В ОППОЗИЦИИ СЫТОЙ ЕВРОПЕ (Окончание)

№ 2016 / 21, 18.06.2015

Почему Георг Лукач вновь актуален

 

 

Не пришедшийся ко двору в послевоенной Венгрии

 

Оказавшись в послевоенной Венгрии, Лукач рассчитывал найти как минимум понимание у новых властей. Однако венгерские правители отнеслись к нему очень сдержанно. Часть руководства Венгрии считала, что учёный надолго на своей малой родине не задержится и при первых трудностях вновь сбежит в Советский Союз. Правда, жена венгерского классика Антала Гидаша – Агнесса Кун предупреждала, что исследователь добровольно Венгрию скорей всего уже не покинет. «Его [Лукача. – В.О.], – сообщила она советским коллегам, – вряд ли могут считать просто перелётной птицей». А вот повозиться с учёным, считала Агнесса Кун, придётся всем, и немало.

Уже очень скоро в Венгрии против Лукача ополчилась даже не какая-то реакция. На учёного взъелись лидеры венгерской компартии М.Ракоши и М.Фаркаш. Встретившись летом 1949 года с представителем Москвы С.Заволжским, два деятеля признались: «Прежде всего мы должны разоблачить идеалиста и космополита – Лукач Дьёрдь». Судя по всему, Заволжский препятствовать этому не стал.

У нас же кампанию против Лукача поддержал бывший руководитель Агитпропа ЦК Г.Александров. Желая услужить второму человеку в партии Г.Маленкову, Александров доложил в ЦК, что «эклектик» Лукач в предисловии к венгерскому сборнику «Маркс и Энгельс о литературе» не раскрыл «маразм буржуазной культуры».

Лукач не понимал, что произошло с Александровым. Ведь до войны это был совсем другой человек. Венгерский исследователь помнил, как в 1940 году советский литературный генералитет буквально умалял Александрова придушить журнал «Литературный критик», а заодно и всех лукачистов. Но тогда Александров очень долго сопротивлялся давлению Фадеева, Кирпотина и Ермилова.
А теперь именно он стал первым обличителем. Почему? Во-первых, потому, что у него сменился хозяин. В 1948 году умер Жданов, который хоть и недолюбливал Лукача, но всё-таки знал цену этому венгерскому учёному. А у Маленкова появились другие приоритеты. Во-вторых, изменилась ситуация. Защищать в условиях борьбы с космополитизмом исследователя с еврейской кровью Александрову оказалось не с руки.

Добавлю, когда ситуация вновь изменилась и Александров стал министром культуры СССР, первое, что он сделал, внёс в ЦК предложение назначить заместителем министра Владимира Кеменова, который долгое время имел
репутацию убеждённого лукачиста.

 

Кто хотел подверстать Лукача к гонениям на «Новый мир»

 

Лукач думал, что отношение к нему улучшится после смерти Сталина. Не случайно он приветствовал хрущёвскую оттепель. А с какой жадностью учёный накинулся на опубликованную в «Новом мире» статью своего давнего соратника Михаила Лифшица! Поводом для новой работы Лифшица послужили дневники Мариэтты Шагинян, которую в довоенном «Лит.критике» считали чуть ли не графоманкой. Но Лифшиц не ограничился только развенчанием Шагинян. Он подверг критике проповедовавшийся Мариэттой Шагинян «сокращённый метод изучения жизни».

Однако наши власти не только не стали Лифшицу рукоплескать. Его обвинили чуть ли не во вредительстве. Вместе с ним под раздачу попали также Фёдор Абрамов, Владимир Померанцев и Марк Щеглов. Абрамову досталось за покушение на авторитет бывшего сталинского любимца Семёна Бабаевского. Щеглов не угодил своими критическими рассуждениями о романе Леонида Леонова «Русский лес». Сомнительной властям показалась и искренность Померанцева. Ну, а поскольку всех четырёх авторов пригрел «Новый мир», то главным виновником был признан редактор Твардовский.

За разгон «Нового мира» взялся лично секретарь ЦК КПСС по пропаганде Пётр Поспелов – тот самый, к которому в 40-м году нашёл ходы интриган из интриганов Владимир Ермилов.

Ермилов посоветовал Поспелову сопоставить статьи Лифшица, напечатанные перед войной в «Литкритике», с новомирской публикацией. Однако Поспелов проявил осторожность. Он решил для начала выяснить позицию венгерских коллег по поводу Лукача. Как раз в Москву тогда прибыл влиятельный писатель Белла Иллеш. Так вот Иллеш на встрече с советскими писателями сообщил, что Лукач, весь поглощённый работой над новой книгой «Роль случайности в искусстве и литературе», не только не отрицал значения советской литературы, но продолжал яростно пропагандировать многих наших писателей. Узнав об этом, Поспелов решил Лукача в готовившихся партийных документах по «Новому миру» на всякий случай не упоминать, а с Лифшицем расправиться руками нового руководства Института философии.

Вынося вопрос о «Новом мире» на секретариат ЦК КПСС, Поспелов планировал Твардовского отправить в отставку, а на его место протащить Ермилова. Но этот план не нашёл полной поддержки у других секретарей ЦК. Хрущёв вместо Твардовского утвердил редактором журнала Константина Симонова. Однако полумеры не удовлетворили старых ретроградов. Особенно сильно возмущался Исай Лежнев. Этого критика ещё в 1939 году уволили из «Правды». Он считал, что из главной газеты страны его выжили лукачисты.

Узнав о принятии Центральным комитетом КПСС постановления об ошибках «Нового мира», страшно больной Лежнев прислал в августе 1954 года новому руководителю Союза писателей Алексею Суркову письмо, в котором напомнил, что конкретно провозглашал Лифшиц с соратниками ещё в далёкие 30-е годы. Он писал:

«Ещё в книжке «К вопросу о взглядах Маркса на искусство», вышедшей в свет в 1933 году, Лифшиц вслед за Лукачем, сделал своё знаменательное «открытие»: «Упадок художественного творчества неотделим от общесоциального прогресса. Его высший уровень в прошлом был, наоборот, связан с неразвитостью общественных противоречий» (стр. 107).

В полном согласии с этим «открытием» сподвижник М.Лифшица, В.Гриб, размашисто ставил крест на всей работе светской литературы в течение почти четверти века.

«Для того, чтобы говорить хоть с приблизительной конкретностью о социалистическом реализме, надо было иметь соответствующие художественные явления, а появиться сразу они не могли. Мне могут сказать: «а Горький?» Но как бы ни был велик писатель, он ещё не составляет собой всей литературы» («Лит.газ.» 1939, № 22).

Ни Маяковского, ни Ал. Толстого, ни Шолохова, никого другого из самых крупных величин советской литературы эта группка всерьёз не принимала. Сполна признавали только болезненное явление нашей литературы – Андрея Платонова. Стахановцем интересовались преимущественно в том его душевном состоянии «когда он испытывает чувство одиночества» («Лит.критик» 1938, № 9–10)»
(РГАНИ, ф. 631, оп. 30, д. 422, лл. 73–75).

Однако пришедший к власти после смерти Сталина новый литературный генералитет ворошить прошлое не захотел. Письму Исая Лежнева писательское начальство серьёзного значения не придало.

 

Почему Борис Полевой огорчился присуждению Лукачу премии Л.Кошута

 

Новые вести о Лукаче пришли спустя несколько месяцев. Весной 1955 года в Венгрии Лукачу присудили престижную «Большую премию» имени Кошута. Но наших литературных генералов это сообщение не только не обрадовало, а очень сильно огорчило. Отвечавший тогда в Союзе писателей за иностранную комиссию Борис Полевой 5 апреля 1955 года поспешил доложить в ЦК КПСС:

«Присуждение критику Д.Лукачу Большой премии, и в особенности формулировка её присуждения, выглядит очень странно. Для этого стоит только вспомнить, как отзывался о Лукаче Ленин, заявивший – «марксизм у Лукача чисто словесный»; о разгроме Лукача и лукачистов у нас на философском фронте в начале 30-х годов; о работе Лукача у нас в журнале «Литературный критик», который был закрыт, как журнал, вредящий советской литературе, и наконец, о политической деятельности Лукача в Венгрии, где он тоже немало попутал писательских голов тезисом о обособленности венгерской культуры от советской.

Деятельность Лукача после освобождения Венгрии была раскритикована прогрессивными венгерскими писателями на съезде, на котором я лично присутствовал, хотя и не очень резво, в очень правильной и марксистской статье Л.Рудаша, напечатанной в «Сабад неп» в 1949 г., а также критиковалась в Москве на пленуме Союза советских писателей тов. А.Фадеевым. В 1950 г. вся венгерская партийная общественность дала резкую политическую оценку произведениям Лукача, основная идея которых сводилась к тому, что народная демократия не ликвидирует капиталистический способ производства и целью её не является построение социализма. Критиковали Лукача и за то, что он замалчивал и отрицал роль советской культуры, значение социалистического реализма и т.д. Лукач был отстранён от участия в литературно-политической жизни и сам в последние годы не выступал, хотя его ученики и соратники всячески поддерживали и раздували значение его творчества.

Поминалось имя Лукача и на II съезде советских писателей, в докладе т. Рюрикова, где он говорил о порочных идеях «Литературного критика», среди авторов которого называл и Лукача. Несомненно, что присутствовавшие на съезде венгерские писатели известили об этом венгерскую партийную общественность.

Всё это делает премирование Лукача Большой премией и, в особенности, формулировку «за творческую деятельность на протяжении всей его жизни» очень странной, – на что считают необходимым обратить внимание Центрального Комитета» (РГАНИ, ф. 5, оп. 17, д. 537, лл. 54, 54 об.).

На Старой площади сообщение Полевого тщательно изучили заведующий отделом науки и культуры ЦК А.Румянцев и один из руководителей международного отдела ЦК Борис Пономарёв. Но эти партфункционеры и без Полевого знали, что Лукач «в прошлом допускал идейные ошибки, высказывал путаные и антимарксистские взгляды по вопросам литературного творчества» (РГАНИ, ф. 5, оп. 17, д. 537, л. 56).

Однако Румянцев и Пономарёв тем не менее считали, что совсем отказываться от Лукача не стоило. Они доложили в Кремль: «Несмотря на неустойчивость взглядов Д.Лукача, Венгерская партия трудящихся стремится, однако, использовать его авторитет в идеологической и литературной борьбе, в объединении всех демократических сил интеллигенции в борьбе за мир».

Кстати, не случайно вскоре новый директор Института философии П.Федосеев предложил перевести и издать у нас одну из лучших книг Лукача «Низвержение разума». За реабилитацию творчества Лукача в нашей стране высказалась также влиятельная группировка учёных в Институте мировой литературы, в частности, В.Щербина и Р.Самарин (и В.Ермилов с И.Анисимовым, к слову, никак помешать этому не смогли).

Под давлением либеральных кругов заколебался и новый руководитель Союза советских писателей Алексей Сурков. Когда радикально настроенные коллеги весной 1955 года потребовали от него воссоздать секцию критики, он сначала попытался отмахнуться от этой идеи, сославшись на события 1940 года (мол, постановление ЦК о закрытии журнала «Литкритик» и ликвидации секции критиков никто не отменял). Но литературному генералу тут же напомнили, что время изменилось. Растерявшись, Сурков побежал в ЦК.

25 апреля 1955 года литературный начальник в письме в ЦК напомнил:

«В 1940 году имевшаяся при Союзе писателей секция критиков была ликвидирована по постановлению ЦК Коммунистической партии. Это было вызвано тем, что секция критиков так же, как и журнал «Литературный критик», проводила в ряде вопросов неверную точку зрения. Вокруг журнала «Литературный критик» сложилась антимарксистская группа (Лифшиц, Лукач, Сац, Юзовский и другие). Эта группа проповедовала антимарксистские идеалистические взгляды, нигилистически относилась к советской литературе. Те же взгляды проводились, по существу, и тогдашним руководством секции критики, в которое входили в основном те же лица, что и в группу «Литературного критика». И журнал «Литературный критик», и секция критики оторвались от больших процессов литературного творчества, стали вотчиной узкой группки чуждых марксизму литературоведов и критиков. Было совершенно правильно и закономерно закрыть журнал и ликвидировать секцию критиков» (РГАНИ, ф. 5, оп. 17, д. 535, л. 70).

Дальше Сурков осторожно заметил, что за минувшие пятнадцать лет ситуация в писательском сообществе изменилась. Ему показалось, что можно было сделать шаг навстречу инициаторам воссоздания секции критики. Со своей стороны Сурков пообещал организовать за критиками должный контроль.

А вскоре грянула революция в Венгрии. Вот когда Лукач снова вернулся на поле боя.

 

Как наш Суслов сделал Лукача министром в правительстве Имре Надя

 

У нас одно время утверждалось, будто советские спецслужбы проморгали венгерскую революцию и наше руководство оказалось неготовым к резкому обострению событий в Венгрии. Но это не совсем так. Наши спецслужбы и дипломаты всё видели. Другое дело – они не всегда правильно расставляли акценты и соответственно ошибались в своих рекомендациях.

Возьмём того же Лукача. Все понимали, что это – крупная фигура. Но все по-разному предлагали использовать этого исследователя. Так один из руководящих работников советского посольства в Венгрии В.Крючков возмущался, как главная венгерская партийная газета «Сабад неп» могла Лукача восхвалять на все лады, считая его мучеником-борцом против догматизма. С выводами Крючкова во многом был согласен новый министр иностранных дел СССР А.Громыко, который недоумевал, как Лукач мог поддерживать тезис о том, что культ Сталина подготовила сама советская система. Но, с другой стороны, когда в Венгрии вспыхнуло восстание и к власти пришёл Имре Надь, именно советское руководство – в лице А.Микояна и М.Суслова – настояло на том, чтобы министром культуры Венгрии победители назначили Лукача, а не Л.Кардоша. Микоян и Суслов считали, что «Лукач – известный философ, хотя и допускает немало путаницы в философии, но политически <…> более благонадёжный и авторитетный среди интеллигенции». Правда, когда Надя свергли, наши же спецслужбы вопреки желанию Лукача переправили учёного в Румынию. И в Венгрию исследователь смог вернуться лишь в апреле 1957 года.

Кстати, тогда были опасения, что новый венгерский лидер Я.Кадар будет потом гнобить Лукача. Но травить исследователя стали не столько на его родине, а в другой социалистической стране – в ГДР (против учёного развернул атаку один из идеологов ГДР А.Абуш, который несколько раз пытался осадить И.Бехер и А.Зегерс, но Абуша это только ещё больше распалило).

 

Почему против Лукача выступил завотделом культуры ЦК КПСС Поликарпов

 

Интересно, чем сильней в странах соцлагеря нападали на Лукача, тем больше возрастала популярность исследователя в левых кругах Италии, Франции и других капиталистических государствах. Левые Западной Европы начали активно поднимать учёного на щит. Это обстоятельство заставило Кадара скорректировать свою позицию и согласиться на подготовку целого ряда мероприятий в честь приближавшегося 80-летия Лукача.

У нас тоже появились энтузиасты широко отметить юбилей венгерского исследователя. Но против этого решительно выступил один из руководителей идеологического отдела Дмитрий Поликарпов. Перед войной этот партфункционер попал в Агитпроп ЦК и все атаки на Лукача и журнал «Литкритик» происходили на его глазах. Но тогда Поликарпов сильно в ту историю не вмешивался. Он в ту пору скорее был наблюдателем. Многое в 40-м году решал Поспелов. В 65-м году вершителем судеб многих художников стал уже он, Поликарпов. А лично ему Лукач всегда был ненавистен. Поэтому, естественно, его заключение оказалось отрицательным. В своей справке Поликарпов и инструктор ЦК Юрий Кузьменко отметили:

«…он [Лукач] выступает противником как социалистического реализма, так и модернизма, объявляя высшим достижением художественной мысли XX века критический реализм. В связи с этим Лукач подвергается критике с разных, подчас диаметрально противоположных позиций. В советской печати он осуждается за ревизию ряда принципиальных положений марксистской эстетики, прежде всего принципа партийности искусства. Э.Фишер, Р.Гароди, П.Дэкс видят в Лукаче догматика, не способного понять значение художественного вклада «авангардистского» искусства, преодолеть границы нормативной эстетики. Буржуазная пресса, приветствуя отрицание Лукачем художественной ценности искусства социалистического реализма, критикует его за «непоследовательность», за то, что он ещё «слишком марксист».

 

Атака Александра Дымшица

 

Поликарпов, когда подписывал эту справку, был уже тяжело болен. Вскоре он умер. Возглавивший после него отдел культуры ЦК Шауро уже сути проблемы Лукача не знал.

А потом грянула пражская весна. Лукач отнёсся к вводу наших войск в Чехословакию отрицательно. Правда, каких-либо шумных протестных акций он устраивать не стал. Тем не менее новые партийные идеологи потребовали разобраться с Лукачем и, если что, дать ему отпор.

Завотделом культуры ЦК Шауро поручил этим вопросом заняться Юрию Барабашу. Но тот плохо представлял себе проблемы лукачизма. За консультацией он обратился к Александру Дымшицу.

14 октября критик прислал в ЦК справку на двенадцати отпечатанных через полтора интервала машинописных страницах. Он отметил:

«Позиции, занятые Г.Лукачем в 1956 году, не были случайными, не явились результатом «увлечения». В его деятельности имелись яркие симптомы, предвещавшие его приход в группу Имре Надя. Георг Лукач был одним из главных идейных вдохновителей ревизионистского «клуба Петефи», сыгравшего активную роль во время венгерского мятежа. Его противопоставление «трибуна» «бюрократу», сформулированное с безосновательной ссылкой на Ленина (см. в книге Лукача «Карл Маркс и Фридрих Энгельс как историки литературы», на немецком языке, 1952), было одним из девизов, выброшенных бунтовавшими «интеллектуалами» 1956-го года в Венгрии. Выступления Лукача были в то время «знаменем» либерализации и ревизионизма не только в Венгрии, – они широко распространились по Западу, были поддержаны одним из его тогдашних учеников и адептов – Роже Гароди. В начале 1956 года в журнал «Ауфбау» (ГДР) проникла статья Лукача, в которой предлагалось отодвинуть на задний план международное коммунистическое движение и выдвинуть на передний план движение сторонников мира, иначе говоря выражалась мысль о том, что общедемократическое движение должно заслонить интернациональное социалистическое движение. Эта статья Лукача (а также то обстоятельство, что некоторые его ученики и сторонники в ГДР пытались повторить в Германской Демократической Республике «венгерский вариант») стала началом конца взаимоотношений Лукача с литературной и научной общественностью ГДР, которые были решительно разорваны немецкими товарищами и уже никогда не были более восстановлены» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 652, л. 70).

Дымшиц рассказал, что после венгерских событий Лукач почти отошёл от литературы, переключившись в основном на проблемы философии и эстетики. Он практически полностью перешёл на немецкий язык. Но печатался не столько у себя на родине, а в основном в Германии и некоторых других странах.

Анализируя политические взгляды Лукача, Дымшиц отметил:

«В том, что Лукачу свойственны не только ревизионистские ошибки в области эстетики, но что эти ошибки (вполне закономерно) связаны и с тенденциями политического ревизионизма, убеждают нас и некоторые выступления Г.Лукача самого последнего времени. В этом отношении весьма показательна его статья, посвящённая Пятидесятилетию Октября и появившаяся в № 1 западно-германского журнала «Кюрбискерн» (подробнее об этой статье имеются данные в обзоре зарубежной литературы о Марксе, составленном в ИМЛИ АН СССР под моим руководством, и известном в ЦК КПСС). В основе этой статьи та самая концепция «демократизации социализма», которая имеет за собой длительную социалдемократическую традицию и которая была одним из принципиальных мотивов в деятельности венгерских мятежников 1956 года и чехословацких ревизионистов 1968 года. Надо с казать, что эта концепция, изложенная Г.Лукачем, была при этом настолько заострена против СССР и КПСС, что радикальные журналисты и литераторы ФРГ, издающие «Кюрбискерн», был вынуждены поместить рядом со статьёй Лукача полемический комментарий.

Политические взгляды либерализатора Лукача, требующего «демократизации социализма» и недовольного тем, что у нас якобы не произошло радикального пересмотра «сталинизма», настолько порадовали чехословацких ревизионистов, что они в «Литерарних Листах» (уже в подпольном номере) специально отметили деятельность Лукача, как одного из своих духовных отцов. В связи с этим нельзя не сказать и о позиции Лукача по чехословацкому вопросу (в связи с вводом союзных войск на помощь чехословацкой демократии и чехословацкому социализму). Эта позиция, разумеется, отрицательная по отношению к политике социалистических стран. Лукач считает, что произошла оккупация, нарушение суверенитета и т.д. Сам лично он воздержался от прямых выступлений в зарубежной реакционной печати, обуздываемый чувством ответственности перед партией, но взглядов своих он не скрывает и отголоски их проникли в зарубежную печать».

Возвращаясь к Лукачу как историку и теоретику литературы, Дымшиц заявил, что венгерский исследователь ещё в середине 30-х годов «выдвинул такую концепцию метода и мировоззрения художника, которая представляла собой несомненную ревизию марксизма. Это концепция, при которой метод и мировоззрение рассматривается не диалектически, в противоречивом единстве, а метафизически, при которой метод начинает «гулять» отдельно от мировоззрения. В свете такой концепции многие выдающиеся, великие писатели прошлого рассматривались как художники, слабые стороны мировоззрения которых не только не мешали их творчеству, но порой (так писал Лукач о Бальзаке, Клейсте, Достоевском) даже способствовали их реализму. Лукач и Лифшиц применяли и применяют такое отношение к проблеме метода и мировоззрения и как методологический принцип, и как мотив конкретного историко-литературного и историко-художественного анализа. У Лукача в статье о Толстом, которую он перепечатал в книге «Русский реализм в мировой литературе» (на немецком языке, 1952), прямо говорится, что реакционные черты в мировоззрении великих писателей не препятствуют объективному изображению социальной действительности (стр. 165)».

Отдельно Дымшиц остановился на теории «большого реализма» Лукача.

«Согласно этой теории, – писал Дымшиц, – в середине минувшего века реализм окончательно ликвидировал романтизм, который – по Лукачу и Лифшицу – всегда и во всём проявлял себя, как явление реакционное. Как известно, такая концепция романтизма не совпадает с отношением классиков марксизма-ленинизма к писателям прогрессивного романтизма, расходится с мыслями Горького о двух типах романтического творчества и о прогрессивном романтизме как одном из источников социалистического реализма. Однако на почве теории «большого реализма» возникла и расцвела концепция, согласно которой в искусстве всё, что не является реалистическим, должно быть антиреалистическим. Верную, марксистскую мысль о полярной и непримиримой противоположности демократического и реалистического искусства и искусства декаданса оказалась сведённной к мысли, вульгарно делящей литературную карту мира на две части: на реализм и антиреализм (или декадентство). Такое представление о художественной карте мира привело и приводит к существенной путанице, к грубым упрощениям. В связи с тем, что вкус Лукача связан с апологией эстетического традиционализма, этот теоретик стал отказывать в праве на реализм всем художникам, которые искали реалистических решений в нетрадиционных художественных формах. Всё, что не укладывалось в консервативные представления Лукача и его адептов о реализме, относилось к антиреализму. В частности, наиболее грубо такая позиция сказалась в оценке такого крупного художника, как Брехт, Лукачем и его адептами. Этот писатель долгое время третировался Лукачем, как декадент, антиреалист».

Дымшиц считал, что в последнее время у нас некоторые исследователи стали незаслуженно поднимать Лукача на щит. Особенно его возмутила появившаяся в четвёртом томе «Краткой литературной энциклопедии» заметка о Лукаче Игоря Саца, «носящая откровенно и вызывающе некритический характер». Активно боролся против ложных концепций Лукача, по мнению Дымшица, лишь Борис Сучков. «В последнее время, – утверждал критик, – краткую, но очень точную и чёткую характеристику Лукача дал в своей статье против концепции Роже Гароди Б.Сучков».

 

О чём поведал Михаил Лифшиц венграм

 

Какие выводы из записки Дымшица сделал Барабаш, пока выяснить не удалось. Известно только, что в это же самое время очень активизировался Лифшиц. Он вместе с венгерскими коллегами взялся за книгу «Беседы с Г.Лукачем». Но у нас её издавать никто не собирался.

В 1984 году книгу Лифшица собрались издать венгры. Но в соответствии с действовавшими тогда порядками они должны были получить разрешение от Всесоюзного агентства по авторским правам. А это агентство в свою очередь решило, что для начала рукопись должны отрецензировать специалисты из Института философии и Академии общественных наук.

Первым свой отзыв дал доктор философских наук М.А. Хевеши. Он отметил:

«Рукопись известного советского философа и эстетика М.А. Лифшица «Беседа с Г.Лукачем» – это запись бесед автора рукописи с венгерским корреспондентом. Поэтому форма изложения представляет собой ответы на вопросы, при этом хотелось бы оговорить, что вопросы ставятся корректно и не содержат в себе каких-либо уловок или нечёткостей, предполагающей запрограммированный ответ.

Имя М.А. Лифшица хорошо известно в Венгрии как одного из соратников Г.Лукача в годы его пребывания в Москве, как его единомышленника в ходе тех дискуссий, прежде всего в области литературы, которые велись в 30-е годы. Беседы в значительной степени посвящены воспоминаниям Лифшица о философской жизни 20-х и 30-х годов в Москве, о тех литературных дебатах, которые были столь характерны для этих лет. Написанные блестящим языком, они, на мой взгляд, верно передают духовную атмосферу тех лет, хотя, как во всякой мемуарной литературе, в этих воспоминаниях, наверное, есть элемент субъективного восприятия самого автора.

Рукопись является не только воспоминанием, но и ярким, высокопрофессиональным изложением позиций марксизма-ленинизма в его борьбе против всякого рода упрощения. Лейтмотивом всей работы выступает борьба против вульгарной социологии, против вульгарного социологизирования, столь распространённого в те годы, особенно в области литературы. Эта борьба против так называемых ультралевых абстракций, подменявших конкретный марксистский анализ. И в то же время изложение в рукописи ведётся таким образом, что автор постоянно борется с преклонением перед буржуазным и мелкобуржуазным стилем мышления и подхода к философии и эстетике.

Несомненным достоинством книги является выявление сущности и методологической важности ленинского подхода к философскому анализу, ленинских мыслей как в области политики, так и в области философии, морали, эстетики и т.д. Вся работа написана с ортодоксальных, в самом лучшем смысле этого слова, марксистско-ленинских позиций. Это особенно важно для венгерского читателя, в распоряжении которого находится многочисленная литература совсем иного плана и толка.

В своих оценках двадцатых и тридцатых годов Лифшиц не только не отходит от наших партийных документов и общепринятых положений, но и показывает сложность всей идейной атмосферы тех лет, наличие в них самых противоречивых тенденций. Здесь важно, что при оценке двадцатых годов, которые столь высоко ставятся в современной венгерской литературе, Лифшиц обращает внимание и на многие негативные моменты, и, прежде всего на вульгаризацию марксизма, на вульгарную социологию, которые были столь заметным явлением в те годы. Говоря о тридцатых годах, он также обращает внимание читателя на тот подъём, который царил в стране.
Т.е. в отличие от определённой тенденции, имеющей место в венгерской печати, рисовать двадцатые годы только в розовых тонах, а тридцатые – только в чёрных, Лифшиц даёт значительно более трезвое описание атмосферы тех лет.

Говоря о литературных дискуссиях тридцатых годов, Лифшиц резко выступает против своих противников (Ермилов, Кирпотин). Не будучи специалистом в этой области, я не берусь судить об этой стороне дела, только в этой связи хотела бы отметить, что подобного рода описание литературных дискуссий тех лет не является новостью для венгерского читателя. В венгерской печати неоднократно описывались литературные дискуссии тех лет, и думать, что это может вызвать особый резонанс, не приходится.

Рукопись М.А. Лифшица «Беседы с Г.Лукачем» – интересная работа, написанная с позиций марксизма-ленинизма, в соответствии с теми политическими оценками, которые у нас приняты. Её издание в Венгрии может способствовать борьбе против всякого рода извращений марксистской философии и поэтому, на мой взгляд, является целесообразным» (РГАНИ, ф. 5, оп. 90, д. 141, лл. 16–18).

Три профессора из Академии общественных наук Ч.Г. Гусейнов, И.С. Нарский и Н.В. Пилипенко тоже в целом положительно оценили рукопись. Он подчеркнули:

«Рукопись является стенографической записью бесед известного советского учёного, ныне покойного М.А. Лифшица с венгерскими товарищами, прекрасно осведомлёнными, судя по вопросам и комментариям к ответам, с положением дел в советской эстетической науке в 20–30-е годы, политикой в области культуры, литературной борьбой, дискуссиями и полемиками тех лет.

Первая беседа состоялась в 1971 г. (с т. Фаркаши), остальные семь – в 1974 г. (венгерские собеседники не указаны). По форме и стилистике беседы отличаются внутренним единством, хотя первая беседа – незавершённая, обрывается как бы на полуслове, а остальные семь имеют законченный вид.

В беседах доминирует одна заглавная тема, все другие носят подчинённый характер, – это история взаимоотношений и дружбы советского учёного М.А. Лифшица с Дьердом (Георгием) Лукачом, крупным венгерским литературоведом, эстетиком и философом, попутно затрагиваются вопросы, во многом сложные и непрояснённые, о состоянии эстетической мысли в нашей стране в 20–30-е годы, истории культурной революции в СССР.

В целом, беседы производят добротное впечатление. Общее их содержание направлено на утверждение марксистских эстетических концепций, идей ленинской теории отражения в литературе и искусстве. Беседы неопровержимо и наглядно подтверждают тот факт, что время пребывания Лукача в Москве в 1930, а затем в 1933–1944 годах было периодом наивысшего его теоретико-идейного подъёма» (РГАНИ, ф. 5, оп. 90, д. 141, л. 20).

Однако зам. завотделом пропаганды ЦК В.Севрук и замзавотделом ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран Г.Киселёв отказались пойти венграм навстречу. Два партаппаратчика сообщили:

«В рукописи, подготовленной в 1972–1974 гг., содержатся устаревшие и спорные положения по целому ряду важных вопросов идеологической и культурной жизни СССР 20–30-х годов, высказывается односторонне хвалебная оценка венгерскому учёному и политическому деятелю Г.Лукачу. ВААП даст венгерской стороне соответствующий ответ, обратив её внимание на новые издания, которые выходят в СССР в связи со 100-летием со дня рождения Г.Лукача» (РГАНИ, ф. 5, оп. 90, д. 141, л. 23).

Наша власть оказалась незаинтересованной в реабилитации творческого наследия Лукача. А зря.

 

Святая простота

 

Уже в начале 70-х годов Лифшиц, вспоминая своего венгерского соратника, подчеркнул:

«Думая над тем, что было патосом Георга Лукача, я прихожу к убеждению, что первоначальным; историческим зарядом, и, так сказать, первичным переживанием его духовного творчества была оппозиция против старой, сытой, ожиревшей Европы, переживавшей в начале века свою «belleepoque», включая в эту оппозицию и отвращение к оппортунизму и парламентаризму социал-демократии. Это настроение, относящееся ко временам до первой мировой войны – как я это прекрасно помню из собственных рассказов Лукача о днях его юности, и как это нетрудно восстановить по его ранним произведениям – имело первоначально литературно-эстетический характер. Это был именно литературно-эстетический (с оттенком некоторой романтики) бунт против буржуазной цивилизации. Включая сюда, как я уже сказал, догматическую ортодоксию II Интернационала, которая породила различные анархо-декадентские формы протеста. Можно сказать, что и у Лукача эта литературно-эстетическая оппозиция против господствующей формы жизни (ему хорошо знакомой, ибо сам он вышел из буржуазной среды) носила умеренный и благородный оттенок авангардизма тех времён. Но со временем эта критика буржуазной культуры перешла у него в убеждённую и преданную коммунистическую идейность. Переход начался уже со времени первой мировой войны, когда он занял интернационалистскую позицию, порвав с кружком Макса Вебера. И этот его убеждённый и преданный коммунизм – я подчёркиваю эту формулу – имел оттенок некоторого самоотречения, того, что на гётевском языке называется Entsaguny. Эта последняя черта сохранилась у Лукача mutatismutanitis навсегда. Она особенно заметна в развитии его стиля: от изысканного эссеизма предвоенной эпохи – к своего рода революционному гнозису времён его «детской болезни левизны» и его первого философского произведения и далee – к стилистическому самоотречению, именно своего рода самоотречению, которое выражалось в его позднейшей манере диктовать свои произведения и, как он мне это не раз высказывал, в известном даже безразличии к тому, как это будет сказано, лишь бы это было сказано. Я вижу в этом именно самоотречение тонкой, благородной, образованной натуры, которая – последовательно и даже с упоением отвергает собственную тонкость подобно тому, как это было с Львом Толстым, когда он отрёкся от своих художественных произведений, но, разумеется, в другом роде».

Не случайно Лифшиц называл Лукача «образованным римлянином, примкнувшим к движению народов, зная заранее, что ему не раз придётся говорить, подобно одному историческому герою другой эпохи: «Святая простота».

 

Вячеслав ОГРЫЗКО

---

 

Окончание. Начало в № 20