Год без Панкратова

№ 2014 / 48, 23.02.2015

Прожит год без Юрия Ивановича Панкратова. Без человека. Но не без Поэта. Уход одного немилосердно разделяет их органическое единство. Тут выживает сильнейший.

Прожит год без Юрия Ивановича Панкратова. Без человека. Но не без Поэта. Уход одного немилосердно разделяет их органическое единство. Тут выживает сильнейший. В случае Панкратова это, конечно, Поэт. И не странно ли сегодня слышать его голос:

О том, что жил, что умер я, забыть хочу. Слетает вздох небытия задуть свечу…

В скупых строчках поэта человек загодя оплакан. Здесь не только личное дело: оно касается всех нас, временно переживших Панкратова. Вспоминается поразительный стих Б.Слуцкого: «Последний день меняет в жизни много». Так оно, по-видимому, и с каждым автором обстоит: ничего не отменяя в поэзии, смерть кое-что меняет в ней. Теперь говорить о ней труднее, какие-то новые слова нужны. Стихи оказываются как бы на совсем другом ветру, на другом свету. Стихотворения и поэмы Панкратова уже доверены большому Времени, где один год мало что значит. И всё-таки. Новому взгляду открывается несколько иной масштаб созданного поэтом за многие годы присутствия в литературе. Это присутствие у Панкратова выражалось по преимуществу в форме, я бы сказал, неучастия в так называемом литературном процессе. А последние его редкие поэтические сборники вышли, когда уже никакого процесса и не было. Во всяком случае нынче разглядеть какие-либо закономерности общего движения трудновато. Книги публикуются в неимоверном количестве, среди них немало замечательных, а критики как будто повывелись. Остались одни рецензенты. Да ещё появилось много премий, но такое впечатление, что их получают одни и те же лица, каждый у своей кормушки. Панкратова в тех очередях никогда не видели. Впрочем, то уже не наша тема…

В этом году увидела свет книга избранных произведений поэта «Река времён» (составитель Галина Панкратова). К сожалению, один лишь автор увидеть её не успел. Так вот это припозднившееся издание и позволяет по достоинству оценить Юрия Панкратова как большого художника и безупречного мастера слова. Правда, когда речь о мастерстве, всегда хочется одёрнуть говоруна: не топчись ты, мил человек, на общем месте, ведь куда интереснее взгляд поэта на окружающий мир. Важнее узнать, чего он там узрел такого, что и нам принять в душу не мешало бы. Будь я живописец и возьмись изобразить не мирской, а духовный портрет Панкратова, нарисовал бы прежде всего широко раскрытые глаза. В них вмещаются и земля, и небо – одновременно:

Растёт ли в лесу у тропинки, в распадке ль, в овраге – везде навершие малой травинки направлено в дальней звезде.

Все ли умелые стихотворцы помнят о важнейшей функции поэзии, вообще искусства – сводить, роднить малое с великим? Иначе говоря – разглядеть в малом великое. В этом смысле поэзия не ведает пустяков: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда»… Спросим у Ахматовой: не в этом ли секрет пресловутого мастерства? Панкратов тоже любит поднять очи к небу для крупных обобщений:

На счастье ли стебли примяты? Верны ли приметы? О да! У всякой души есть планета, У каждой травинки – звезда…

В четырёх строчках мы видим две традиционно рифмующиеся пары, а слышим ещё и третью: примяты – приметы. Музыка, спрятанная внутри строфы. А вообще, что до панкратовских рифм, то они никогда не наскучат самому взыскательному слуху. Несколько примеров: белёсо – болото; лемеха – лепета – лебедя; зоркого – зеркало;.. Заранее отвожу упрёк в неточности созвучий, потому как, по моему убеждению, рифма чем точнее, тем беднее. Блок рифмовал ушла – снизошла, но велик-то не этой бедной точностью. Рифма Панкратова сближает более далёкие слова и смыслы. Он ищет не полного совпадения звуков, а их некоторое расщепление, при котором созвучность как бы выходит за пределы произнесённого. Рифмуются не только гласные, но и согласные. Гласные иной раз могут обойтись вовсе без переклички:

Как заря начинается азбука. Крикни: – А-а-а! – от внезапного отзвука дрогнет в листьях холодное яблоко И качнётся далёкое облако…

Эта одержимость звуком выдаёт в поэте его подлинность, приоритет чувства в его слове. Поклон музыке. Как писал Шопенгауэр о ней: «так много говорит сердцу, а голове непосредственно ничего сказать не может». Поэтому стихи Панкратова окажутся крепким орешком для перевода. Конечно, музыка представляет собой некий всеобщий язык, но переводимо ли выражение: на облака облокотиться? В точном переводе звук умрёт.

Аллитерация, рифма – это показатель не только мастерства. У Панкратова это ещё и мировоззрение:

За земным простором даль морская – там начала вечностного «я». Рядом с женской рифмой спит мужская – здесь разгадка тайны бытия.

«Здесь» и «там» у поэта совпадают, как небо и земля, как звезда и травинка. У него где порог, там и горизонт, где созвездья трав, там и соцветья звёзд. Допустим, звёзд в этом поэтическом мире многовато. Да и сам автор именует себя прямо: «звездопоклонник». Что-то за этим стоит – не апелляция ли к вечности? Постоянное обращение к высшей инстанции. Понятно, что земное тяготение неодолимо, но житейские победы у истинного поэта всегда на втором месте. Как это хорошо выразил Рильке:

Не станет он искать побед. Он ждёт, чтоб высшее начало Его всё время побеждало, Чтобы расти ему в ответ.

Таков перевод Пастернака, который, между прочим, напутствовал и Панкратова в начале пути. И хотя у поэта много откликов на злобу дня, много тревоги о судьбах Родины, а ранняя сатира «Страна Керосиния» не устарела по сей день, всё же его небо – не просто уклонение от суеты сует. Это музыка сердца.

Головную цифирь логарифма никогда я понять не умел. И, влюблённый в страду твою, рифма, ничего, кроме книг, не имел.

Рифма тут синоним творчества. И не только часть формы, но, скажем так, сосуд для содержания. Ведь тот же стих «на облака облокотиться» – не только игра в аллитерацию, но подлинный рост внутреннего человека. То, про что безрифменно сказал Уитмен: «я весь не умещаюсь между башмаками и шляпой».

Думаю, что и Юрий Панкратов весь не уместился в отведённое ему время.

Роберт ВИНОНЕН