ЗА КЕМ ВЛАСТЬ «УХАЖИВАЛА»?: ГЕОРГИЙ СВИРИДОВ

№ 2016 / 5, 10.02.2016

Тоталитарная власть, какой бы прочной она себя ни считала, нуждается в художниках, чей талант бесспорен, а творческий авторитет общепризнан.


И что важно – эти художники открыто не противостоят ей, её идеологии. Таких творцов лелеют, за ними «ухаживают». Само их бесконфликтное присутствие в обществе как бы освящают существующий порядок вещей.

В таком положении находился Михаил Шолохов. Рядом с ним можно поставить Леонида Леонова. Оба они – писатели-академики.
В иных случаях для отпора буржуазным злопыхателям раскручивался Валентин Катаев. Он демонстрировал определённую независимость. Был известен на Западе. Это шло ему в зачёт.

Ну а среди композиторов первым баловнем партийных инстанций в моё время был Георгий Васильевич Свиридов. О нём и пойдёт речь.

 07

 

Впервые я встретился с Георгием Васильевичем в Томске. Туда меня привела служебная надобность. Будучи в секторе газет ЦК куратором прессы этой области, я решил поближе присмотреться к её взаимоотношениям с местными партийными органами. Свой приезд я подгадал к очередному пленуму обкома партии. Как столичный функционер отсидел целый день в его президиуме. Прослушал доклад первого секретаря, будущего члена Политбюро ЦК КПСС Егора Кузьмича Лигачёва и прения по нему. А вечером вместе с партийным активом был приглашён в городской концертный зал. Здесь предстояло исполнение «Патетической оратории» Свиридова, незадолго до этого отмеченной Ленинской премией.

В концертном зале моё кресло оказалось за спиной Свиридова. До этого я не был с ним знаком. По окончании оратории слушатели бурными овациями приветствовали композитора. Представившись, я поздравил его с успехом, сказал, что с удовольствием побывал на некоторых его столичных концертах.

Стоит, пожалуй, сказать, что путь «Патетической оратории» к широкому общественному признанию был не прост. Как известно со слов композитора, он создавал её в «самые ужасные, самые страшные годы» своего существования. Это были годы творческого кризиса, лихорадочного поиска своего пути, своего языка в атмосфере новых музыкальных и идеологических веяний. На эту пору приходится и его разрыв с Шостаковичем (оказавшийся, к счастью, временным). Свиридов переживал это остро. Ведь Дмитрий Дмитриевич был не просто его учителем в Ленинградской консерватории, но и кумиром в музыке.

Музыковед А.Белоненко, племянник композитора, свидетель многих событий жизни своего великого дяди, вспоминает такой эпизод. Когда Свиридов был в гостях у Шостаковича, они обменялись такими репликами. Хозяин дома спросил: «Юрий Васильевич, я слышал – вы пишите на Маяковского?» – «Да, – признался Свиридов, – пишу ораторию. А что?» – «Зачем вы это делаете, ведь Маяковский – плохой поэт». Свиридов не сдержался: «Кому нравится Маяковский, кому – Долматовский». На этом разговор прервался.

Вскоре состоялась премьера «Патетической». Успех был оглушительный. Встал вопрос о выдвижении её на Ленинскую премию. Работники Союза композиторов России, зная, что это сочинение не нравится главе правления Союза Шостаковичу, решили «завалить» ораторию при показе перед премиальным комитетом. Своя роль тут отводилась и «Правде» – в редакцию загодя была послана статья известного музыковеда под названием «Творческая неудача». Не сумел-де автор дать яркий музыкальный образ Ленина. Но у оппонентов Свиридова вышла осечка. Их планы порушил человек, всегда бывший одиозным в глазах творческой интеллигенции. На прослушивание оратории неожиданно явился Михаил Андреевич Суслов. После показа сочинения идеолог партии сказал:
«А ведь это хорошая музыка!» Предназначенная для «Правды» разгромная статья, разумеется, была «похерена». А Свиридов стал обладателем высшей награды страны.

После перехода из ЦК в «Правду» я стал довольно часто контактировать с Георгием Васильевичем.
Он был для газеты желанным автором. К тому же, незадолго до этого его избрали главой Союза композиторов Российской Федерации. Рекомендовал на этот пост – на смену себе – Шостакович. Это было время, когда их отношения снова стали тёплыми, дружескими. Я довольно быстро почувствовал, как усердно и любовно опекают Свиридова партийные и государственные инстанции. В нём видели одну из ключевых фигур в музыкальной жизни страны. Ценились патриотическая направленность его многогранного творчества, самобытное преломление в нём многовековой традиции русской певческой культуры, стремление к художественному обновлению многих музыкальных жанров.

В дневниковых записях Свиридова можно встретить имя Юрия Константиновича Курпекова – многолетнего зав. сектором музыки Отдела культуры ЦК. Он имел консерваторское образование, когда-то играл в оркестре. Я знавал этого энергичного целеустремлённого человека ещё до прихода в «Правду». Одно время мы вместе посещали курсы иностранных языков для работников партаппарата (они были для нас бесплатными). Но я продержался там недолго, а Курпеков проявил упорство, значительно продвинулся в немецком. И, как говорили, мог при случае быть для коллег переводчиком.

Среди работников цековского отдела культуры Курпенков был, пожалуй, наиболее активным ходатаем по делам подведомственной ему сферы. Он не только преклонялся перед композиторским талантом Свиридова, но и был его давним и надёжным другом. Часто звонил мне по поводу той или иной акции, связанной со Свиридовым, рассчитывал, естественно, на внимательный отклик газеты.

Для меня тут не было проблемы. «Правда» стремилась держать в поле своего зрения творчество и общественную деятельность выдающегося музыканта. Когда КПСС сошла с исторической сцены, Курпенков перешёл во Всесоюзное музыкальное общество, стал первым замом у его председателя Ирины Архиповой (с этой замечательной певицей я встречался раз и то… за кулисами театра оперы и балета в шотландском Эдинбурге в дни, когда там проходил очередной Международный фестиваль искусств). А Свиридова Курпенков не оставлял своей заботой до конца его дней. После кончины Георгия Васильевича он выступил одним из учредителей Национального Свиридовского фонда.

…Последний раз я видел Юрия Константиновича в разгар лета на одной из подмосковных станций. Он был по-прежнему строен, подтянут. Седина была не очень заметна на его светло курчавой голове. Он оживлённо беседовал со стоявшей рядом молодой привлекательной дамой. Мы оказались по разные стороны пути. И успели лишь приветственно помахать друг другу руками, прежде чем его и его спутницу подхватил и унёс вдаль электропоезд. Я тогда подумал о негаданности этой встречи, пожалел, что не обмолвился словом-другим с человеком, к которому испытывал симпатию. А вскоре увидел его портрет на газетной полосе. Прочитал некролог – слова в нём были живые, прочувственные. Курпенкова, горячо отдававшегося делу, уважали, ценили. Он был значительно моложе Свиридова, но не намного пережил своего великого друга.

С именем Свиридова связан, увы, один из неприятных эпизодов в моей газетной деятельности. Он относится к 1973 году. В Колонном зале Дома Союзов начался съезд Союза композиторов РСФСР.
В день его открытия в «Правде» должен был появиться материал (то ли статья, то ли интервью со Свиридовым – сейчас уже не помню), в позитивном ключе оценивавший деятельность композиторской организации. Об этом просили меня товарищи из Отдела культуры ЦК. Предполагалось, что эта публикация умножит шансы Свиридова сохранить за собой руководящий пост. Но газетный расклад на этот день был таков, что секретариат «Правды» не нашёл в номере места для заявленного мною материала.

…В холле Колонного зала я столкнулся с первым замом заведующего Отделом культуры ЦК Зоей Петровной Тумановой. Это под её руководством меня когда-то песочили за жёсткий, нелицеприятный разговор в нашей газете о журнале «Художник», который она патронировала. Завидев меня, она буквально вызверилась. В раскрасневшемся, круглом, усатом лице этой массивной женщины было что-то бульдожье. Повод для крика – невыход в «Правде» обещанной публикации. Я опешил от беспардонно грубого наскока. Прямо как солдат-недотёпа перед грозным фельдфебелем. Но не вступать же в публичную перепалку с культурначальницей! Взял себя в руки. Сообщил вельможной фурии, как было дело. В конце добавил: «А вообще, Зоя Петровна, «Правда» – не филиал вашего отдела, а я не ваш подчинённый». Зная работу партийных органов разных уровней, я понимал ситуацию Тумановой. Если, скажем, порученец обкома не «продавливал» на районной партконференции на должность партийного вождя намеченного кандидата, он сильно рисковал карьерным ростом.

На композиторском съезде Свиридова «прокатили». Новое правление Союза возглавил Родион Щедрин, к своим сорока годам уже именитый, авторитетный композитор. Думаю, правдинская публикация не спасла бы положения…

Музыкальный мир, как и всякая другая творческая среда, всегда был и будет конфликтным. Здесь свои центры притяжения, свои законодатели мод. В профессиональной прессе сталкивались разные – клановые и групповые – интересы, разные творческие школы и художественные веяния. Нет сомнения, что Свиридова не удовлетворяло, как его имя вписано в музыкальный контекст времени, как оценивается его вклад в композиторские обретения ХХ века. Думаю, что он был снедаем чувством недооценённости. Важные для него поисковые вещи не находили должного внимания и понимания в критике. Не было и массовой аудитории. На страницах дневника прорывается раздражённая фраза: «Слушать не хотят, им подавай вальс из «Метели»». Что поделаешь: завораживающий своей красотой вальс к пушкинской повести или бравурно-зажигательная кантата «Время, вперёд!» стали настоящими эфирными «шлягерами», на слуху у миллионов.

Я имел возможность убедиться, сколь ревниво следил Свиридов за посвящёнными ему публикациями. Как-то в текущий номер «Правды» была выставлена статья о нём известного музыковеда. Я снова и снова вчитывался в неё. Подмывало сократить абзац, казавшийся слишком мудрёным и невнятным. Зазвонил телефон. На проводе оказался Свиридов. Он отдыхал в какой-то черноморской здравнице. Судя по всему, автор статьи сообщил ему о готовящейся публикации. А с её содержанием он был явно знаком. Георгий Васильевич попросил меня ни в коем случае не выбрасывать так смущавший меня абзац. Видимо, в его заковыристых формулировках заключались какие-то очень важные для композитора нюансы.

Считалось, что решающую роль на выборах нового состава правления СК и его главы сыграла весьма многочисленная ленинградская делегация. Ходили слухи, что ещё в поезде «Красная стрела», вёзшем делегацию в Москву, был брошен клич: «Покончим с «Деревянной Русью». Кантату под таким названием Свиридов сочинил в 1964 году. Антисвиридовский настрой был, как считали осведомлённые люди, ответом на давнее, но, оказывается, не забытое ленинградцами выступление Свиридова в их городе.
В 1964 году здесь состоялся выездной пленум российского композиторского союза. Озабоченный ориентацией молодёжи на западные образцы, руководитель Союза Дмитрий Шостакович попросил выступить на нём своего уже набиравшего известность ученика. Их отношения в это время потеплели, а позиции по отношению к авангарду, додекафонии были близки. Стала знаменитой Свиридовская фраза из выступления на пленуме: «Композиторы Ленинграда высунулись из окна, прорубленного в Европу, да и выпали из него». И вот «чёрные шары» на выборах руководства СК РСФСР.

Конечно, сговор ленинградцев мог существенно повлиять на расклад голосов в избирательных бюллетенях. Но драматический для Свиридова исход съезда был легко прогнозируем. Находясь во главе Союза, Георгий Васильевич сумел наплодить недоброжелателей, основательно сузить своё «электоральное поле». Яркая мощная творческая индивидуальность, художник выношенных эстетических взглядов, он, как мне кажется, менее всего подходил на роль руководителя крупного, сложного творческого сообщества. Взрывной, непредсказуемый характер делал его неуживчивым. Тем, кто был рядом с ним, он не спускал малейшей промашки, поработав с композитором какое-то время, люди не выдерживали, бежали куда глаза глядят. Свидетельств тому немало.

Я знавал всех руководителей творческих союзов своего времени. На выборных постах долго удерживались те из них (Тихон Хренников, Георгий Марков, Сергей Михалков), кто умел быть лояльным к коллегам, отличался широтой эстетических позиций, обладал «дипломатическим» даром. Этого-то у Свиридова как раз и не было. Отсюда и атмосфера вокруг него. Красноречиво его признание в письме поэту, публицисту, главному редактору «Нашего современника», а ещё и известному борцу с «еврейским засильем» в культуре Станиславу Куняеву: «В своей профессиональной среде я – пария, чужой человек».

Когда через несколько лет после кончины Свиридова увидела свет книга «Музыка как судьба», я бросился искать на её дневниковых страницах реакцию на исход композиторского съезда. Но, увы, об этом там ни слова. Слишком глубока была рана, нанесённая самолюбию композитора. И он не хотел к ней прикасаться. Слышал, что Георгий Васильевич перестал появляться в некогда подвластном ему СК. И лишь годы спустя он начинает настойчиво обращаться в дневниках к положению дел в композиторских союзах, весьма сурово говорит об их буржуазном перерождении, о воцарившемся здесь духе торгашества.

И после ухода с поста главы Союза композиторов России, Свиридов не выпал из поля зрения «Правды». Перестав быть «начальником», он не перестал быть великим композитором. В перестроечные годы охотно откликался на наши просьбы принять участие в «круглых столах» редакции, посвящённых проблемам культуры.

Георгий Свиридов из тех художников, чьи личность, судьба, творческие искания – поле боя. Как при жизни, так и теперь, спустя годы после ухода, у него есть ярые ненавистники и страстные поклонники, последователи. Первые не прощают композитору-мелодисту, «ретрограду» решительное неприятие западного авангарда и творчества его российских адептов. Вторые не хотят мириться с тем, что в отличие, скажем, от Дмитрия Шостаковича, имя Свиридова остаётся в тени, на задворках мировой музыкальной культуры. Его творения редко звучат в концертных залах России, не говоря уже о Европе и Америке. И тут недобрым словом вспоминается окопавшаяся в США «мировая антреприза» (формула Свиридова), которая задаёт тон в организации концертной жизни, пристрастно ранжирует, определяет творческую значимость композиторов и исполнителей.

В не столь давней литгазетовской статье «Два гения – городу и миру» ученик и пропагандист творчества Свиридова композитор Алексей Вульфов писал: «…два несомненных гения, однако имя Шостаковича сегодня у «мировой антрепризы» в активном ходу, а имя Свиридова – явно нет. Шостакович был в центре внимания и при жизни. Свиридов же, несмотря на все свои регалии и государственный «вес» всё так же оставался скорее отшельником, нежели общественником – и пребывает им до сих пор».

Естественно желание единоверцев Свиридова переломить ситуацию, сделать его музыкальные сочинения неотъемлемой частью духовного обихода народа, утвердить имя композитора в ряду классиков мирового уровня.

И тут я назову одного из преданнейших учеников мастера, ниточка от которого тянется – и это для меня важно – к «Правде». Речь об Иване Вишневском. Он из «искусных, но редко слышимых композиторов», чьи сочинения «отличаются неординарностью ритмов и гармонией» (цитирую статью одного из музыковедов). Успех у слушателей имеют его хоровая сюита «Дороги» на слова Николая Рубцова, хор «Сельский часослов», высоко оценённый Свиридовым. В первый раз имя Ивана Вишневского попалось мне на глаза на страницах «Правды», которую в пенсионные годы я, увы, стал читать от случая к случаю. Запомнились эмоциональный напор, резкость суждений его публикации. А уж о том, кто он такой и чем занимается, узнал из его статьи в сборнике «Георгий Свиридов в воспоминаниях современников», вышедшем в 2006 году с предисловием Валентина Распутина. Автор, оказывается, был вхож в семью великого композитора («чаёвничали у него дома, не только в театр, но и на рынок ходили вместе и белые грибы собирали на даче»).

Георгий Васильевич не случайно выделил, приблизил к себе молодого композитора. Вишневский, работая в музыкальной редакции Всесоюзного радио, добился того, что в его программах появилась передача «День Свиридова». На протяжении ряда лет в день рождения композитора радиоэфир заполняла его музыка. Не всех в радиокомитете это устраивало. И до крайности раздражало «шестиконечных авангардистов». В конце концов неугомонного радетеля русской музыки выдавили из Радиокомитета. Начались ельцинские времена и «День Свиридова» ушёл в небытие.

С Иваном Вишневским я никогда не встречался. Зато хорошо знал его отца Сергея Николаевича Вишневского, правдиста-международника. Это был человек неординарных суждений. Да и внешне был колоритен – высокий, крупнотелый, с широким продолговатым лицом и прямыми, почти до плеч, русыми волосами. В нашем с ним общении была теплота, приправленная незлобивыми взаимными подначками. Сергей Николаевич не был чужд художественных интересов. Водил знакомства со знаменитостями в творческой среде, так что нам было о чём поговорить. Однажды он рассказал, что его сын «свихнулся» на музыке и мечтает стать композитором. Как я теперь понимаю, речь шла как раз об Иване Вишневском, осуществившем свою мечту. Не знаю, что за обстановка была у Сергея Николаевича в семье. Но, засиживаясь в редакции над какой-либо статьёй, он и ночевать порой оставался в своём прокуренном рабочем кабинете. Однажды его хватились в отделе – не вышел на работу. Позвонили домой – там его не оказалось. Торкнулись в дверь кабинета, она оказалась запертой изнутри. Взломали. Сергей Николаевич сидел в кресле, уронив голову на стол. В мою бытность это была не единственная смерть правдиста на рабочем месте.

Статья Ивана Вишневского в мемуарном сборнике любопытна автобиографическими подробностями, наблюдениями над жизненным укладом классика, его манерой держаться в неформальной, домашней обстановке. Не скрывает Вишневский и того, что супруга Георгия Васильевича (третья по счёту у него) проводила с ним, темпераментным обожателем мэтра, «воспитательные» беседы (не так разговаривает с хозяином дома, не те вопросы задаёт, ставила в пример других собеседников). Видимо, неспроста в своё время ходили слухи, что она активно «влезала» в текущие дела руководимого мужем композиторского Союза. Вскоре после смерти Свиридова не стало и спутницы его жизни.

В целом статья написана в спокойном тоне. Я это особо подчёркиваю, переходя к разговору о публикации Вишневского в газете «Завтра», приуроченной к десятилетию со дня кончины великого маэстро. Называется она «Россия имеет свой гений». Тут с первых строк – экстаз. Автор начинает с «искреннего» заявления, что Свиридов являлся для него «не просто гениальным композитором, а человеком, явившим в себе тип, превосходящий и разумом, и интуитивной мощью, и художественным дарованием всех людей, известных мне из литературы и личных встреч». Ну, а что Бах, Бетховен? «Их влияние на судьбы человечества пусть и огромно, но всё же не столь беспримерно, как свиридовское». Это восприятие творца, так сказать, на интеллектуальном уровне. Но есть ещё и уровень физиологический. Вишневский «всегда ощущал, что имеет дело не просто с приблизившим меня гением, а со сверхчеловеком. От Старца (так автор статьи предпочитает именовать Свиридова. – Н.П.) било невиданной мною энергией. Рукопожатие пронзало током. Мысли его приобретали гнетущую тяжесть вещества какой-то фантастической сверхплотной звезды. Это не аллегория, а физиологический факт…».

Конечно, дневники Свиридова, вошедшие в книгу «Музыка или судьба» – явление неординарное, а в некоторых отношениях даже и шокирующее. Издание этой книги в нынешнем её виде при советской власти было бы невозможно. Но видеть в ней, как это делает Вишневский, «главное событие современной русской словесности», конечно, преувеличение. Не в «словесности» тут дело (иные дневниковые фрагменты не завершены, обрываются на полуфразе), хотя великий музыкант был заядлым книгочеем, следил за книжными новинками, поддерживал дружеские отношения с крупнейшими писателями-«деревенщиками». На многих страницах книги Свиридов предстаёт таким, каким его знали, может быть, самые близкие люди. Колючий, предельно обнажённый в своих симпатиях и антипатиях. Кажется, и за письменный стол он часто садился, чтобы выплеснуть накопившееся раздражение, дать ход застарелым обидам, досказать недосказанное в давнем споре по коренным вопросам композиторского творчества. В оценках он не признаёт полутонов, бывает до удивления субъективен, а порой и просто несправедлив. Трудно, в частности, пройти мимо его резко негативных суждений о целом ряде поэтов «серебряного века». И со всей очевидностью проявляется в книге «ушибленность» автора дневников пресловутым «еврейским вопросом», что не такая уж редкость среди выдающихся русских художников прошлого. «Музыка и судьба» многое объясняет в общественно-политической позиции композитора, в его человеческой натуре, в характере его взаимоотношений с коллегами по искусству, с творческой средой вообще.

…В центре Курска, на родной земле Свиридова, гордившегося тем, что он – сын крестьянина, поставлен памятник ему. Это работа местных скульпторов. Композитор, автор «Курских песен», в вольной позе сидит на парковой скамейке. Голова приподнята. Кажется, он весь превратился в слух, погружён в мир волшебных звуков, готовых излиться на нотный стан. Это – художник, сын гармонии, отрешённый от житейской тщеты.

Ну, а Свиридов – человек живой, а не в бронзе? Он не представим в статистике, в однозначности духовных проявлений, мыслей и поступков. Сколько всего сошлось в этой глыбистой страстной натуре. Нелёгок удел будущих биографов композитора. Много нужно перелопатить из того, что наслоилось вокруг его имени, чтобы высветить зерно характера, масштаб личности, чтобы создать объёмный, далёкий от официозной парадности и житейской шелухи образ великого подвижника музыки.

Нельзя сказать, что посмертная судьба свиридовских творений безоблачна. Но есть ощущение, что его музыкальное наследие всем своим художественным ладом, сокровенной народной сутью входит во всё больший резонанс с нашим быстролётным временем. Временем, когда русский народ, избавляясь от морока (мрак, туман. – Ред.) последних разрушительных десятилетий, всё увереннее расправляет плечи, обретает волю к историческому творчеству.

И справедливы слова академика Дмитрия Лихачёва: «Георгий Васильевич Свиридов – русский гений, который по-настоящему ещё не оценен. Его творчество будет иметь огромное значение в грядущем возрождении русского народа».

 Николай ПОТАПОВ*

 

* Николай Потапов много лет работал в газете «Правда». Незадолго до своей смерти он закончил книгу мемуаров. Его сын разрешил опубликовать одну из глав.

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.