Вячеслав КУПРИЯНОВ. НЕ ВОСПИТАНИЕ, А ИСПЫТАНИЕ

№ 2016 / 21, 18.06.2015

Обсуждаем статью Сергея АРУТЮНОВА «Мечта о поэзии без шакалов и гиен» («ЛР», № 20, 2016)

Я разделяю сетования поэта Сергея Арутюнова, поддерживаю его стремление улучшить состояние нашего сегодняшнего литературного бытия. Действительно, в советском прошлом поэзия была частью опекаемой идеологии,
она проходила через ряд фильтров, не только цензурных. Это помогало оттачивать формальное мастерство любителям, неплохие даже первые гонорары толкали их на профессиональную стезю, отклики критики создавали имя, имя начинало влиять на движение литературы, обрастать премиями, по тем временам чаще всего заслуженными,
во всяком случае, оправданными. Но вернуть эти блаженные и беспрецедентные в истории времена вряд ли возможно. Они не впишутся в нашу торгово-продажную, отнюдь всё ещё не промышленную и тем более не творческую общую атмосферу, по отношению к культуре скорее агрессивную, нежели доброжелательную. И так не только у нас, но во всём бывшем цивилизованном мире.

Хочется вернуть институт грамотных редакторов, чутко регистрирующих отклонения от принятых стиховых (и прозаических) норм? Требовать рифмы – только точной, но ещё Пушкин писал в 1836 году, что любая рифма скоро будет исчерпана. И хотя она всё продолжает влачить своё существование, тем не менее мало радует читателя, она вынуждена только повторяться, навевая скуку. Изобретательные рифмы можно найти разве что у опытных переводчиков, например в новых стихах Евгения Витковского, где рифму оживляет богатый словарь, заданный не банальным содержанием, в частности из области осознания фактов истории, чаще не общеизвестных. Виртуозен в изобретении рифм Алексей Бердников, создавший необозримый корпус венков и корон сонетов. Но это всё – исключения. Далее, требовать сегодня регулярного размера с точностью, которая не позволит борьбы метра с ритмом, это значит – запретить дольники, тактовики, пэоны и логаэды. Это пожалуйста, но где найти редактора, который будет знать, что такое «логаэд» или полиметрическая композиция? И кто будет платить редактору хорошие деньги за то, что он будет честно отделять хорошие стихи от дурных? У нас ныне говорят, что пора восстанавливать национальную промышленность, но для этого не то что инженеров не хватает, а вовсе нет умелых токарей и слесарей. То же самое и с редакторами, включая сюда и главных редакторов, и генеральных директоров издательств,система образования таковых уже не производит.

Вспоминают стиховедов недавнего прошлого, бранят их за неразборчивость. Действительно, М.Л. Гаспаров «считал» наличные формы, приписывая им «семантический ореол», он был последовательным позитивистом, стихотворение было для него чем-то вроде насекомого для энтомолога, хотя некоторые энтомологи обожают своих жесткокрылых и членистоногих больше, чем филологи поэтов. Структурализм в поэтике сам Ю.М. Лотман признал в итоге бесплодным направлением. Если говорить о «постструктурализме», переходящем в «постмодернизм», то ими предлагаемый анализ не различает добра и зла, чем бессмысленней текст, тем он удобней для научного впаривания доверчивым читателям-профанам. Из разумных филологов могу вспомнить С.М. Бонди, как тот доказывал беспомощность композиции на примере стихотворения Б.Пастернака «Гамлет», но лирика Пастернака сегодня – образец поэтического высказывания, а косноязычие признаётся необходимым элементом «цветущей сложности» тощего содержания.

Чем хорош был советский редактор? Кроме всего прочего, он не пускал в печать «слабые» стихи. Определение не претендующее на точность, субъективное, но в нём угадывалось присутствие вкуса, не обязательно общепринятого, согласно эстетике Канта. Таким образом некоторые авторы в то время не могли осуществиться по этой причине, что дало некоторым право в постсоветское время утверждать, будто они были «под запретом». Стало уже общим местом, что так называемая «диссидентская» литература не сильно обогатила нашу словесность, когда стала всеобщим достоянием. Получилось так, что прежнее, советское, устарело, а новое своей унылой новизной не совпало с чаяниями «нового» читателя, и последний углубился в собственные наушники и крохотные, но свои, буковки и точечки смартфонов. Электронная цивилизация успешно встраивает человека внутрь механизма.

С.Арутюнов по старинке связывает литературу, уповая на её «профессионализм», с толстыми журналами, тогда как тон задают любители, объединённые в сетевые сообщества, где в каждом кружке свой невеликий идол. Но это иная тема, хотя очевидно, что все сетевые фигуры жаждут воплотиться в книге, на худой конец в журнальной публикации. Распустить все журнальные коллегии было бы забавно, но для этого нет соответственного ответственного начальства. Даже на уровне упомянутого генерала КГБ Ильина, который, кстати, ничего не зарывал. Другое дело – создать свой новый журнал, не обязательно толстый и ежемесячный, и там проводить в жизнь свои улучшения в области рифмовки и соблюдения размеров. Такие журналы есть, некоторые известны, беда в разрыве самых простых почтовых связей. Спасает интернет. Растёт популярность журнала «Плавучий мост», я даже удивился, почему авторы, отнюдь не забытые «традиционными» толстяками, стремятся найти там себе место. Мне сказали, это потому, что здесь заметен высокий уровень публикуемой поэзии. Я готов с этим согласиться, не только потому, что, как один из редакторов, сам могу находить и предлагать интересных мне поэтов. Мне нравится отбор, который творят другие редакторы, и, если даже я не всегда согласен с чужим выбором, такая конкуренция мне по душе.

Одним из печальных моментов не самой продуктивной конкуренции является квази-политический раскол критической массы писателей на либеральных и патриотических. Они почти не взаимодействуют друг с другом, друг друга не читают. В диалог не вступают, он и не предполагается, они существуют на разных журнально-издательских площадях. Ветхий разлад западников и славянофилов ничему нас не научил. Ныне они совместно не могут создать такую критическую массу литературы, чтобы та могла занять положенное ей место в жизни общества. Но ведь это нелепая модель и самого общества, причём линия разлома уже идёт по поколениям. Непонятно, чему наследовать, что брать из недавнего прошлого и что предсказывать в недалёком будущем.

Что меня умиляет в прогрессивных мыслях Арутюнова, это предложение особых полицейских процедур для оценки верлибра на нашей российской почве: какой наш, а какой не наш. Мне это напомнило некую комнатке в советских издательствах, которую иногда по секрету показывали избранным авторам: вот здесь сидит невидимый цензор, но сюда нельзя (иногда уточнялось: разве только самому Евтушенко). Среди многих мелочей, связанных с этой инстанцией, вспомню хотя бы эти четыре строчки из моей «Детской песни» об островке: «Не пытайся тайком, тайком / Новый берег себе намыть, / Если станешь материком, / Где же лодкам подводным жить?» Сняли всё стихотворение из книги с таким поводом: «Вы раскрываете дислокацию советских подводных лодок»… Хочу ли я возврата цензуры? Но она никуда не уходит, даже при исчезновении цензоров, в журнальных замыслах стесняющих балагура. При отсутствии превентивной цензуры (а она всегда есть в срытом виде) возникает и усиливается и цензура карательная, порождая склоки и судебные тяжбы.

Вот и о верлибре, мало его «карать» за якобы не русское, западное происхождение, но следует принять особые превентивные меры, чтобы специально подготовленные литературоведы отсекали упадочные верлибры
от жизнерадостных.

Арутюнов, видимо, солидарен с А.Кушнером, как-то заявившим в газете «Санкт-Петербургские ведомости»: «Верлибр просто противопоказан русскому языку!» Но ведь русский язык – не больной, которому подсовывают вредное лекарство. И если что-то языку не подвластно по сравнению с прочими языками, то это, скорее всего, временный изъян, а не приговор, тем более не достоинство. И тут мне говорят уже полвека: а покажите примеры! Хочешь показать, отвечают: не видим и не хотим видеть. Когда огульно отрицают некую возможность изменения стиля художественной речи и не видят положительных примеров, в ответ следует сказать: как есть дурные рифмачи, так есть и дурные верлибристы. Покажите на примерах и тех и этих, на благо расцвета поэтического языка.

И теперь – «о воспитании», своевременная, охранительная мысль у Арутюнова. Известно, что «воспитание» нового поколения в концепции «образовательных услуг» нашего (чем оно – «наше»?) Минобрнауки (какое зловещее ископаемое обозначение!) отсутствует. Педагог в роли официанта. Поможет ли здесь поэт как поставщик «поэтических услуг» пытливому юношеству? Звучит, как «любовные услуги»! Русская литература ХIX века поставила свои воспитательные услуги советскому обществу ХХ века, до определённого предела она спасала и оправдывала это общество. Стремление отдалить эту классическую литературу от народного образования сегодня несколько сдержано здоровым сопротивлением народа (именно!). Ещё более дидактической, нравственной, назидательной была русская литература XVIII века, века просвещения, потому понятна тяга к этому прошлому опыту. Но сей мир с отбитыми либерализмом почками чурается назидания, воспитания, совета. Потому поэзия сегодня в широком смысле слова, не столько должна быть воспитанием, сколько «испытанием», лабораторией совести и ума, и ещё и прежде всего – поэзией самой по себе, без надежды на помощь то ли высших сил, то ли занятого своим делом государства.

 

Вячеслав КУПРИЯНОВ