бы ни был низок КПД «проектных» авторов, важно, что они есть. Без всевозможных конкурсов и премий литпроцесс задохнулся бы, словно бычок, слишком глубоко уткнувшийся в вымя. А выживет сильнейший.

                Алиса ГАНИЕВА