Птенцы гнезда Андрея Жданова
№ 2016 / 3, 27.01.2016
Сегодня уже многие подзабыли, что за два года до войны Сталин в главные идеологи партии выдвинул Андрея Жданова. Именно ему вождь поручил создание и формирование нового Агитпропа. Жданов же в свою очередь решил опереться на Александрова, Поспелова, Поликарпова, Федосеева, Еголина и ещё несколько человек, которые подтянули в аппарат Пузина, Ильичёва, Зуеву, Кузакова, Лебедева, Владыкина, Соловьёва, Сатюкова и некоторых других партийцев. Правда, не все они потом оправдали доверие Жданова. Кто-то из них даже со временем предпочёл переметнуться в команды других партийных руководителей. Но что интересно: большинство из них сохранили своё влияние на культурную политику страны вплоть до середины 60х годов. Я сегодня остановлюсь только на трёх судьбах.
1. Помощник Хрущёва по культуре
Владимира Лебедева (1910–1966), если быть точным, нашёл не Жданов. В партаппарат он попал во многом благодаря ждановскому выдвиженцу Поликарпову.
В отличие от большинства руководителей Агитпропа Лебедев по образованию был технарём.
В 1939 году он окончил Московский электромеханический институт инженеров транспорта. Летом 1942 года Поликарпов взял его на работу на должность начальника отдела политической агитации в Радиокомитет.
В 1944 году он стал инструктором Агитпропа ЦК ВКП(б). Летом 1948 года его утвердили завсектором центральных газет. А уже 2 апреля 1953 года он оказался заместителем заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК (отделом тогда руководил Владимир Кружков).
С 6 февраля 1954 по октябрь 1964 года Лебедев был помощником первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущёва по вопросам культуры. В 1960 году ему за участие в работе над книгой «Лицом к лицу с Америкой» даже присудили.
Дочь Хрущёва Рада считала помощника вождя разумным либералом, который мог в некоторых случаях убедить шефа не подписывать какие-то страшные, по её мнению, постановления. Не зря чуть что Лебедев прибегал к её мужу – АлексеюАджубею, чтобы потом дуэтом в каких-то вопросах надавить на Хрущёва.
Какое-то время Лебедев сильно поддерживал Илью Эренбурга, Александра Твардовского, Евгения Евтушенко и Александра Солженицына. Это ведь через него в начале октября 1961 года Эренбург смог достучаться лично до Хрущёва. Что тогда случилось? 19 сентября 1961 года Валерий Косолапов напечатал в «Литгазете» не совсем взвешенное, скажем так, стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Охранители решили, что поэт в этом стихотворении умалил в борьбе с фашизмом роль русского народа. Первым в бой ринулся Алексей Марков, опубликовавший 24 сентября в газете «Литература и жизнь» своё стихотворение – «Мой ответ». Через несколько дней «Литература и жизнь» сделала второй выстрел, дав статью Д.Старкова «Об одном стихотворении», в котором критик попутно задел также Эренбурга. Сам Эренбург в тот момент находился за границей. Но его обо всём оперативно проинформировал Борис Слуцкий. Эренбург немедленно продиктовал возмущённое письмо в «Литгазету». Но завотделом культуры ЦК КПСС Поликарпов это письмо печатать Косолапову запретил. Взбешённый, Эренбург 9 октября сочинил новое письмо, но уже для Хрущёва. Оставалось решить, как передать его адресату. Зная о том, что ему давно симпатизировал Лебедев, писатель задействовал помощника вождя. Он написал ему: «Дорогой Владимир Семёнович, как мы договаривались с Вами, я посылаю Вам моё письмо к Никите Сергеевичу и копию моего письма в редакцию. Если он настолько занят, что ему не до моего письма, я очень прошу Вас очень коротко доложить ему о нём, как, если Вы сочтёте это возможным, не беспокоя Никиты Сергеевича, помочь мне в опубликовании в одной из литературных газет Москвы моего короткого письма». И всё сразу сработало. Хрущёв дал необходимые указания секретарям ЦК Ф.Козлову и Суслову, и уже 14 октября небольшой текст Эренбурга наконец появился в «Литгазете».
В начале августа 1962 года поэт через Лебедева обратился к Хрущёву с просьбой разрешить опубликовать в «Новом мире» повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Позже В.Лакшин в комментариях к своему дневнику рассказал: «…между 9 и 14 сентября <1962 года> В.С. Лебедев на юге читал вслух повесть Солженицына Н.С. Хрущёву и Микояну.
15 (или 16) сентября – позвонил домой Твардовскому с известием, что повесть Хрущёву понравилась» (В.Лакшин. Солженицын и колесо истории. М., 2008. М. 201).
Пока готовилась «новомирская» публикация Солженицына, Лебедев через Хрущёва пролоббировал ещё одно крамольное сочинение – теперь уже стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина» (Хрущёв разрешил это стихотворение напечатать в «Правде»). Правда, позже Лебедев в Евтушенко разочаровался. 21 марта 1963 года он доложил шефу:
«Во время своего пребывания в Париже поэт Е.Евтушенко совершил недостойный поступок – он передал в буржуазный еженедельник «Экспресс» большую статью, или нечто вроде книги, которая называется «Незавершённая автобиография» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 253, л. 37). Помощник Хрущёва предложил поручить одной из центральных газет развенчать поэта, который, «увлёкшись саморекламой, клевещет на нашу страну, на советский строй, на нашу партию». Но этого ему показалось мало. Он потом вызвал Евтушенко в ЦК и в присутствии Сатюкова и Поликарпова устроил поэту ещё ту выволочку, о чём 26 марта 1963 года подробно рассказал Хрущёву (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 253, лл. 41–43). Кончилось всё тем, что 1 апреля 1963 года Евтушенко покаялся перед Лебедевым по телефону, а заодно написал ещё и личное письмо Хрущёву.
Эти унижения поэт запомнил на всю жизнь. «Лебедев, – вспоминал Евтушенко, – был романтический интриган, влюблённый в Хрущёва и тайно ненавидевший Аджубея» (Евтушенко Е.А. Плачь по цензуре // Огонёк. 1991. № 6. С. 15).
Проработав два десятилетия в партаппарате, Лебедев овладел только тактикой. Стратегия так и осталась ему недоступна. Выпустив из бутылки джинна (я имею в виду Солженицына), он рассчитывал, что в дальнейшем сможет контролировать ситуацию. Но партийный функционер недооценил степень влияния охранителей и в какой-то момент растерялся. Эта его растерянность потом сыграла в судьбе Солженицына роковую роль.
Напомню, что произошло. Ошеломлённый успехом «Одного дня…» и польщённый вниманием Хрущёва на встрече с деятелями культуры, которая состоялась 17 декабря 1962 года на Ленинских горах, Солженицын попытался развить успех и позвонил Лебедеву с просьбой помочь в публикации уже пьесы «Шалашовка и олень». Лебедеву бы проявить гибкость. А он почему-то дрогнул и поспешил своими сомнениями поделиться с Хрущёвым. 22 марта 1963 года Лебедев сообщил Хрущёву:
«А.И. Солженицын убедительно просил меня прочитать его пьесу.
– Я хочу ещё раз проверить себя: прав ли я или прав Александр Трифонович Твардовский, который не советует мне выступать с этой пьесой. Если Вы скажете то же, что А.Т. Твардовский, то эту пьесу я немедленно забираю из театра «Современник» и буду над ней работать дополнительно. Мне будет очень больно, если я в чём-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущёв.
Получив пьесу, я поинтересовался у главного режиссёра театра-студии «Современник» Олега Николаевича Ефремова, с которым я знаком, – правда ли, что они собираются ставить эту пьесу?
О.Н. Ефремов сообщил мне, что эту пьесу они пока ставить не собираются, хотя пьеса для их театра, по его мнению, им подходит. С пьесой знаком лишь небольшой круг работников театра и текст её имеется лишь у него, как у главного режиссёра.
Видимо, от кого-то из работников театра-студии «Современник» и узнал корреспондент агентства «Франс Пресс» Мазанкин о том, что в этом театре будто бы готовится к постановке пьеса А.Солженицына «Уголовники». Однако в своём сообщении от 21 марта он извратил не только название пьесы, но и придумал всё остальное, так как никаких репетиций в театре не было и никаких декораций, оформлений не готовилось. О.Н. Ефремов сказал, что было лишь авторское чтение этой пьесы, когда А.И. Солженицын прочитал группе актёров театра свою пьесу «Олень и шалашовка». Причём, как уверяет тов. Ефремов, все актёры, присутствовавшие на чтении, были предупреждены о том, чтобы они ничего не говорили об этой пьесе, так как вопрос о её постановке не решён ни автором, ни руководством театра.
Прочитав пьесу «Олень и шалашовка», я сообщил тов. Солженицыну, что по моему глубокому убеждению эта пьеса в её теперешнем виде для постановки в театре не подходит. Серьёзного успеха она не принесёт ни автору, ни театру» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 194, лл. 104–107).
Хрущёв, однако, во второй раз вмешиваться в дело Солженицына не стал. На этом-то и сыграли охранители. Почувствовав слабину в окружении Хрущёва, они весной 1964 года дружно выступили против присуждения Солженицыну Ленинской премии. И Лебедев оказался бессилен. 16 марта 1964 года В.Лакшин в своём дневнике отметил: «Александр Трифонович [Твардовский] разговаривал тут с В.С. Лебедевым, и тот опять сочувственно говорил о Солженицыне и выслушивал сетования Твардовского, что «безответственные люди могут завалить его в Комитете». В.С. напомнил, что Хрущёв высоко оценил и художественную сторону вещи – «волчье солнышко» и т.п. «Ильичёв не использует своих возможностей, – сказал Лебедев. – Как бы он мог сейчас вести искусство – широко, свободно» (В.Лакшин. Солженицын и колесо истории. М., 2008. С. 257).
Поддерживая близких по духу писателей, Лебедев в то же время гнобил других. На него была очень обижена, к примеру, Галина Серебрякова. Эта писательница всерьёз считала, что её лагерный роман «Смерч» получился намного сильней, чем повести Солженицына. Однако публикации «Смерча» воспротивились партаппарат и цензура. Они считали, что издатели и так перебрали с осуждением культа личности Сталина. Серебрякова стала искать защиты у завотделом культуры ЦК Поликарпова, секретаря ЦК Ильичёва, а также у помощника Хрущёва – Лебедева. Но они уклонялись от встреч с ней, а другие, по сути, выражали ей недоверие. Особенно Серебрякову возмутила реакция Лебедева.
18 ноября 1963 года она пожаловалась Хрущёву и одновременно супруге вождя – Нине Петровне. Серебрякова писала: «Я вынуждена обратиться к Вам т.к. во время беседы с В.С. Лебедевым 11 ноября, длившейся более трёх часов, подверглась унизительным оскорблениям и угрозам с его стороны. В частности, он заявил, что хотя в моей книге нет никаких политических изъянов, но в случае её опубликования он сделает всё возможное, чтобы опорочить меня повсюду и уже имеет для этого материалы.
В.С. Лебедев заявил также, что для него нет иных авторитетов в литературе, кроме Эренбурга, Твардовского и Симонова, и он требует только их оценки моего произведения и ни с какими другими оценками считаться не желает. Это беспрецедентно чтобы в ЦК, вместо политического разбора вещи в идеологической комиссии, не считаясь с мнением двух редколлегий журналов, рецензией В.В. Ермилова и др. литераторов, человека направляли бы к его заведомым недругам, с тем, чтобы они его уничтожили. Уже в апреле этого года В.С. Лебедев по телефону кричал мне, чтобы я навсегда забыла имя Эренбурга, в противном случае меня перестанут печатать»
Совсем по-другому оценивали Лебедева либералы. «Очень самобытный человек – Вл. С. Лебедев, – отметил в своём дневнике 1 марта 1964 года Корней Чуковский. – Линия у него либеральная: он любит Паустовского, выхлопотал печатанье «Синей тетради» Казакевича, обещает добыть для вдовы Пастернака пенсию, восторженно говорит о русской интеллигенции, но при этом глумлив, задирист, всегда ведёт разговор так, чтобы кого-нибудь из собеседников высмеять, обличить, поставить в неловкое положение. Так как у него бездна юмора, он очень находчив, – это блистательно удаётся ему. Спорщик он великолепный, с иезуитским наклоном. И тут же рядом учительный тон, когда он говорит о святынях, отчасти даже поповский, проповеднический» (Чуковский К.И. Дневник. 1901–1969. Том 2. М., 2003. С. 421–422).
В июле 1964 года Твардовский передал Лебедеву рукопись романа Солженицына «В круге первом». Но эта вещь помощнику Хрущёва категорически не понравилась. Особенно его задели сталинские главы. 21 августа 1964 года Лакшин со слов Твардовского привёл несколько реплик Лебедева.
«А я не советую вам эту рукопись даже кому-нибудь показывать, – заметил Лебедев. – Я прежде говорил Ильичёву, что Твардовский собирается мне дать кое-что почитать, и он заранее просил его познакомить, но я не сказал, что рукопись уже у меня». Самое тяжёлое в разговоре – это слова Лебедева об Иване Денисовиче»: «Прочтя «В круге первом», я начинаю жалеть, что помогал публикации повести». Это он дважды повторил. «Не жалейте, Владимир Семёнович, не жалейте и не спешите отрекаться, – отвечал ему Твардовский. – На старости лет ещё пригодится» (В.Лакшин. Солженицын и колесо истории. М., 2008. С. 285).
Судя по всему, Хрущёв незадолго до своей отставки не то чтобы совсем разочаровался в своём помощнике, но явно к нему охладел. Лебедев это почувствовал и стал переживать, но не за свою карьеру. Ему показалось, что Хрущёва, которого он до последнего чуть ли не боготворил, самого начали оттеснять куда-то на периферию. Интересна в этом плане запись Твардовского, сделанная через несколько дней после отставки Хрущёва – 18 октября 1964 года. Рассказывая о недавних прогулках с Лебедевым в Барвихе, Твардовский вспомнил слова Лебедева об одиночестве шефа. Он отметил признание Лебедева. «Да, он [Хрущёв] очень одинок, а «они» нарочно сами ничего не решают, всё подкладывают ему, чтобы потом сказать». И дальше шёл комментарий Твардовского: «Вл. С. знал, конечно, больше нашего и был уже тогда грустен и удручён, м.б., тем, что Н.С. <Хрущёв> был уже недоволен им, его «подсовыванием» ему Солженицына, «Т<ёркина> на т<ом> св<ете>».
После отставки Хрущёва Лебедев оказался в опале. Руководство хотело, чтобы он очернил своего бывшего шефа. Лебедев отказался. За это его из ЦК удалили.
Лебедев часто стал болеть. В больнице он решил заняться наукой. 6 апреля Корней Чуковский отметил в своём дневнике: «В больнице. Провожая Клару, встретил Вл. Сем. Лебедева. Он уже два месяца здесь – завтра уезжает. Он пишет диссертацию: «Радио в период Отеч. войны». Но главное – воспоминания: о Сталинской эпохе, о Хрущёве. Говорит, что в новом романе Солж. есть много ошибок, касающихся Сталинского бытового антуража. «Александр Исаевич просто не знал этого быта. Я берусь просмотреть роман и исправить».
Находясь в больнице, Лебедев продолжал следить за новостями в политике и литературе. Как его огорчило то, что Паустовскому не дали Ленинской премии. Чуковский после одной из встреч с ним 4 мая записал в дневник: «Узнал, что В.С. Лебедев снова в больнице – в № 206. Хохлушка-работница почему-то повела меня в Зимний сад – очень жидкий и жалкий. Пальмы, кактусы. Вл. Сем., совсем больной, сидит в палате, и по лицу его видно, сколько он перенёс страданий. Негодует, что Паустовскому не дали Ленинской премии. И всё – из-за его полемики с Рыльским. Его сокрушительную статью против Рыльского сперва запретили. Фурцева наложила на неё вето. «Но я, – говорит В.С., – прочитал эту статью в поездке Никите Сергеевичу. Тот слушал сперва невнимательно, но когда присутствовавший здесь очень влиятельный товарищ стал бешено восставать против этой статьи, Н.С. сказал: «Прочти-ка ещё раз». Я прочёл. Н.С. распорядился: печатать.
И пожелал познакомиться с Паустовским. Заговорили о С.С. Смирнове. Оказывается Вл. Сем. и ему дал «путёвку в жизнь», помог обнародовать «Брестскую крепость».
Одно время в той же больнице лежал и Твардовский. 7 июня 1965 года он отметил в своём дневнике: «Вл. Сем. [Лебедев] с новой и новой стороны (его болезнь, сознаваемая спокойно и мужественно; достоинство, с каким он не захотел «капать» на Н.С. [Хрущёва] и переходить на другие роли в том же «аппарате», его обнаруженное только вчера трезвое понимание и оценка завихрений Н.С.)».
Умер Лебедев в начале 1966 года. 16 января 1966 года Твардовский записал в свой дневник: «Вчера хоронили на Ваганьковском Лебедева Вл<адимира> Сем<ёнови>ча, – узнал о его смерти вчера же: позвонила мне с дачи М.И., которой позвонил всеведущий Лев Р.Шейнин. Поехали с Игорем [Сацем] к часу дня, там уже были люди, венки, увеличенный фотопортрет Вл.С. Мёрзли мои эндартериитные ноги, вдова Вл.С., Надежда Даниловна, которую было ни за что не узнать (правда, и видел я её как-то раз на одном из кремлёвских банкетов) – так она постарела, рухнула за какие-нибудь 1 1/2– 2 года, предложила зайти в «залу ожидания» при конторе кладбища. Потом позвали на панихиду, состоявшуюся на главной аллее и преградившую на время передвижение по ней. Всё было очень пристойно, серьёзно и сдержанно. Был даже П.Н. Поспелов, директор ИМЭЛ, где Вл.Сем. числился после ухода из ЦК. Был Аджубей, демонстративно целовавший вдову. Когда он здоровался со мной, пахнуло на морозе водочкой. Могила была приготовлена у самой почти стены старого обитого тёсом домишки, м.б., сторожки. Второй раз не стал подходить к вдове, – дома её ещё ждала моя телеграмма, – носки отсырели, ноги мёрзли, бил кашель на морозе, – поехали к Сацу – помянуть».
2. Дядя Митяй
Дядя Митяй – это Дмитрий Поликарпов. Он родился в 1905 году в Новгородской области, в деревне Княжево Пестовского уезда. В восемнадцать лет его назначили политинструктором Устюженского военкомата. Потом были комсомол и горсовет в Устюжне. В 1927 году молодой активист ушёл в армию. Его направили комсомольским организатором в 104 артполк, который дислоцировался в Детском селе. А далее последовало возвращение на малую родину в село Пестово.
«Биография Поликарпова, – рассказывал в начале 70-х годов А.Кондратович, – проста и типична для аппаратного работника. Вступил в партию где-то ещё в 20-е годы. Был комсомольцем. «Я ведь бывший чоновец», – вспоминал он с гордостью. От той поры осталась беззаветная вера в идеалы и преданность им. Нетерпимость ко всему, что может бросить тень на идеалы» (А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 304).
Одно время Поликарпов руководил Ленинградским областным отделом народного образования. Он оказался на хорошем счету у руководителя области Андрея Жданова. Поэтому вовсе не случайно когда Сталин поручил Жданову сформировать в ЦК Агитпроп, тот решил выдвинуть и Поликарпова. Так в 1939 году Поликарпов попал в Москву. Уже 18 сентября 1940 года он стал завотделом культпросветсекцией ЦК. Затем его утвердили первым заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).
23 июня 1943 года Поликарпов возглавил Всесоюзный комитет по радиофикации и радиовещанию. По его указанию на радио тогда на какое-то время ограничили доступ Ольге Берггольц, Павлу Антокольскому и некоторым другим писателям. Критик Тарасенков потом привёл некоторые отзывы Поликарпова. «О Берггольц он мне говорил: «Ну это эстонская еврейка». Об Алигер: «Ну эта расхристанная, из молодых да ранняя» (цитирую по книге Н.Громовой «Распад», М., 2009, с. 402).
В январе 1944 года партия перебросила Поликарпова в Союз писателей. Он стал как бы комиссаром при Николае Тихонове. Во многом именно Поликарпов решал, кого из литераторов вызвать в Москву, кому организовать столичную прописку, кого облагодетельствовать пайком. Это к нему в начале 1945 года бросился за помощью армейский газетчик Александр Чаковский. Недовольный назначением в Харьков, Чаковский умолял Поликарпова помочь ему вернуться в Москву. Он писал:
«Уважаемый Дмитрий Алексеевич!
Я очень стремился к встрече с Вами, но, к сожалению, сложившиеся обстоятельства помешали этому.
Я прослужил в армии три года, находился на фронте без дня отпуска. Был в Ленинграде всё время блокады. Теперь, после контузии, сотрясения мозга и последствия этого я отправлен Главпуркка на работу в газету Харьковского военного округа, где я не смогу ни писать, ни лечиться. Моё состояние таково, что каждодневно работать в газете мне не по силам. Надежды, что после беспорочной службы на фронте и тяжёлой контузии, я смогу вернуться к писательской работе и создать вторую часть книги «Это было в Ленинграде» – теперь рассыпались.
Мне кажется неправильным направление писателей, честно прослуживших Родине на фронте во время войны, в тыловые газеты, где со всех точек зрения они неприменимы. Это вопрос не только мой личный. Мне кажется, что интересы литературного дела диктуют другой принцип использования писателей, потерявших здоровье на войне.
Я беседовал с Николаем Семёновичем [Тихоновым. – В.О.] и надеюсь, что и Вы окажете мне поддержку в изменении моей судьбы к лучшему.
Жму Вашу руку
А.Чаковский».
(РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 542, л. 5).
Работая в Союзе писателей, Поликарпов перессорился со многими известными литераторами, которые придерживались либеральных взглядов. Он практически затравил Веру Панову, Веру Инбер и Маргариту Алигер. Не вытерпев его грубого давления, один из сотрудников «Знамени» Анатолий Тарасенков пожаловался в 1946 году секретарю ЦК Георгию Маленкову. Не отличавшийся высоким художественным вкусом, новый идеолог партии вынужден был созвать специальное совещание и поставить на повестку дня вопрос: «Преступник Поликарпов или не преступник?»
Дальше вмешался Сталин. Многолетний заместитель Твардовского – Алексей Кондратович рассказывал в своём «новомирском» дневнике: «Субъективно он [Д.А. Поликарпов] был действительно честен и – как редкость – бескорыстен. То есть не то чтобы совсем уж так бескорыстен: делание карьеры, забота о ней – уже корысть. Но от службы он не хотел ничего – ни шикарных квартир, ни особых пайков и льгот, – служба была выше. Он служил с душой, а не ради чего-то. И эта особенность, идущая от 20-х кострово-комсомольских лет, была в нём симпатична, он нисколько не походил на аппаратчиков новой формации, которым только бы урвать, схватить, получить. Это, по-видимому, сблизило Поликарпова с А.Т. [Твардовским. – В.О.] после войны. Дружить они, конечно, не дружили, но могли встретиться, выпить, поговорить. В то время Поликарпов был секретарём Союза писателей, неким Щербаковым при Горьком. Власть у него была немалой после того, как писателями занялись всерьёз, – и прежде всего Сталин вместе с подручным Ждановым. У Сталина всю жизнь был особый интерес к писателям, может быть, в силу того, что и он когда-то в юности писал стишки (и, видимо, мечтал стать поэтом). После известного погромного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», понимая, кто такой Твардовский, Поликарпов и пытался с ним дружить. Впоследствии, когда я с Поликарповым встречался по журналу много раз, он мне говорил в минуты откровенности: «Я люблю Твардовского, знаешь, сколько раз мы с ним ругались, спорили до крика, так, что Мария Илларионовна пугалась и прибегала к нам, думала, нас разнимать надо. Я его и раньше любил, хотя он меня и снял с секретарей Союза…» – «То есть как снял?» – полюбопытствовал я. «Так. Сказал в ЦК на совещании, что я, конечно, люблю литературу, но только не советскую». Когда я спросил об этом А.Т., он сказал, что действительно говорил такие слова на совещании в ЦК, но вряд ли они были причиной снятия Поликарпова. Дело в том, что Поликарпов в штыки встретил «Спутники» Пановой, «В окопах Сталинграда» и т.п. – произведения, которые ему показались принижением героического, приземлением образа советского человека… Знакомая песенка. Он их не пускал отдельными книгами, и тогда ряд писателей обратились по этому поводу в ЦК. Говорят, что это письмо попало к Сталину и будто бы он вызвал Поликарпова с докладом о том, что делается в литературе. Поскольку это происходило после грубопроработочного постановления ЦК о «Звезде» и «Ленинграде», то Поликарпов соответственно и настроился. И, докладывая Сталину, перечислял ошибки и пороки писателей: этот был троцкистом, тот ещё тогда-то срывался в безыдейщину, и всё в таком духе. Сталин слушал молча и вдруг прервал его и сказал: «Ну вот что, у меня для тебя других писателей нету. Иди!». И Поликарпов вышел из сталинского кабинета уже не комиссаром по литературе. Не знаю, правда это или легенда. Сталин любил иногда показать свою «широту», «великодушие». Возможно, снятие Поликарпова произошло не без участия Сталина, потому что Поликарпов на долгое время выбыл из высокой номенклатуры и поднялся вновь лишь после смерти Сталина» (А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 304–305).
Кондратович кое-что напутал. Всё было несколько иначе. У Поликарпова с самого начала не сложились отношения с новой редколлегией журнала «Знамя» и в частности с заместителем Вишневского – критиком Анатолием Тарасенковым. Он, к примеру, всячески противился публикации дневников Веры Инбер. Потом ему не понравился роман Веры Пановой «Спутники». Тарасенков вынужден был обратиться в ЦК, где нашёл полное понимание у заместителей руководителя Агитпропа – М.Иовчука и А.Еголина. Но Поликарпов, понадеявшись на поддержку Жданова, к рекомендациям Агитпропа не прислушался. Это его и подвело. Он не учёл, что на самом верху обострилась борьба между двумя возможными преемниками Сталина – Ждановым и Маленковым. Каждый из претендентов искал компромат на конкурентов. Еголин как человек Маленкова посоветовал обиженному Тарасенкову обратиться напрямую к Маленкову.
Маленков же прежде чем вынести заявление Тарасенкова на Оргбюро ЦК, распорядился для начала устроить выволочку Поликарпову непосредственно в Союзе писателей. Интересно, что на роль проработчика Агитпропа назначили Чаковского – того самого, которого Поликарпов весной 1945 года перетащил из Харькова в Москву. 2 апреля 1946 года заведующий сектором Агитпропа ЦК Николай Маслин доложил Маленкову: «На днях проходило закрытое собрание парторганизации Союза советских писателей, посвящённое ходу выполнения решения ЦК ВКП(б) о литературной критике 1940 года. Доклад сделал писатель т. Чаковский. В прениях (27 марта и 1 апреля) выступило 17 критиков и писателей. Окончание собрания намечено на 8 апреля.
В докладе сделаны правильные выводы о низком идейном уровне литературной критики, не ставшей до сих пор серьёзным орудием пропаганды и коммунистического воспитания, как этого требует решение ЦК ВКП(б). Однако докладчик не вскрыл и не проанализировал причины, определяющие неудовлетворительное состояние критики. Бесспорный по своим выводам, но скудный по материалу «цитатный» доклад не мог явиться основой широкого обсуждения наболевших вопросов современной литературной критики. Выступавшие в прениях говорили, главным образом, по поводу недостатков доклада, а не по существу работы критиков. На втором заседании (1 апреля) этот недостаток был частично восполнен в выступлениях критиков и писателей – Лежнева, Чарного, Шагинян, Суббоцкого и др. Были отмечены вредные тенденции ряда критических работ: вульгаризация ленинского понимания творчества Л.Толстого (в работах Мейлаха), эстетство и формализм (в статьях о поэзии и театре Зелинского и Юзовского).
На собрании подверглась острой критике работа Правления Союза советских писателей за административные методы руководства литературой и критикой. Практика администрирования связывалась докладчиком и выступавшими с именем секретаря Союза писателей т. Поликарпова» («Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945–1953. М., 2005. С. 42).
На следующий после артподготовки день, 3 апреля 1946 года Маленков назначил заседание Оргбюро ЦК. Подводя итоги, Маленков заявил: «Преступник Поликарпов или не преступник? Вот что важно, – в результате его ошибочных действий мы могли бы потерять хорошего писателя Панову. А мы узнали её через журнал «Знамя». Грубая ошибка Поликарпова. Сейчас всё признает, что и Инбер, и Панова написали талантливые, хорошие книги. Но мало того, что т. Поликарпов ошибается, он свою неправильную по существу точку зрения отстаивает неправильными методами. Вы товарищ Поликарпов не выражали мнения Центрального комитетах партии».
После всего случившегося Поликарпов был отправлен сначала на учёбу в Высшую партшколу, а потом в аспирантуру Академии общественных наук. Потом он какое-то время преподавал.
В 1950 году Поликарпов был переведён в Московский пединститут им. В.И. Ленина на должность замдиректора. Директором он стал уже в 1951 году. В институте Поликарпов отличится тем, что за короткий срок он уволил 15 преподавателей – в основном за космополитизм. Его пыталось одёрнуть министерство просвещения РСФСР. Но в Московском горкоме партии сказали, что новый директор повёл очень правильную политику.
Через год после смерти Сталина Фурцева предложила Поликарпова избрать секретарём Московского горкома КПСС. Но в декабре 1954 года Шолохов на втором съезде советских писателей заявил, что было бы неплохо вернуть Поликарпова в Союз писателей. Реализовал это пожелание классика Суслов.
Не успел Поликарпов приступить к новым обязанностям оргсекретаря Союза писателей, как выявилась причастность директора Литинститута С.Петрова к поставке студенток на подмосковную дачу министра культуры Александрова. Понятно, что Петрова тут же сняли, а Поликарпову поручили на какое-то время руководить также Литинститутом.
Большинство литгенералов оказались довольны. «Был вчера Поликарпов, – отметил 12 сентября 1955 года в своём дневнике Твардовский, – больной, непьющий, некурящий, неврастеничный, грустный безнадёжно. Дал ему согласие взять семинар Высших курсов».
Впрочем, в Союзе писателей Поликарпов надолго не задержался. Уже 11 октября 1955 года он решением Секретариата ЦК был назначен заведующим Отделом культуры ЦК КПСС.
Надо отметить, что сразу после ухода Поликарпова в ЦК Союз писателей с ещё большей силой стали сотрясать новые склоки. Избранный на втором писательском съезде руководителем Союза Алексей Сурков показал свою полную беспомощность. Он то потакал либералам, то одёргивал крикунов из столичной организации, но его никто не слушал. Периодически остававшийся за него на хозяйстве Василий Смирнов вообще в литературных кругах никакого авторитета не имел. Не случайно Борис Полевой на одном из совещаний в ЦК в декабре 1956 года попросил партийное руководство вернуть Поликарпова. «Надо сейчас, – заявил Полевой, – укрепить партийную работу в Союзе писателей. Больше того, надо дать туда, если хотите, комиссара. Был Д.А. Поликарпов, хороший коммунист, твёрдый коммунист, которого все мы уважали. Он был как раз таким человеком, который быстро ликвидировал возникающие споры и разногласия. Его выдвинули на больший пост, и это хорошо, но если хотите знать моё мнение – его надо вернуть, или дать аналогичную фигуру. Я знаю, что работа у нас не сахар. Если партийный работник пойдёт, это значит, что без трусов сядет на муравейник. Но во имя укрепления большого идейного фронта стоит послать такого человека, ибо это было традицией. Там сидели Щербаков, Юдин, Поликарпов. Нам надо сейчас оставить все споры и всё ненужное либеральничание, которое, как ни вертись, является отрыжкой Запада, надо всем мобилизоваться и переходить от коварной круговой обороны в настоящее генеральное идеологическое наступление по всему фронту» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 12, лл. 29–30).
По одной из версий, Поликарпов на дух не принял «оттепель». Якобы он хотел всем инакомыслящим устроить в творческой среде обструкцию. Критик Лазарь Лазарев в своей мемуарной книге «Шестой этаж» рассказывал: «Дирижировал кампанией заведующий отделом культуры ЦК Дмитрий Алексеевич Поликарпов или, как его иногда звали за глаза, «Дядя Митяй». Он был человек, обладавший очень большой властью. Кажется, у его преемника такой власти не было, ему не удавалось так держать всё в своих руках. Поликарпов в соответствии с собственными примитивными представлениями и убогим вкусом информировал высшее руководство страны, находившееся на таком же уровне культуре, – и Хрущёва, и Суслова, – о положении дел в литературе и искусстве, намечал «линию», проворачивал «мероприятия», определял, кого казнить, кого миловать, кому быть лауреатом, а кого вон из Союза писателей, на его совести травля Пастернака, Гроссмана, разгром «Литературной Москвы», «Тарусских страниц». Как ни странно, Поликарпов у части писателей пользовался репутацией человека, быть может, резкого, слишком прямолинейного, грубоватого, но честного, не интригана, не карьериста, заботящегося, как понимал и как мог, о писателях – отсюда и добродушное прозвище: «Дядя Митяй». К нему очень благоволил Шолохов, я слышал, как он превозносил Поликарпова на Втором съезде писателей, рекомендуя его как образцового политического руководителя для Союза писателей. Впрочем, это не удивительно, что он был мил сердцу Шолохова, удивительно, что у Твардовского, судя по его дневникам, были с Поликарповым если не приятельские, то вроде бы человеческие отношения».
Здесь стоит добавить, что именно Поликарпов в апреле 1958 года предложил верхам вернуть Твардовского в «Новый мир» на редакторский пост. Позже он подсказывал Твардовскому, как лучше уладить дела с цензурой. Когда Поликарпов сам не мог уладить какие-то вопросы с «Новым миром», он организовывал Твардовскому встречи с Сусловым. С другой стороны, в каких-то случаях уже Поликарпов просил Твардовского поднять тон или иной вопрос перед тем ж Сусловым. Многолетний заместитель Твардовского Алексей Кондратович в своём «Новомирском дневнике» рассказывал: «Вообще, это очень любопытная особенность аппарата: в ряде случаев хочется что-то сделать, добиться, но не своими руками. Своими рискованно. Чужими безопаснее. В своё время Поликарпов часто обращался к А.Т. с просьбой поговорить о чём-либо с Сусловым или Хрущёвым. Сам не мог, да если бы и мог – слушали бы его не так, как поэта Твардовского. Потому что Поликарпов – тоже аппарат.
А.Т. злился:
– Сами не могут поговорить. Как ругать нас – так они первые. А решить вопрос – так ко мне за помощью обращаются».
Более сложно выстраивались отношения Поликарпова с «Литгазетой». Лазарев вспоминал: «Почти что изо дня в день в газете до нас доводились руководящие замечания и указания Поликарпова, вопиющие по своей литературной безграмотности. Всё это обычно сопровождалось свистом кнута – единственного педагогического инструмента, которым он мастерски владел. А однажды – незадолго до Третьего съезда писателей – я слышал его пространное выступление в кабинете главного редактора у нас в газете. Оно произвело на меня самое гнетущее впечатление. О книгах, спектаклях, стихах с большим апломбом судил человек, ни бельмеса не смыслящий в литературе и искусстве, начисто лишённый нормального эстетического восприятия, «музыковед», у которого отсутствует слух и который не знает нот. Поликарпов не только рассматривал художественные произведения в свете основополагающих решений и постановлений – соответствуют или не соответствуют, он вообще подходил к ним как к резолюциям и инструкциям. Он считал, например, высказывания отрицательного героя точкой зрения автора, причём не приписывал их преднамеренно автору (таким сознательным подлогом занимались многие разбойные критики), а на самом деле так думал, был уверен, что подобным образом писатель протаскивает запретное. В стихах (не помню, на чьи стихи он обрушился) его гнев вызвали какие-то «формулировки» (так он сказал), он и стихи воспринимал как передовую или инструкцию».
Много любопытных деталей о Поликарпове поведал в своей мемуарной книге «Скуки не было» и Бенедикт Сарнов. Он, в частности, вспомнил историю своей статьи «Если забыть о «часовой стрелке» о Евтушенко и Вознесенском, написанной в начале 1960-х годов для «Литгазеты». Надо сказать, что Сарнов никогда не был поклонником этих поэтов.
Но в отличие от Поликарпова и других партаппаратчиков он ругал их не за безыдейность, а, скажем так, за технику. Критик считал, что властителями дум новых кумиров площадей и стадионов можно считать, только если «забыть о часовой стрелке», если не принимать во внимание, что в русской поэзии ХХ века, помимо «долматусовской ошани», были Блок, Ахматова, Пастернак, Цветаева. Это-то и взбесило Поликарпова. Сарнов рассказывал: «Как я уже говорил, моя литгазетская статья про Евтушенко и Вознесенского печаталась в двух номерах [27 июня и 1 июля 1961 года]: первая её часть в одном номере, а окончание должно было появиться в следующем. Но в следующем оно не появилось, потому что в промежутке между этими двумя номерами как раз и разразился скандал. Раздался звонок из ЦК – от «дяди Мити», как все мы тогда называли курировавшего нас и литрами пившего из нас кровь Д.А. Поликарпова – того самого, которому Сталин некогда сказал свою знаменитую фразу: «В настоящий момент у меня нет для тебя других писателей: хочешь работать – работай с этими». «Дядя Митя» был человек неординарный. Когда он умирал (от рака), он сказал жене, что если умрёт после 15-го числа, пусть она – так и быть! – возьмёт «кремлёвку» (полагающийся ему кремлёвский паёк) за этот месяц. А если он отдаст концы до 15-го, чтобы ни в коем случае не смела его брать: обманывать партию он ей не разрешил. В то время, я думаю, уже немного осталось цековских чиновников, которые проявляли бы такую суровую щепетильность в своих отношениях с «партийной кормушкой». Но неординарность, я бы даже сказал, уникальность «дяди Мити» проявлялась не только в этом. В отличие от подавляющего большинства тогдашних партийных бонз он был идейным.
Он был последышем тех «неистовых ревнителей», которые исполняли свои партийные обязанности, как выразился однажды Маяковский, «не по службе, а по душе». Нам (не только нам, а всем, кого «дядя Митя» курировал, за кем следил своим бдительным оком) от этого было только хуже. Но к «Литгазете» он относился с особой, повышенной бдительностью. «Вашу газету, – сказал он однажды Михаилу Матвеевичу Кузнецову, который был у нас тогда заместителем главного редактора, – я читаю с карандашом в руке». Именно вот так, с карандашом в руке, наверно, прочёл он и мою несчастную статью. То есть – первую её часть <…> Главного редактора газеты вызвали в ЦК – «на ковёр», как это тогда называлось. Грубую ошибку газеты предлагалось немедленно исправить, а политически вредную статью дезавуировать. Выполнить эту роль – загодя, ещё до того, как решился вопрос с публикацией второй части, – поручили Александру Львовичу Дымшицу, всегда готовому к услугам такого рода».
А вот у многих «новомирцев» Поликарпов часто вызывал то симпатию, то сочувствие. Кондратович считал, что он был выше политиканства. Он рассказывал:
«Поликарпов был выше такого политиканства. А.Т., который много раз схватывался с ним по разным литературным поводам, говорил потом: «Мне искренне жаль, что нет Поликарпова. С ним было куда легче: он мог решать и решал. А с этими Шаурами каши не сваришь».
И я жалел, что нет Поликарпова.
В годы, когда после XX съезда многое ломалось в жизни, политике, Поликарпов чувствовал себя неуютно. Он пострадал от Сталина, но по духу своему, конечно, был сталинистом. Но не элементарным мюридом Сталина. Скорее он был слугой идеи революции и пр., которую он связывал со Сталиным, хотя давным-давно такой связи не существовало. Этого он не понимал, как и много другого, но ему не нравились писатели-карьеристы, «автоматчики», как их назвал Хрущёв. Поликарпов был достаточно умён, чтобы понимать, что они отсутствие таланта возмещают идейным горлопанством. Он их не любил, но они проводили его линию, а Твардовский, настоящий поэт, который по-человечески ему был близок, гнул совсем не туда. Совместить это ему было, по-видимому, нелегко, как и другое. – После XX съезда, во время так называемой «оттепели» многое начало шататься, валиться, выходить из узаконенных партийных рамок, за всем трудно было уследить. «У Поликарпова, – смеялся А.Т., – всё из рук валится, как у человека, взявшего слишком большую охапку дров. Принимается подымать упавшее полено, – глядь, – ещё два выскочили. И собрать ему их не под силу».
Наверно, по этой причине его стали настигать болезни, начались инфаркты. В лице его проступило даже что-то страдальческое. Почему-то оно всегда напоминало мне лицо больного пастора, рыцаря иезуитского ордена. Но в нём оставалось и человеческое.
– Что-то ты неважно выглядишь, – сказал он мне однажды. Я сказал, что плохо сплю, одолела бессонница. Он посмотрел на меня и сказал:
– Знаешь, что я посоветую тебе: когда я не был инфарктником, то всегда потреблял. За полчаса перед сном выпей полстакана водки и прекрасно уснёшь.
Я так часто засыпал.
А уж совсем незадолго до смерти он встретил меня в коридоре ЦК, я ходил всегда без галстука, в том числе и к Поликарпову, а это был явный непорядок, по его мнению, и он остановил меня, взял за ворот и сказал:
– Может, сложиться и купить тебе галстук?
– Зачем же? – засмеялся я. – Как-нибудь и сам наскребу… Он грустно посмотрел на меня и без улыбки махнул рукой:
– Вот и литература вся от того такая расхристанная!..
– Ну уж не из-за меня, Дмитрий Алексеевич! – совсем уж развеселился я, но он повернулся и пошёл.
Нет, всё-таки был, как говорят, неплохой мужик» (А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 308–309).
В начале 1963 года, когда произошла очередная перестройка партаппарата, Поликарпов на какое-то время стал заместителем заведующего идеологиче-ским отделом ЦК КПСС – заведующим подотделом литературы и искусства, но потом вновь возглавил отдел культуры.
Умер Поликарпов 1 ноября 1965 года. Предложения по организации его похорон подготовили В.Степаков и Г.Куницын (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 148, л. 176). На записке партфункционеров осталась по-мета: «Согласиться. П.Демичев, А.Шелепин, Н.Под-горный». Похороны состоялись 4 ноября на Новоде-вичьем кладбище.
3. Ортодокс из ортодоксов
В отличие от Лебедева и Поликарпова Поспелов отличался крайне ортодоксальными взглядами. Это был ещё тот ретроград.
Он родился в 1898 году. Его революционная деятельность началась ещё в 1915 года в Твери. Кстати, именно тогда он в Тверском комитете РСДРП впервые познакомился с Андреем Ждановым. Позже Жданов и Поспелов дружили семьями. 
«По рассказам матери, – вспоминал сын Жданова Юрий, – сидя на коленях у Поспелова, который любил со мной играть, я называл его «Типтя» вместо «Пети» (Ю.Жданов. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону, 2004. С. 307).
В 1917 году Поспелов стал секретарём Тверской организации профсоюза текстильщиков. Потом ему было поручено вести подпольную работу в тылу белогвардейцев на Урале. В 1920 году он вернулся в Тверь и в какой-то момент возглавил один из отделов в губкоме партии.
В аппарат ЦК Поспелов попал в 1924 году.
В 1930 году он окончил экономическое отделение Института красной профессуры. Позже его взяли в редакцию журнала «Большевик».
С 1934 по 1937 год Поспелов руководил группой печати в Комиссии партконтроля при ЦК ВКП(б). Затем его по предложению Жданова утвердили заместителем заведующего одним из отделом ЦК. В это время он приветствовал расправу над Бухариным и Рыковым. Так, в 1938 году из-под его пера вышла брошюра «Заговор против Советского Союза и международного мира».
В 1940 году Поспелов во многом с подачи Жданова стал главным редактором газеты «Правда». Но ему этого оказалось мало. Он хотел показать себя ещё и в качестве теоретика политической борьбы, и историка. Кстати, в 1943 году Поспелову была присуждена Сталинская премия первой степени за участие в написании второго тома «Истории гражданской войны в СССР».
В1948 году Поспелов в связи с 50-летием был награждён вторым орденом Ленина. Узнав об этом, он 26 июня 1948 года из Сочи направил Сталину письмо.
Поспелов писал: «Дорогой товарищ Сталин! Сердце моё полно горячей, несказанной благодарности партии, Вам, любимому и мудрому отцу и учителю за высокую оценку моей скромной и несовершенной работы в связи с пятидесятилетием. Я очень хорошо сознаю все недостатки и промахи в своей работе и понимаю, как много ещё надо сделать, чтобы извлечь все уроки из прошлых ошибок, чтобы оправдать высокое доверие партии, Ваши отеческую заботу и внимание. Клянусь Вам, дорогой и любимый товарищ Сталин, всей последующей жизнью, до последнего биения сердца, оправдать доверие партии, самое драгоценное, что есть у члена великой партии Ленина–Сталина» (РГАНИ, ф. 3, оп. 62, д. 159, л. 3).
Когда началась борьба с космополитами, Поспелов решил показать, что он святее Пары Римского, и 24 января 1949 года направил второму в партии человеку – Маленкову донос на работников Агитпропа ЦК, которые подчинялись Шепилову (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 237, лл. 62–63). Кроме того, он организовал кадровую чистку у себя в «Правде». Но вождь всё равно остался им недоволен. «На совещании в ЦК, – писал историк Г.Костырченко, – Сталин подверг
Поспелова разносной критике, заявив, что «Правду» трудно назвать органом ЦК» (Г.Костырченко. Тайная политика Сталина. Ч. 2. М., 2015. С. 336). В итоге 30 июля 1949 года Поспелова перевели на должность директора в Институт Маркса-Энгельса-Сталина.
В «Правду» его вернули лишь в конце 1952 года, но не на первую роль, а в качестве заместителя главреда под начало Д.Шепилова.
Шепилов потом вспоминал: «Говорил П.Поспелов всегда скучно, нудно, бесцветно. Все статьи и речи его представляли собой простую компоновку закавыченных и раскавыченных цитат» (Д.Шепилов. Непримкнувший. М., 2001. С. 138).
Сразу после смерти Сталина 5 марта 1953 года Поспелов стал секретарём ЦК КПСС по пропаганде, заменив на этом посту Н.Михайлова. Хрущёв и Маленков в тот же день доверили ему и Суслову подготовить обращение руководства страны в связи с кончиной вождя.
Интересно, что почти сразу после похорон Сталина Поспелов вызвал к себе работавшего в аппарате ЦК сына своего друга – Юрия Жданова и, ссылаясь на мнение верхов, настоятельно порекомендовал ему под предлогом получения опыта местной работы покинуть Москву, предложив на выбор поехать или в Челябинск, или на Дон. Юрий Жданов предпочёл перебраться в Ростов-на-Дону.
12 сентября 1953 года учёный совет Института Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПСС выдвинул Поспелова в академики. В научной среде известие об этом вызвало возмущение. Свой письменный протест против такого решения в ЦК прислал историк А.Полетаев. В его письме говорилось, что у Поспелова нет серьёзных научных заслуг.«Во-первых, он[Поспелов. –В.О.] экономист, – отметил Полетаев, – а выдвигают его академиком по истории партии. Как экономист, он ничем неизвестен. Наоборот, в бытность редактором «Правды» он расхваливал на страницах «Правды» порочную книжку Вознесенского. Во-вторых, как автор статей по истории партии в газетах и журналах он культивировал культ личности, что не имеет никакого отношения к науке» (РГАНИ, ф. 3, оп. 62, д. 159, л. 4). На жалобе Полетаева осталась помета: «тов. Хрущёв ознакомился. Шуйский».
В 1954 году Поспелов с одобрения некоторых своих коллег из ЦК организовал травлю «Нового мира» и его редактора Твардовского. Его взбесили статьи Фёдора Абрамова, Михаила Лифшица, Владимира Померанцеваи Марка Щеглова.Но более всего партийного функционера возмутила поэма Твардовского «Тёркин на том свете». От полной расправы Твардовского тогда спас Хрущёв.
В конце 1955 года Поспелову доверили комиссию ЦК по расследованию репрессий сталинского периода. По сути, ему поручили оплевать кумира всей его жизни. В глубине души он, конечно, возмущался.
Но открыто восстать против идеи нового лидера Хрущёва Поспелов не посмел. Он поступил как солдат и вскоре вместе с Аристовым представил проект доклада о культе личности Сталина.
Интересно, что через год с небольшим группа старых руководителей партии, недовольная новым курсом, решила Хрущёва сместить. Но Поспелов, разделявший многие установки этой группы, и тут проявил изворотливость. Он вовремя понял, что полного возврата к старому уже не получится, поэтому остался с Хрущёвым. За это вождь 29 июня 1957 года сделал его кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, а спустя полгода включил в состав Комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей, поручив ему и Фурцевой курировать культуру и идеологическую работу в РСФСР.
Кстати, в 1958 году Поспелову в связи с 60-летием было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
Одно время Поспелов очень активно занимался вопросами создания Союза писателей России и газеты «Литература и жизнь». В 1958 году председатель оргкомитета Союза писателей России Леонид Соболев чуть не прописался в его кабинете.
«Я, – писал он в начале 1965 года членам Президиума ЦК КПСС,– с душевной благодарностью вспоминаю, как П.Н. Поспелов в трудные дни подготовки учредительного съезда буквально спас меня после того заседания бюро Оргкомитета, когда Сурков и Твардовский решительно заявили, что доклад «не вышел», и когда остальные заняли межстульную позицию.
П.Н. Поспелов затребовал у меня несколько экземпляров доклада, осведомил с ним членов Президиума КПСС. Остальное – известно»(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 194, л. 159).
Очень ценил Поспелова и первый редактор газеты «Литература и жизнь» В.В. Полторацкий. «Будучи у вас апреле <1958> г. с первыми номерами газеты «Литература и жизнь», – писал Поспелову 23 августа 1958 года Полторацкий, – я почувствовал доброе расположение к новой газете и готовность помочь ей в трудном начинании»(РГАНИ, ф. 5, оп. 37, д. 50, л. 81).
Но хорошо ли знал Поспелов русскую литературу?
И любил ли он отечественную словесность?
Скорей всего Поспелов ценил только ту литературу, которая была пропитана духом революционной борьбы. Созерцательная поэзия, пейзажи, умиротворяющая проза ему всегда были чужды. Не поэтому ли он осенью 1959 года отклонил ходатайство Архангельского обкома КПСС и подчинённого ему Отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР о награждении в связи с 80-летием замечательного писателя Степана Писахова орденом «Знак Почёта». 2 ноября 1959 года его помощник А.Соловьёв передал одному из функционеров – Н.Казьмину следующую записку: «Николай Дмитриевич! Пётр Николаевич не считает это необходимым. Газеты отметили и достаточно» (РГАНИ, ф. 4, оп. 37, д. 67, л. 146).
В какой-то момент Хрущёва стал тяготить догматизм Поспелова. Не случайно 4 мая 1960 года он на Президиуме ЦК предложил, чтобы Поспелов и Аристов сосредоточились на работе в Бюро ЦК КПСС по РСФСР и освободить их от обязанностей секретарей ЦК. Правда, за Поспеловым до съезда партии сохранился статус кандидата в члены Президиума ЦК.
Впрочем, в январе 1961 года Поспелова убрали даже из Бюро. Его потом назначили директором Института марксизма-ленинизма.
Уйдя из ЦК, Поспелов решил, что настало время потихоньку сворачивать борьбу с культом личности Сталина. Уже в марте 1962 года он поставил вопрос о том, надо ли в справках о бывших партработниках указывать факты репрессий. По его мнению, партия сама себя подставляла под удар. Ведь что получалось. Готовя стенографический отчёт 15 съезда партии, Институт марксизма-ленинизма составил указатель на 832 человека, из которых 284 были при Сталине репрессированы. Поспелов предложил часть информации в биографических справках о погибших деятелях партии утаивать. 19 марта 1962 года зам. зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам сообщил, что дирекция ИМЛ считает «впредь давать именной указатель <к стенографическим отчётам партсъездов> без биографических справок» (РГАНИ, ф. 5, оп. 33, д. 196, л. 8). Интересно, что Ильичёв сразу с Поспеловым согласился.
Дальше Поспелов стал предлагать по культу более обтекаемые формулировки. Тогдашний заместитель директора ИМЛ Н.Матковский 5 июня 1962 года вынужден был пожаловаться Хрущёву. Он писал: «Мне представляется, что отношение т. Поспелова П.Н. ко всему тому, что направлено на преодоление последствий культа личности Сталина в историко-партийной науке определяется его некритическим отношением к своим научным трудам, написанным в прошлом»
(РГАНИ, ф. 5, оп. 33, д. 199, л. 54).
Кстати, Поспелову вскоре дали понять, что он по большому счёту стал никем. Приведу такой пример.
В 1962 году он попросил своих бывших коллег из ЦК допустить грузинского историка Н.Стуруа к материалам текущего партархива, которые касались Грузии за конец 40-х – начало 50-х годов. Поспелову попытался помочь его бывший подчинённый В.Снастин. Но против выступил заведующий третьим сектором Общего отдела ЦК В.Горбунов. Горбунов дал понять, что реальной властью в ЦК обладали не идеологи, а внешне малозаметные сотрудники Общего отдела. Для
Поспелова отказ какого-то клерка по фамилии Горбунов было страшным унижением. Но что-либо изменить он оказался не в состоянии.
В 1967 году Суслов поручил Поспелову подготовить тезисы ЦК к 50-летию Октябрьской революции, но ничего хорошего из этого не получилось. А.И. Кондратович потом отметил в своём дневнике: «П.Н. Поспелов – в то время директор Института марксизма-ленинизма, из сталинистов сталинист. Рассказывают, что когда на вечере в честь 70-летия Сталина в 1949 году он делал доклад, то задолго до имени Сталина начинал так возноситься голосом, что срывался на неприличный визг, за что получил потом от Сталина нагоняй.
Но может быть, это легенда – одна из многих о скромности Сталина. А вот не легенда: в 1954 году, когда совершался первый разгром «Нового мира», в ЦК под председательством Поспелова (он был тогда секретарём ЦК) два дня обсуждались ошибки журнала. И Поспелов кричал: «Твардовский всегда был кулацким поэтом! Это он написал в «Муравии»: «Посеешь бубочку одну – и та твоя». И ещё не легенда: библиограф «Нового мира» Наташа Шохина, дочь расстрелянного члена ЦКК Андрея Шохина, рассказывала мне со слов своей сестры, сама она в 1937 году была совсем маленькой, что Шохин и Поспелов жили рядом в квартирах, оба члена ЦКК, дружили, ходили друг к другу, играли в шахматы. Утром после ареста Шохина сестра Наташи тоже ещё девочка, только постарше, пошла зачем-то к Поспеловым. Позвонила. Поспелов осторожно открыл дверь, придерживаемую цепочкой, увидев девочку, тотчас же захлопнул дверь, не дав сказать ни слова» (А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 34).
Будучи директором ИМЛ, Поспелов зарубил не одну талантливую книгу о революции. Кондратович вспоминал, как Поспелов противился публикации в «Новом мире» книги Драбкиной. «Тогдашний директор института П.Н. Поспелов кричал: «Драбкина – неразоружившаяся троцкистка». Она и в самом деле какое-то время была в троцкистской оппозиции и даже отсидела за это целых шестнадцать лет. И что возразить, когда речи идут не о том, что она сделала, а о прошлом, по принципу «сам дурак». Если не ошибаюсь, впервые работа Драбкиной попала в ИМЭЛ году в 65-м. С трудом, колоссальным, нам удалось опубликовать половину работы. Вторая так и лежит. Работу о Ленине не пускает к читателю Институт Ленинизма. Это не парадокс. Институт меньше всего заботится о Ленине, ленинизме и прочем. Он заботится о том представлении о Ленине и ленинизме, которое должно быть.
Самое примитивное. Ни в коем случае не творческое.
Чем плоше, тем лучше. Этот Институт «резал» у нас и другие вещи. Как-то нам принесли дореволюционные рассказы С.Кострикова (С.Кирова). Под сильным влиянием Чехова, но с чувством слова. Культурно. Интеллигентно. Мы обрадовались: вот покажем, какими были профессиональные революционеры.
Не только сидели по тюрьмам, но и читали книги, сами писали. Конечно, Петру Николаевичу Поспелову это было как нож острый. Не пропустил. Так и эти рассказы лежат где-то в архиве. Пылятся. Если подсчитать, что ИМЭЛ не пропустил, – так это будет такой списочек!.. Институт марксизма-ленинизма. Но не таков ли наш марксизм-ленинизм, закосневший, давно остановившийся в своём развитии, ставший сводом нескольких десятков повторяемых всуе цитат? А если это так, так институт достойное выражение своей науки. И тогда за что же его судить?» (А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 427).
В РГАНИ хранится личное дело Поспелова П.Н. (№ 45-П/13) на 16 листах (ф. 3, оп. 62, д. 159).
Вячеслав ОГРЫЗКО
Добавить комментарий