ОБ ИСКУССТВЕ ПОЛЕМИКИ

№ 2015 / 28, 29.07.2015

Снимаю со своей библиотечной полки переписку Самойлова с Лидией Чуковской, перечитываю давно известные страницы и как будто дышу свежим воздухом.

Понимаете – почему?

Когда везде – и на ТВ (особенно), и в газетах и журналах стоит одна только ругань – смачная, махровая. Когда участники полемики стремятся не доказать или хотя бы приблизиться к истине, а уничтожить или оболгать собеседника или оппонента, эта книга действительно как глоток чистого воздуха.

Переписка – глубокая, это понятно, речь идёт о серьёзнейших вопросах – о жизни, об искусстве, о литературе. О творческом поведении. О том, что можно делать в этой единственной жизни, и чего нельзя.

Но и в ней встречается кое-что, заставляющее рассмеяться.

Д.С. говорил, что на своём веку он знал всего двух «железных женщин» – свою вторую жену Галину Ивановну и Лидию Корнеевну Чуковскую. Г.И. обладала железной логикой и железным характером. Эти же свойства ещё в более высокой прогрессии были свойственны Л.К.

Но «двойное железо» ни жене Самойлова, ни его корреспондентке чувству юмора не мешало.

Правда, на страницах «Переписки» это проявилось всего лишь однажды, но как!

 

Л.К. Чуковская

 

Сначала предыстория.

Лидия Чуковская была дамой чрезвычайно требовательной и взыскательной – на характер отложил печать редакторский опыт, ещё в 1928 году она работала редактором в Ленинградском отделении Детиздата, который тогда возглавлял С.Я. Маршак; некоторое время в «Новом Мире» – заведовала в журнале отделом поэзии, когда им руководил Константин Симонов. А одну зиму, в конце пятидесятых, преподавала на Высших литературных курсах при Союзе Писателей, что тоже не могло сказаться на её характере.

Она не то, что щепетильно – трепетно относилась к каждой букве, к каждой запятой. Помню, подаренные ею Д.С. 1 и 2 тома «Записок об Ахматовой», испещрённые её вставками, цветными исправлениями (она плохо видела и писала фломастерами). Книги вышли в Париже в издательстве «YMCA-Press»: первый том – в 1976-м году, второй – в 1980-м, естественно, с чудовищными ошибками и опечатками.

Но, как вы понимаете, несмотря ни на что, книги эти были ценностью, в те годы – невероятой.

Во Франции стояли обычные времена, а в СССР – глухое брежневское безвременье. Чуковская, получив авторские из-за границы, бесценные эти экземпляры раздаривала своим близким друзьям и, будучи уже довольно старым и больным человеком, тщательно исправляла на каждом все ошибки и опечатки.

Представляете, сколько было друзей у внучки Чуковского, редактора, писателя и правозащитника, сколько томов она подарила, на скольких все ошибки и опечатки – до последней запятой исправила! А в каждом томе было чуть ли не по 600 стр. убористого текста.

Поистине – железная женщина.

Не знаю, чем дорожил Д.С. больше – самими книгами или исправлениями, сделанными рукой Лидии Корнеевны, но ценил он её титанический труд безмерно. Потому что сам на такое способен не был.

30 июня 1980 г. Чуковская пишет письмо Самойлову, в котором делится с ним своими переживаниями:

«Моя премия – это соль на рану. Рана – выпуск французского издания 2 тома (до русского) в искалеченном виде. Только что я собралась заявить публичный протест, как посыпались хвалебные статьи, а потом премия. На статьи я плевала бы, но не могу же я оскорбить милых людей из PEN-клуба, которые присудили мне премию Свободы за эту изуродованную книгу… А видеть её не желаю».

Поясню. Речь идёт о престижной премии Французской Академии – «Премии свободы», которой Чуковскую наградили летом 1980 года. До Л.К. дошли известия о присуждении премии, но не конкретно – за что она была присуждена. Чуковская полагала, что за издание «Записок об Анне Ахматовой» в переводе на французский (Париж: Albin Michel) и именно об этом сообщила Д.С.

Этой книгой она была не просто огорчена, а недовольна.

И весьма сильно.

Дело заключалось в том, что издательство внесло от себя многочисленные сокращения и изменения, не согласованные с нею.

В силу своего характера Л.К. не терпела никаких вмешательств в свои тексты, тем более без имеющихся на то оснований и предварительных согласований. Отсюда такая болезненная реакция.

Но в тогдашних условиях требования автора, живущего в СССР, выполнить было практически невозможно – страна жила за «железным занавесом», письма вскрывались, телефоны прослушивались, а об Интернете тогда даже самые продвинутые фантасты и не мечтали. И поэтому даже «железная женщина» – Лидия Корнеевна Чуковская – никак не могла повлиять на своих нерадивых зарубежных издателей, хотя в глубине души хорошо понимала, что те делают богоугодное дело.

Хотя Чуковская, выражая своё недовольство, тоже была в чём-то права – Albin Michel не озаботилось культурой издания, не говоря уж об этической стороне.

Надо так же заметить, что премия была присуждена не за «Записки», а за все книги Лидии Чуковской, выходившие на французском языке. Но она об этом узнала несколько позже. И поэтому написала Самойлову так, как написала.

Д.С. был человеком лёгкого нрава – озорник и ловелас, любитель выпить и пошутить. То есть, в отличие от Л.К., совершенно другим человеком (что, впрочем, никогда не мешало их дружбе).

Искренне порадовавшись за премию, он в ответном письме поздравляет свою корреспондентку, не забывает огорчиться здоровьем награждённой и спрашивает:

«Действительно ли много важных упущений во французском издании?».

А затем поясняет:

«У меня в этом смысле характер совсем не похож на Ваш: было бы дело сделано в целом, а детали – Бог с ними».

Ну, ошибка, ну, опечатка – главное, по Самойлову, сделано – КНИГА-ТО ВЫШЛА.

Чуковская благодарит, но –

«Не могу принять Ваших слов о моей премии» (прямо Мартин Лютер какой-то – я здесь стою и не могу иначе).

Однако характер заставляет объяснить непонятливому Д.С. – почему.

И она объясняет:

«Представьте себе, что в одном из московских альманахов Вы прочли, за Вашей подписью, такие стихи:

 

Двадцатые и роковые!

А также и передовые!

Рассвет в окошки бьёт оконные

И перестуки перегонные.

Известия – и все смертельные!

Так что и радости постельные

Не радуют, хоть все мы юные

И даже очень многострунные.

……………………………………………

Война гуляет по Италии…

Фашисты – гнусные ракалии!

 

Вы схватились бы за перо, чтобы заявить, ну, не знаю, куда! – в «Известия», в «Советскую Россию», в «Культуру и жизнь», что, хотя фашисты действительно гнусные ракалии и действительно Великая Отечественная Война совпала с Вашей юностью, но что это – не Ваши стихи и Вы требуете сурового наказания для тех, кто их сочинил и под Вашим именем напечатал. Но не успеваете Вы опустить своё письмо в почтовый ящик, как слышите по радио («Маяк»), что Д.Самойлов удостоен премии «Свобода» (впервые учреждённой) за стихотворение «Двадцатые и роковые», после того, как в столичных советских газетах и журналах на это стихотворение появилось 18 восторженных рецензий, высоко оценивших Ваш патриотизм и поэтическое мастерство».

Привожу большую цитату из письма Л.К., поскольку цитата эта – хороший пример как надо уметь спорить, аргументировать и настаивать на своей правоте.

Как прирождённый полемист, внучка Корнея Ивановича Чуковского, задаёт вопрос Давиду Самойлову, тоже не последнему полемисту:

«Что бы стали Вы делать? Послали бы своё письмо – тем самым, оскорбив 18 знаменитых литераторов + трёх знаменитейших членов жюри? Разорвали бы его? Запили бы? Заболели?»

И поскольку вопрос риторический, сама же на него и отвечает:

«Я – разорвала своё письмо и заболела. Выздоровею тогда, когда моя книга выйдет по-русски в не изувеченном виде. Я истратила на неё в общей сложности 17 лет (правда, отрываясь для других книг). Я не заинтересована ни в славе, ни в деньгах, а только в том, чтобы она явилась перед читателем в том виде, в каком я её из последних сил и последних глаз написала.

Ваша фраза: «У меня в этом отношении характер совсем не похож на Ваш: было бы дело сделано в целом, а детали – Бог с ними», – мне непонятна».

И дальше, вчитайтесь (!), следует самое существенное и главное для Л.К., выраженное с железной логикой, страстью и напором:

«Видите ли, Давид Самойлович, так можно рассуждать о чём угодно, только не об искусстве. Конечно, и в искусстве существуют «мелочи» и можно ими пренебрегать. У А.А. было написано: «Столицей распятой/ Иду я домой»; она заменила (временно!) «За новой утратой /Иду я домой». Но вообще, «было бы дело сделано в целом, а остальное – Бог с ним» – формула для меня загадочная. «В целом» собор построен, но одна колонна не там, и купол слегка набекрень…»

А затем она излагает принцип, которого придерживается и который никому не даёт нарушать – принцип невмешательства в текст, поскольку он и есть её жизнь. Для неё лучше небытие, нежели такое существование:

«Я не выношу чужих рук в своём тексте – хотя очень внимательно выслушиваю чужие замечания и стараюсь исполнить. Но кто смеет врываться сапогами в мой дневник – то есть в мою жизнь?.. Я имела наглость употребить слово «искусство». Да, осмеливаюсь думать, что «Записки», хотя это всего лишь дневник, – отчасти также и искусство. (Иначе – что бы я делала с ними 17 лет?) И я предпочитаю небытие – базарному, приспособленному для рынка, изданию».

И искренне добавляет:

«А премия-то мне, собственно, зачем? Деньги? Я их всё равно не получу, п[отому] ч[то] дублёнками не торгую».

Самойлов к аргументам Л.К. прислушивается, но в очередной раз только внимает, пропускает мимо ушей, но в то же время делает тактический ход – вроде бы «отступает». Это тактика, а не стратегия:

«Дорогая Лидия Корнеевна!

Очень обрадовался Вашему письму и его твёрдому почерку.

Я Вас никак не убеждаю, что можно давать корёжить своё произведение. Я просто считаю, что мелкие исключения иногда возможны в интересах целого. Тем более что исправленное чужой рукой или собственной можно потом восстановить, как у меня это неоднократно бывало. А Вы – известная «недотрога».

Но Лидия Корнеевна, как настоящий боец, на тактический ход внимания не обращает, «отступление» игнорирует и продолжает развивать «наступление» дальше:

«Дорогой Давид Самойлович.

Итак, Вы не нашли в своём сердце сочувствия к моей горькой беде. Что ж! Значит, Вы плохо поняли масштабы беды. Другим ни чем не могу объяснить себе Вашего несочувствия. Ведь дело идёт не о «правке», не о «сокращении», а об искажении… В отместку желаю Вам получить премию за такие строки подписанные Вашим именем (и разражается блестящей пародией на стихотворение «Сороковые, роковые…», которое стало классическим ещё при жизни ДС и сделало его имя широко известным):

 

А это я на перекрёстке

В моей замурзанной матроске.

Где звёздочка не по уставу,

А купленная в «Берёзке».

 

Возразить Д.С. было нечего. Прижатый к стене, он уступает железной логике и соглашаются с аргументацией своего литературного друга.

Д.С. Самойлов – Л.К. Чуковской

Середина августа 1981

«Дорогая Лидия Корнеевна!

Ей-богу не знал, что книга Ваша настолько испорчена и искажена. А пародия на меня – прекрасная».

Я остановился ещё на этом сюжете из жизни двух замечательных литераторов, чтобы показать, как спорят талантливые, убеждённые в своей правоте люди, которые могут понять иную логику и внять аргументам друг друга.

Поэтому – в этом споре нет победителей и побеждённых. А именно к победе над оппонентом всеми правдами и неправдами, зачастую прибегая к «запрещённым приёмам», стремятся многие спорщики и полемисты. Для таких людей, полагаю, главное – любой ценой доказать свою правоту, а не выявить истину.

Слежу за спором Самойлова и Чуковской, а в памяти – к месту или не к месту – всё время почему-то вертятся лермонтовские строки:

 

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спалённая пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, ещё какие!

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

 

– Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри – не вы!

 

Перечитывая пародию Чуковской, я вспомнил об известной пародии на Д.С. его друга Юрия Левитанского:

 

АРФА, МАРФА, и ЗАЯЦ

                   (Д. Самойлов)

В Опалихе,

                  Возле Плаццо де Пеццо,

В котельной жил одинокий заяц,

который,

 Как это умеют зайцы,

долгими зимними вечерами

очень любил поиграть на арфе.

Правда, казалось несколько странным,

что заяц в котельной играл вечерами

на органе иль клавесине,

на окарине иль клавикорде,

не на валторне

 или тромбоне

и даже не на виоле да гамба,

как это любят делать другие зайцы,

а на обычной концертной арфе.

Впрочем, стоит ли удивляться,

Что заяц в котельной играл на арфе?

 

Но была и другая пародия – Левитанского, написанная для своего, дружеского круга.

Когда Юрия Давидовича в очередной раз просили за столом прочитать именно эту пародию на хозяина дома, я не помню таких больших взрывов смеха, которые раздавались на Безбожном, а шутили и смеялись там много, и не самые последние люди в Москве и по самым разным поводам.

Вот она:

 

Сороковые – роковые

                    Д.Самойлов

 

Сороковые-роковые,

военные и тыловые,

Где все вопросы половые

решали мы, как таковые.

А это я, Самойлов Дезик,

а это рядом – Слуцкий Боба,

и рыжие мы с Бобой оба.

и свой у каждого обрезик.

И я обрезик вынимаю,

и прямо в зайчика стреляю,

и пиф, и паф, и ой-е-ей,

и едем с Бобой мы домой.

 

Сороковые – роковые,

поэты были каковые,

не то, что нынешнее племя –

Ошанины и Островые.

 

Между прочим, Д.С. Ответил пародией на пародию своего друга, удачно спародировав его тягучий, тянущий слово за словом, стиль, но перепрадировал (если так можно выразиться) не левитанские «Сороковые-роковые», а «Арфу, Марфу и Зайца».

Пародия называлась «Левистансы»:

 

Да, я заяц, меня вы, конечно не знаете,

Пусть я заяц – и всё же меня вы, конечно,

Узнаете.

Жизнь моя, как кино, а точнее, как

Кинематограф.

Ибо «Ну, погоди!»

                               сочиняет мой лучший биограф.

Я – то, что! Но и вы погодите, охотник,

Не стреляйте в меня, ибо жить я великий

Охотник.

Почему, негодяй, захотели вы заячьей крови,

Почему не едите капусты, кольраби, моркови?

Почему, негодяй, вы не цените

                                                                  доброго зайца»?

А ведь заяц на ниве литературы подвизается.

Среди зайцев ведь тоже свои есть Стендали,

Флоберы,

Даже Лермонтовы или, возможно,

Аполлинеры,

А у вас, у охотника, только дурные манеры,

И мечтаете зайца ухлопать во имя карьеры…

 

Впервые «Левистансы» опубликовал в книге «В кругу себя» Юрий Иванович Абызов в Таллинне, вышедшей в 2001 году в издательстве «Авенариус».

Пародию на «Сороковые-роковые» вдова Юрия Давидовича Ирина Машковская в 2005-м году включила её в состав переиздания сборника, который мы с ней готовили ещё в 1998 для издательства Х.Г.С. (ныне «Время»).

Мне кажется, одна пародия другой стоит.

Естественно, что она не вошла в пользовавший огромной популярностью у читателя книгу пародий «Сюжет с вариантами» – сборник мастера, знающего поэзию изнутри, хорошо чувствующего стиль, форму, все слабости и силу пародируемых коллег.

Единственное примечание – близкие люди звали Самойлова уменьшительным именем Дезик.

Так с младенчества звали его родители.

Геннадий ЕВГРАФОВ